Империя степей. Аттила, Чингиз-хан, Тамерлан

Продолжая свою линию наперекор оппозиции, Батый поручил своему брату Берке провести курултай в Кода-арале или Котою-арале [654] на Керулене. Несмотря на протест со стороны представителей династии Угэдэя, которые отказывались соглашаться с устранением их от управления империей, а также, несмотря на возражения Иису-Мангу, предводителя улуса Чагатая, который поддерживал угэдэидов, Берке провозгласил Великим ханом Мунке (1 июля 1251 г., по свидетельству Джувейни). Таким образом, империя перешла окончательно от династии Угэдэя к династии Толуя. [655]

[654]Поправка Пельо, см. Les Mongols et la Papaute, I.e., 1931, p.62, 200).

[655]D'Ohsson, II, 249 et sq. (d'apres Djouweyni et Rachid ed-Din).

Относительная легкость, с которой произошло это событие, напоминавшее государственный переворот, объясняется тем, что перед сильной личностью Мунке, законные наследники династии Угэдэя были совсем юными и недостаточно проявившими себя принцами. Оно объясняется также той временной диктатурой, которую в период безвластия Батый мог использовать как дуайен Чингизханидского клана и предводитель его старшей ветви. Правдоподобно и то, что устранение династии Угэдэя от власти в пользу клана Толуя, явилось нарушением легитимности, которую основные пострадавшие от такого хода событий не могли принять, не отреагировав соответствующим образом. После устранения от власти клана Угэдэя, в частности Ширамона, его члены явились после подобного переворота к концу курултая, чтобы создать видимость признания Великого хана, но в действительности, кажется, они намеревались с их войском неожиданно захватить его и лишить трона. Но их намерения стали известными. Сопровождающий отряд был обезоружен, их советники, в частности, Кадак и Чинкай, были преданы казни, [656] а все оставшиеся были заключены под стражу.

[656]Pelliot, I.e., 63 (201).

Мунке сурово расправился с несчастными кузенами. Старая регентша Огуль Каймиш, которую он ненавидел («женщина, хуже чем собака», говорил он Рубруку) была лишена одежды и подвергнута допросу, зашита в мешок и утоплена (май-июль 1252 года). Хубилай, младший брат Мунке, на какое-то время спас Ширамона, которого он призвал в китайскую армию, но в дальнейшем он не смог помешать Мунке утопить этого молодого несчастного принца. Кучу, молодой сын Гуйюка, был отправлен в один из кантонов на западе Каракорума. Не был наказан Кадан, который тут же подчинился Мунке (и сам стал исполнителем мстительного акта, в частности, против Эльджигидая). В живых остался также Кайду. Вдвоем они сохранили за собой угэдэйский улус Имиля. В дальнейшем мы узнаем, что Кайду впоследствии возглавил борьбу за возвращение законных прав угэдэидам и причинил ужасные неприятности преемнику Мунке. Наконец, Мунке приговорил к смерти предводителя чагатайского улуса Иису-Мангу, который выступил против него и заменил его другим чагатаидом, Кара Хулагой, а затем вдовой последнего – принцессой Оргханой (1252). Бури, другой внук Чагатая, который нанес Батыю оскорбление в ходе европейской военной кампании, был выдан Батыю и умерщвлен им. [657]

[657]Pelliot, Les Mongols et la Papaute, I.e., 1931-1932, 66 (204) et 79 (217).

Правление Мунке (1251-1259)

Мунке, которому исполнилось сорок три года, когда он стал императором, был после Чингиз-хана одним из самых примечательных монгольских Великих ханов. Неразговорчивый, противник излишеств и разврата, находя расслабление только во время охоты, он приложил все усилия для усиления ясака и выполнения предписаний своего предка. Полный энергии предводитель, строгий, но справедливый управленец (он до последнего рассчитался с огромными переводными векселями, подписанными его предшественниками, так и не выплаченными последними), [658] жесткий, но мудрый политик, доблестный воин, он восстановил полностью мощную структуру, созданную Чингиз-ханом. Ничего не потеряв из черт своей расы (как это произойдет с его преемником Хубилаем), он завершил подготовку для монгольской империи квалифицированных управленческих кадров и превратил подвластную ему страну в крупное законное государство. В начале своего правления те обязательства, которые он принял по отношению к Батыю (который буквально посадил его на трон), привели фактически с соблюдением закона, как на это указал Бартольд, к некоему разделу власти, так как Батый практически царствовал независимо на западе от Балхаша. [659]

[658]D'Ohsson, II, 266 (согласно Джувейни и Рашид ад-Дина).

[659]Рубрук (глава XXV) считает, что граница двух владений находилась в стороне Ала-Тау на севере Иссык-Куля. По мнению того же путешественника, Мунке и Бату составляли истинную диархию, а сам Мунке говорил Рубруку: «у человека пара глаз, несмотря на то, что у нас два глаза, тем не менее получается один взгляд». Однако Мунке со своим авторитарным характером и чувством экономии сумел отказаться от того, чтобы попросить денег у самого Бату. (D'Ohsson, II, 320-321, согласно Yuan-che).

