Имперский маг

— А ты умеешь их отличать?

— Наверное. Не знаю. Очень хочется надеяться, что да.

— Это так трудно?

— Это невероятно трудно.

— Сложная у взрослых жизнь, — вздохнула Эммочка.

— Ты права. Очень сложная.

— Это, наверное, потому, что она у них половая.

— Что?.. А, ну да. — Штернберг засмеялся. — В некотором отношении замечание весьма справедливое. Ты сама додумалась или тебе подсказал кто-нибудь?

— Это вчера мама с бабушкой про тебя говорили. Они сказали, что у тебя беспорядочная и к тому же половая жизнь. И ещё что ты много пьёшь, и оттого у тебя много женщин. А зачем тебе нужно много женщин? Они тебе что-то выпить помогают?

Штернберг оглушительно расхохотался. Его колотило от хохота, он никак не мог остановиться, и Эммочка тоже начала смеяться, глядя на него.

— Санкта Мария и все херувимы, — выговорил он наконец. — Вариативность интерпретации. Ты просто прелесть, солнце моё.

— А что это значит — половая жизнь?

— В сущности, это довольно однообразное занятие. Но многие взрослые находят его чрезвычайно интересным. Ну, во всяком случае, несомненная польза от этой штуки есть — из-за неё появляются дети.

— Про детей я всё знаю, — похвасталась Эммочка. — Они отрастают в животе у женщины. После того, как она поспит в одной кровати с мужчиной.

— Просвещённый ты человек. Всех аистов давно пора списать на свалку истории. По графе «моральное устаревание».

— Про аистов — это только для самых маленьких. Потому что они многого ещё не понимают в этой жизни, — умудрённым тоном изрекла Эммочка.

— А из того, что про меня рассказывают, ты не всему верь. Видишь ли, твоя мама очень умная женщина, но кое-чего она всё же не знает и оттого иногда присочиняет.

— Да просто мама с бабушкой тебя совсем не любят. Они хотят, чтобы ты поскорее уехал, вот и всё. Хочешь, я скажу тебе страшную тайну?

— Давай, мне очень интересно, — ответил Штернберг, хотя прекрасно знал суть этой тайны, давно уже знал, и не только потому, что слышал мысли сидящего у него на коленях беловолосого ребёнка.

Эммочка наклонилась вперёд и, понизив голос до торжественного полушёпота, произнесла:

— Они тебя боятся. Они все тебя жутко боятся. Потому что ты ведь чёрный волшебник. Да, да, — Эммочка важно закивала, — я сама догадалась. Белые волшебники должны ходить в белом. А ты всегда носишь чёрное. И у тебя на пальце кольцо с черепом. Чёрных волшебников всегда все боятся и никто не любит. Я про это читала в сказках.

— Умница. — Штернберг грустно улыбнулся.

— А вот я тебя люблю. Очень-очень-очень… — Эммочка в два рывка пересела ему на живот и распласталась у него на груди, раскинув тонкие золотисто-белые руки, пытаясь обнять, — и случайно, а возможно инстинктивно, приняла наиболее действенную сакральную позу человека, стремящегося поскорее передать другому свою жизненную энергию, прижав того к груди (как мать прижимает к себе заболевшее дитя, как солдат — раненого товарища), — и Штернбергу стоило большого труда не зачерпнуть из такого маленького, но на редкость чистого источника больше, чем дозволялось взять, — ведь его громоздкая мощь способна в два счёта осушить этот драгоценный горный родник. Он безотчётно осклабился в хищническом экстазе, но тут же одёрнул себя: аккуратнее, хватит — и приподнял за плечи вяло упиравшуюся девочку — той нравилось ощущать, что такое большое, жёсткое на ощупь тело тоже живёт и дышит, и внутри него тоже бьётся сердце.

— Слезай-ка, мне уже жарко.

Эммочка заулыбалась, её осенила новая идея:

— А давай, когда я вырасту, ты на мне женишься. Мы будем жить в твоём замке — у каждого волшебника, я знаю, есть замок. И ты будешь учить меня музыке и французскому, а на ночь рассказывать истории про привидения.

— Не выйдет, солнце моё. Я твой дядя. Это всё равно что старший брат. Родственники не женятся.

— Почему?

— Потому что нельзя.

— А почему нельзя?

— Дело в том, что есть на свете такие вещи, которые вообще никогда нельзя делать. Их не так уж много, этих вещей, но про них следует помнить. Сам Бог раз и навсегда запретил их делать. А с Ним, как ты Понимаешь, спорить не годится, крайне плохо это может закончиться.

— Ну и что, — капризно возразила Эммочка. — Вот, например, Бог запретил людям убивать друг друга. А они всё равно убивают и убивают. Я это знаю, потому что мама с бабушкой постоянно об этом говорят. И Бог таких людей не наказывает. Так что Он даже не заметит, если мы с тобой поженимся.

— Софист ты мой. Тебя не переспоришь.

— Ну так что — давай? Представляешь, как мама разозлится! — азартно воскликнула Эммочка.

— Представляю, — вздохнул Штернберг. — В галерее моих мнимых пороков, и впрямь, только растления с кровосмешением и не хватает. Когда же коллекция станет полной, из меня сделают чучело Гая Фокса. Набьют соломой, предварительно выпотрошив, зальют в глотку бензин и торжественно сожгут в окружении портретов достопочтенных предков…

— Кого-кого сделают?

— Не обращай внимания, солнце моё. Я тоже иногда болтаю глупости.

Теперь он сидел, откинувшись назад, опираясь на руки. Эммочка теребила тяжёлые, прохладно-шёлковые с изнанки полы его расстёгнутого пиджака и длинный чёрный галстук.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

— Придётся… — Он погладил её по голове, вдоль тёплого пробора в густых волосах. — Да, тебе нужен хороший отец. Только где его теперь возьмёшь. Впрочем, не исключено, что ещё повезёт… Будем надеяться.

— Мне никто не нужен, кроме тебя. Можно, я поеду вместе с тобой?

— Не стоит. У меня много работы, я редко бываю дома. Тебе быстро наскучит сидеть одной.

Он долго смотрел вдаль и ничего больше не говорил, и на его лице вновь появилось то отстранённое выражение, которое ей так не нравилось и почему-то смутно её беспокоило.

— Тебе что, грустно?

— Напротив, я очень счастлив. Я так рад, что могу видеть тебя, солнце моё.

От 21.Х.44 (отрывок)

Я продолжал исследования Зонненштайна и осенью сорок третьего года сделал одно из самых значительных открытий, относящихся непосредственно к капищу. Экспериментируя с различными моделями древней постройки, я выяснил, что для более тонкого и совершенного управления энергетическими потоками наряду с каменными Зеркалами существовали плоскости меньших размеров, сделанные, возможно, из золотых пластин, рассчитанные на временную установку. Опоры их ставились в те самые углубления, которые, по мнению археологов, были предназначены для опор навеса над жертвенником. Существовал также некий способ определять положение малых Зеркал в зависимости от времени года и суток, и я со своими специалистами немало помучился, вычисляя взаимосвязь между высотой солнца и должным местонахождением металлических пластин на капище. Результатом явилось то, что я назвал «связкой ключей от Зонненштайна», — набор простых металлических столбиков различной высоты, устанавливаемых в особые отверстия в мощении вокруг алтаря. Тени от них указывают на угол поворота малых Зеркал.