Империя Страсти

— Тебе придется уточнить, дорогая.

— Уф, трахни меня, придурок.

— Куда тебя трахнуть?

— В задницу…, — вздрагивает она. — Трахни меня в задницу.

— Скажи, что я первый, кто касается этой задницы. Скажи мне, что ты не позволила ни одному другому ублюдку претендовать на эту часть тебя, и что я единственный, кому ты доверяешь настолько, чтобы отдать ее.

— Я не стану… кормить твое эго.

— Тогда мы просто останемся так на всю ночь.

Я наклоняюсь и облизываю ее щеку, слезы, которые собрались в ее глазах, затем кусаю ее шею настолько, что она извивается подо мной, сжимается вокруг меня и издает стоны.

— Пока Гвен не придет и не увидит нас утром. Возможно, и Нейт тоже. Возможно, весь гребаный район.

— Прекрати… просто трахни меня уже.

— Скажи это.

— Пошел ты.

— Это не те слова, о которых я просил. Попробуй еще раз.

— Кингсли…, — предупреждает она, но в ее голосе больше возбуждения, чем чего-либо еще.

— Что, дорогая?

— Ты первый, с кем я занимаюсь анальным сексом, — с трудом выдавливает она из себя. — Но я, блядь, тебе не доверяю.

Я улыбаюсь, но, вероятно, это выглядит как ухмылка, когда я покачиваю бедрами и делаю несколько неглубоких толчков.

Как только она начинает привыкать, я увеличиваю темп, пока все ее тело не начинает двигаться в такт с моим.

Я выхожу почти до конца, пока внутри не остается только кончик, затем снова вхожу так глубоко, что мой пах ударяется о ее попку.

Аспен вскрикивает, и я засовываю два пальца ей в рот, чтобы она замолчала.

— Ты предупредишь их о том, чем мы занимаемся в темноте, дорогая.

Я вхожу в нее с сумасшедшим ритмом, от которого у нас обоих перехватывает дыхание. Она кусает мои пальцы, когда рассыпается вокруг меня, а я кусаю ее затылок, ключицы и везде, куда могу дотянуться.

Яйца напрягаются, и я вдалбливаю ее сильнее в капот, пока ее дыхание не сбивается, а машина не начинает двигаться с каждым моим толчком.

Когда я кончаю, то останавливаюсь на полпути, со стоном выхожу ее и разбрызгиваю свою сперму по ее красной попке и набухшей киске.

Аспен шипит, выталкивая языком мои пальцы из своего рта. Я покрываю их своей спермой, затем снова вставляю их между ее губами, заставляя ее сосать их, будто это ее любимое мороженое.

— Хорошая девочка, — бормочу я, чувство собственничества захватывает меня с головой.

Я всегда думал, что смогу ужиться только с женщиной, которая стоит на коленях в спальне и за ее пределами. У меня была политика нетерпимости ко всему, что шло вразрез со мной.

Но эта ведьма заставила меня прыгнуть в вулкан головой вперед только потому, что она находится в самом его центре.

Я бы, наверное, тоже наслаждался каждым ожогом.

Вот почему она ни за что на свете не уйдет. Есть что-то мощное в том, чтобы владеть такой непокорной женщиной, как Аспен. Я не то, чтобы приручаю ее, но заставляю ее подчиняться мне, когда мое тело говорит с ее телом. У меня на руках огненный шар, и я не могу дождаться, что она придумает дальше.

Она снова выплевывает мои пальцы, ее глаза наполняются слезами, когда она выпрямляется на очень шатких ногах, которым я бы на ее месте не доверил устоять на ногах.

Конечно, она упирается в меня, и я хватаю ее за талию.

— Вот так, полегче.

Аспен с трудом отстраняется от меня, упираясь обеими руками в машину, чтобы удержаться на ногах.

Она задыхается, ее веки блестят, а лицо красное.

— Кто я для тебя, Кингсли?

— Что за внезапный вопрос?

— Ответь мне.

Ее голос дрогнул, и она сглотнула.

— Ты моя, Аспен. Вот кто ты.

— Что это значит?

— Это значит, что я единственный мужчина, который имеет право прикасаться к тебе. — я хватаю ее задницу, заставляя ее вздрогнуть, когда сжимаю красную плоть. — Никто, кроме меня, не может владеть тобой.

Ее губы дрожат, и слеза скатывается по щеке.

— Пошел ты.

Это низкий тон, почти сломанный, но я не успеваю сосредоточиться на этом, как она отпихивает меня, хватает альбом с земли и бросается к водительской стороне своей машины.

Она быстро уезжает, звук гравия, хрустящего под шинами, эхом разносится в воздухе.

Все, что у меня осталось, это вопросы, замешательство и чертовски неприятные ощущения в груди.

Глава 28

Аспен

Слезы не перестают заливать мое лицо еще долго после того, как я окажусь в своей квартире, свернувшись калачиком в постели и умоляя о сне.

Моя задница горит, киска болит, и все тело в огне.

Но ничто из этого не сравнится с сокрушительной болью в груди.

Я сказала себе, что через некоторое время остыну, соберусь с силами и двинусь дальше, но прошло уже несколько часов, а улучшений не заметно.

Я вспоминаю слова Кингсли, и на меня накатывает новая волна ненависти, направленная одновременно на себя и на него.

Почему я вообще должна была испытывать эмоции после того, как он трахнул меня, как животное, прямо у дома нашей дочери?

Чего я вообще ожидала?

Идя на это, я прекрасно знала, что он не двинется дальше физических отношений. Однажды я прочитала статью о том, что у мужчин и женщин после секса выделяются разные химические мозговые вещества. Хотя у обоих полов выделяется дофамин, у женщин избыток окситоцина, насильно связывающий их с человеком, с которым они испытывают удовольствие. У мужчин дело обстоит иначе: единственная цель окситоцина — производство спермы. Дофамин для них — единственный важный гормон, и неважно, от кого они его получают.

Учитывая, что я никогда не создавала связей и даже не позволяла себе сближаться с предыдущими партнерами, я считала себя неуязвимой для подобных явлений. Но опять же, это был не Кингсли.

Они не были теми, кто перевернул мой мир с ног на голову.

И хотя я надеялась сохранить все эти отношения на физическом уровне, я, возможно, проиграла битву еще до того, как поняла это. Кингсли, однако, все еще тверд в своих убеждениях относительно того, что все это значит. Он называет меня шлюшкой, в конце концов, и хотя это происходит только во время секса, и я не отрицаю, что это заводит, быть может, это все, что он думает обо мне.

Но, наверное, я была достаточно ослеплена его заботой, чтобы надеяться на большее.

Теперь я должна убить эти надежды и все, что у нас есть, потому что рано или поздно это истощит меня. Появится лишний багаж, ненависть к себе и новая надежда, которая будет расцветать от любого его жеста.

Например, как он защищал меня перед Гвен.

Ирония моя самая нелюбимая стерва, потому что она повторяет сценарий двадцати одного года назад. Я ждала его тогда, искала его, хотела сохранить ту связь, которая возникла, между нами, в ту единственную ночь. Посреди беспорядочного секса, выпивки и наших спорадических разговоров я получила с ним больше удовольствия, чем за четырнадцать лет.