Но позже, в связи со смертью Батыя, Мунке вновь стал единственным всевластным хозяином монгольского мира. Предводители различных улусов и владельцы земель из числа Чингизханидов считали вправе быть освобожденными от налогообложения или передачи части доходов страны уполномоченным центральной власти. Мунке положил конец подобной практике. Вполне очевидно, что если бы он прожил еще больше, а его преемники следовали его политике, то монгольская империя, вместо того, чтобы быть поделенной на ханства Дальнего Востока, Туркестана, Персии и Руси, осталась бы относительно унитарным государством.

Мунке. воспитанный матерью, исповедовавшей несторианство, кереитской принцессой Соргактани, относился благосклонно к несторианству. Хранителем печати он назначил несторианца – Кереит Болгая. [660]

Но он также с симпатией относился к буддизму и даосизму. С 1250-1252 гг. при императорском дворе он назначил предводителя даосистской церкви и «главного хозяина» буддистов. Первым был монах Ли Чачанг, вторым – лама «из западных стран» по имени Намо. [661]

[660]См. Pelliot, Chretiens d Asie Centrale et d Extreme-Orient, Toung-pao, 1914.629.

[661]См. Chavannes, Inscriptions et pieces de chancellerie chinoises, Toung-pao, 1904, 364, 374; 1908, 356, 362.

В эту эпоху особым распоряжением монарха пользовался Ли Чачанг. В 1255 г. Мунке присутствовал на бурном совещании, где участвовали буддистский монах Намо и даосисты. [662]

В 1256 г. при его дворе в Каракоруме состоялось нечто вроде церковного собора. Он говорил Рубруку: «Все эти религии как пять пальцев одной руки». Но буддистам он говорил, что «буддизм является ладонью руки, а все остальные религии – пальцы той же руки". В самом деле, кажется, что, балансируя между буддистами и даосистами, Мунке закончил тем, что склонился в пользу первых, особенно после коллоквиума в 1255 г., где даосисты были уличены в том, что распространяли апокрифы, которые извращали происхождение буддизма. В остальном монгольский монарх использовал все верования в своих политических целях. Именно с учетом этого, он поставил предводителем буддистов бонзу Кай Юаня, а верховным над даосистами назначил личность, также преданную интересам монголов.

[662]См. Bazin, Recherches sur les ordres religieux chinois, J. A., 1856, II, 138 et Chavannes, Inscriptions et pieces de chancellerie, I.e., 1904, 367, 383.

Путешествие Рубрука

Вэпоху правления Мунке, Людовик Святой послал с миссией к монголам францисканца Гийома де Рубрука (родом из под Касселя). [663]

Рубрук, покинув Константинополь 7 мая 1253 г., [664] добрался Черным морем до итальянских факторий в Крыму (прибыл в Солдаю 21 мая). Он продолжил путь из Крыма в русские степи, то есть в кипчакское ханство, и у него сложилось впечатление, что он попал в другой мир, мир жизни номадов среди безмолвных просторов, которые после массового истребления древних кипчакских тюрков, были океаном растительности, на горизонте которого неожиданно возникали патрули монгольской кавалерии. «Когда я очутился среди татаров, мне в самом деле привиделось, что я был перемешен в другой век». Описание монгольских орд Рубруком стало хрестоматийным. «У них нет постоянного места жительства, так как они разделили между ними всю Скифию, которая простирается от Дуная до Дальнего Востока и каждый предводитель в соответствии с тем, мало или много находилось под его началом людей, знал границы своих пастбищ и определял, где он должен оставаться в зависимости от времени года. При наступлении зимы они направляются к более теплым краям на юге, летом они возвращаются к более умеренным краям на севере». Рубрук со знанием дела описывает монгольские шатры из войлока, установленные на повозках и зачастую служившими передвижными поселениями. Что касается самих монголов, никто лучше не описал их, чем наш францисканец: «Мужчины сбривают небольшое каре на голове и то, что остается от волос на голове, они завивают в косички, которые свисают с каждой стороны висков, падая до ушей». Укутываясь зимой изделиями из меха, они надевают летом одежды из шелка, доставленного из Китая. Наконец, они не расстаются с огромными сосудами с кумысом, броженным кобыльим молоком, национальным монгольским напитком и вином». [665]

[663]R. Grousset, Histoire des Croisades, III, 522.

[664]Пельо считает, что Рубрук направился из Палестины в Константинополь в начале 1253 г., а не в 1252 г., как на это указывает Рокхилл. (Mongols et Papaute, I.e., 1931, p.77 (221).

[665]Что касается различных видов кумыса, см. Pelliot, JA., 1920, I, 170.

