Империя зла

— А Крыма действительно больше нет? — однажды спросил Жуков, вспомнив, как поспорил с Тарсусом.

— Ядерные бомбардировки там все отутюжили так, что… Причем надобности в том не было. Поговаривали, что революционера одного отвергла девушка родом из Севастополя, вот за это и…

Все попытки выйти на хозяина зоны по кличке Барс обрекались на неудачу. Даже Ириска не захотела на эту тему разговаривать. Рассмеялась, покрутила пальцем у виска и, назвав дурным, убежала, что-то пряча под фуфайкой — это что-то подозрительно напоминало робопса, собранного у них в цеху. А в следующий раз она даже обиделась и сказала, что знаться с Иваном не будет, если не перестанет над ней издеваться.

Илья Степанович тоже отказался говорить на эту тему. Категорично отказался, чуть ли не назвал провокатором.

Отчаявшись, Ивана поинтересовался насчет Барса у дежурного по тринадцатому бараку. И тот так побледнел и сгорбился, что стало страшно за него. А после отбоя пришли вэвэшники и сопроводили раба СЗ М АТ 01245 1201 к заму начлага. В кабинете зама рабу устроили допрос с мордобитием, раз и навсегда отвадив от самой мысли спрашивать об авторитетах у незнакомцев.

Но черт побери, нужно связаться с Барсом!

Как же это сделать?! И на что он, Иван Жуков, надеялся, приняв решение двинуть по этапу?! Что спросит у первого встречного, где тут заседают авторитеты и враги режима, и его сразу, в сопровождении салюта и духового оркестра, отведут в схрон, постелив предварительно дорожку?

Если бы можно было все переиграть и вернуться… И пусть себе голос отца твердит что хочет. В Москве есть хорошие психиатры… Правда, кто возьмется лечить террориста № 1, да еще с личным номером на лысой башке? И все же Иван всерьез подумывал о побеге.

Отправившись якобы по естественной надобности, он нашел в цеху лазейку — в лакокрасочном отделении, где все автоматизировано и присутствие людей нужно, лишь чтобы запрограммировать определенный режим, обнаружилась дыра в стене, прикрытая листом жести, едва прихваченным сваркой. «Швы» после первого же рывка разошлись…

Робопсы оскалились, когда перед отбоем Жуков подошел к внутреннему контуру периметра — сетчатому забору под током. И ведь даже если сеть вырубится, с собачками не договориться. Да и с вышек недобро поглядывали вертухаи…

— Куда собрался? Ты что вообще творишь?! — Старик больно ткнул Ивана тростью в грудь после смены. — Будешь крутиться у периметра — ко мне больше не подходи, понял?!

— Илья Степанович, что вы, я просто осматриваюсь. Недавно ведь на острове… — пробормотал Иван.

В беседах у конвейера и в столовке старик частенько поминал каких-то Че Гевару, Ленина, Бакунина. Жуков понятия не имел, о ком речь, но всякий случай важно, со значением кивал. Для него это были просто чьи-то имена. Он никогда раньше не слыхал об иных революциях, случившихся задолго до Революции.

Но тут, как бы между прочим, прозвучало заветное слово «подпольщик».

— А не надо осматриваться. А то прям подпольщик. Слишком загадочный.

Иван замер. Не послышалось ли? Пожалуй, за такую соломинку стоило схватиться.

Уставшие после смены рабы обтекали их с двух сторон. Жуков сделал вид, что ему все равно. Нельзя выказывать интерес, а то старик замолчит — слова из него не вытащишь.

— Ага, подпольщик. Тот, что под полом. Я, кстати, бывал в подземелье — в московском метро.

Брови Ильи Степановича удивленно взметнулись. Иван решил развить первый, незначительный еще успех:

— Общался кое с кем. В метро. На станции. Там еще бюст на платформе стоял… Очень меня там уважают, «подвеску» даже подарили. Это штука такая, чтобы бегать. Экзоскелет, переделанный под обычного человека.

Старик куснул губу, но промолчал, а у Жукова хватило ума на этом закончить.

Спустя пару дней Илья Степанович сам затеял разговор на заданную тему.

Электрогрузовик Ириски носился по цеху, конкретно превышая ограничение в пять километров в час. Лицо девчонки раскраснелось, она была возбуждена до крайности. «Найди Барса», — привычно уже твердил в голове отец. Начальник цеха прохаживался в отдалении, наблюдая за сборочным процессом. Все как обычно. Почти. Какое-то неуловимое напряжение витало в цехе. Нервное предчувствие чего-то нехорошего.

— С каждым годом в лагерях все хуже. — С щелчком передние лапы терьера воткнулись в паз; отточенное до автоматизма движение. — Не так плохо пока, как в самом начале, но все равно.

— Да уже, все не сахар, — поддакнул Жуков и, оглянувшись по сторонам, добавил: — Давно пора сломать периметр. И вообще все периметры всех лагерей. И поставить вертухаев и союзников на место.

Он был уверен: старик смолчит, как обычно. И потому приятно удивился, когда тот заговорил, выплескивая из себя слова, обильно приправленные душевным надрывом:

— При утвердившемся тоталитаризме, который проник буквально во все — не только в социальную, но и в личную жизнь граждан, — попросту невозможно хоть какое-нибудь ощутимое сопротивление режиму.

— Спорное утверждение, — парировал Иван. — В любой монолитной стене найдется щелка, попадет влага, а зимой лед сделает щелку больше, и так за годом год…

Илья Степанович скривился:

— Воздержись-ка от дешевых аналогий. Но если тебе так понятней, то… Обязательно придет кто-то послушный, кто забетонирует щель вместе с влагой.

Кивнув, Иван отвлекся на Ириску. Той передал что-то рабочий с соседнего конвейера. Какой-то сверток. Ириска быстро спрятала его под фуфайку, затем шмыгнула в кабину грузовика.

— Система действует превентивно. — Илья Степанович подхватил с конвейера очередную тушку. — Система «ослабляет гайки», позволяя образоваться оппозиции, то есть как бы конденсирует недовольных режимом, а потом уже всех вместе… Как вариант: любое проявление недовольства пресекается в зародыше. Единственная борьба с режимом, которую трудно обнаружить и подавить, — это самая примитивная, личная борьба, такая как отлынивание от работы и разворовывание союзной собственности. Инакомыслие может быть только личным, даже с близкими нельзя им делиться, ибо сдадут родственники — как врага народа, как психа. Были у нас тут, в лагере, создавали подполье. И где они теперь?..

Ириска направила грузовик к воротам цеха. Там, поигрывая электрошоковыми дубинками, дежурили двое вэвэшников — один низкий и толстый, второй высокий и худой. Обычно охрана свободно пропускала машины — лень тратить время на обязательные, согласно уставу, досмотры. Но не сегодня. Взмахнув дубинкой, толстый велел Ириске притормозить.

— Как рабы вообще могли позволить заточить себя в трудовых лагерях? — Ивана действительно интересовал этот вопрос. — Ведь их много, а элиты — чуть.

— Все просто. Когда начались ядерные бомбардировки, люди обезумели от страха. Новое правительство организовывало для выживших временные лагеря, в которых людям предоставляли еду, воду, теплые шмотки и какую-никакую надежду на будущее. Люди не знали, кто на них напал, они были благодарны правительству. А потом кто-то шибко умный решил, что хватит кормить дармоедов, пусть отрабатывают. Людям объяснили, что надо восстанавливать страну, лежащую в руинах. Год-два поработайте бесплатно, для всеобщего блага, это вынужденная мера… А потом вокруг временных лагерей возвели заборы, натянули колючку и выставили охрану. — Старик замолчал.