31 июля Рубрук достиг ставки Сартака, сына Батыя, в трех днях езды от Нижней Волги. Несмотря на то, что наш францисканец не отдавал себе в этом ясного отчета, Сартак был несторианцем и Рубрук был препровожден к нему «неким несторианским христианином по имени Кайат, который относился к знатным людям двора». [666] И даже если это неправда, что при Сартаке Рубрук встретился с тамплиером, этот принц был достаточно информирован о происходящем на Западе. Когда Рубрук сказал ему, что самым могущественным монархом христианского мира был император, тот на это заметил, что гегемония на тот момент перешла к Людовику Святому. После того, как Рубрук, выйдя из стоянки Сартака, пересек Волгу, он был принят в ставке Батыя на восточном берегу реки. «Батый восседал на высоком месте или троне, величиной с кровать, покрытой позолотой, куда вели три ступеньки. Около него находилась одна из его жен; другие же мужчины находились на правой и левой сторонах от нее». В свою очередь Батый направил Рубрука ко двору Великого хана Мунке. Францисканец пересек Яик или реку Урал и вошел в азиатские степи, «это безлюдное пространство, подобное огромному морю». Он спустился вдоль Чу, провел шесть дней в Таласе, пересек Или, прошел на север Или через город Эквис», населенный таджиками, говорящими на персидском языке и, который, при скрупулезном исследовании Бартольда, может оказаться ни чем иным, как Ики-огузом М. Кашгари, [667] затем через «Кайлак» (Кайлык, неподалеку от нынешнего Капала), где процветала значительная несторианская община, а также уйгурская буддистская община, где Рубрук слышал чтение От mami paolme. Говоря об уйгурах, Рубрук пишет, что «татары (= монголы) заимствовали их письменность и алфавит, а письма, которые хан Мангу (= Мунке) шлет Вашему Величеству (Людовику Святому) написаны на монгольском языке, но уйгурскими буквами».

[666]Вопреки Рубруку, чьи предупреждения, направленные против несторианцев, были в некоторой степени чрезмерными, несторианство Сартака бь ло признано армянским летописцем Киракосом.

Поспешим уточнить, что замечания Рубрука о полной неосведомленности несторианского «духовенства» подтверждены путешественниками Поло, которым Великий хан Хубилай об этом сказал, когда обратился с просьбой прислать католических богословов для того, чтобы довести до сведения двора истинное католическое учение. (Marco Polo, II Milione, ed. Benedetto, p.70-71).

[667]Минорский, Худуд аль-Алам, 246.

30 ноября 1253 г. Рубрук покинул Кайлык и, пройдя по восточной части озера Балхаш, пересек регион Имиля или Тарбагатая, вотчины угэдэидов, где начиналась древняя страна найма-нов на южных отрогах Алтая, и, наконец, он достиг ставки Мунке, который дал ему аудиенцию 4 января 1254 г. «Нас сопроводили во дворец, войлочный полог был приподнят и мы вошли, напевая гимн: A solis oxtu. Там все было покрыто золотканными материалами. В самой середине стоял сосуд на огне, наполненный терном, корнями полыни и лепешками из коровьего навоза. Великий хан сидел на небольшой кровати, одетый в богатый, хорошо люстрированный халат из мягкой ткани, напоминавшей шкуру нерпы. Это был человек среднего телосложения, с немного вздернутым и плоским носом в возрасте примерно сорока пяти лет. Хан отдал распоряжение преподнести нам напиток, сделанный на основе риса, цвет которого был светлым, а вкус напоминал белое вино. Затем он приказал принести несколько видов хищных птиц, которых поместил на руку, рассматривая их в течение длительного времени. Потом он повелел нам говорить. Переводчиком у него был несторианец».

В ставке Мунке Рубрук неожиданно встретил жительницу Лотарингии из Метца, по имени Пакетта, которая была привезена из Венгрии и которая была на службе одной из несторианских жен этого монарха. Сама она стала женой русского, работавшего там архитектором. Рубрук также встретил там при дворе Каракорума парижского ювелира Гийома Буше, «брат которого жил у Большого моста в Париже» и который поочередно работал на богатую вдову Соргактани, затем на самого молодого брата Мунке – Арик-богу, с симпатией относившегося к христианам. Рубрук заметил, что во время торжественных приемов при дворе, первыми к посещению допускались несторианские священники с их украшениями для того, чтобы освятить бокал Великого хана, а за ними следовало мусульманское духовенство и «языческие» монахи, то есть буддисты и даосисты. Сам же Мунке иногда сопровождал свою несторианскую супругу во время молебна в церковь. «Он вошел туда, ему занесли золоченую кровать, на которую он сел рядом с императрицей, своей супругой, напротив алтаря». [668]

[668]По сведениям Рубрука (гл. XXXVI) несторианские праздники заканчивались попойками. В конце церемонии, о которой говорится выше, супруга Мунке выпила много спиртного; «Нам принесли рисовый хмельной напиток, светлого вина, сходного с вином Ларошеля, а также кумыс (кумиз). Дама наполнив до краев бокал, встала на колени и попросила благословения. В то время как священники исполняли псалмы, она выпила эту чашу… И так прошел весь день до вечера. Наконец, дама, опьяневшая как и другие, возвратилась на своей повозке к себе, а священники продолжали свое песнопение, или скорее орали во всю мочь, провожая ее».