Имперский сыщик: аховмедская святыня

– Что это?
– указал Витольд Львович вовсе не на ранение, а на рисунки.

– Наколка нательная, - объяснил врач.

– Это ясно, - Меркулов заволновался и отдернул было руку со спасительной марлей, но тут спохватился и тут же прижал ее обратно.
– Что она означает?

– Ну это, Ваше благородие, не ко мне. Я в них не специалист. Еще что?

– Да, тело необходимо доставить сегодня вечером Его Высочеству Бруу То Вайлу для соблюдения аховмедских церемониальных обычаев. Адрес я напишу.

– Сделаем. Все документы мы уже подготовили, только вас ждали, то есть человека по вашему ведомству.

– Ну и замечательно. Позвольте листок бумаги и чем-нибудь зарисовать татуировку.

Врач принес ему восковку с огрызком графитного карандаша, и Витольд Львович быстро скопировал рисунок. Мих глянул из-за спины своего хозяина и подивился, насколько похоже вышло - черный круг, а к нему сверху присобачена перевернутая луна.

– Благодарю вас, - пожал Меркулов руку врачу. Тот в ответ кивнул, замешкался, но протянул ладонь и орчуку.

– Душно там как, - глубоко вздохнул Витольд Львович, оказавшись на улице. Он сложил лист на четыре части и убрал во внутренний карман.
– Есть у меня предположение, что один человек может нам пролить свет на этот странный рисунок.

– Ваше благородие...
– исподлобья посмотрел Мих.

– Мы же, вроде, договорились без всей это церемониальности.

– А еще, господин, мы договорились, что отобедаем после морга вашего.

– Ах ты, - досадливо всплеснул руками Витольд Львович, вспомнив о данном слове.
– Ну пойдем. Вон, смотри, ресторация.

И правда, через улицу на них смотрели витрины "Серебряного якоря". Швейцар при входе недоуменно покосился на босые ноги Миха, но далее оглядел орчука полностью, осмотрел его сопровождающего и открыл дверь. Из-за относительно раннего времени - до обеда было еще далеко - народу внутри почти не было. Лишь несколько богатых студентов, из тех самых повес, которые являются богатыми отпрысками, но каждый день упражняются не в получении знаний, а в спускании родительских денег.

Витольд Львович, полный тревожных дум, сел за ближайший столик, а орчук не без определенных трудностей, заключавшихся в огромных размерах тела, присоединился к нему. Тут же к ним подскочил лощеный официант, с зализанными волосами и вздернутыми кверху тонкими усиками.

– Прошу-с, меню, - вручил он им по картонке и удалился, чтобы издали перешептываться с такими же холуями о странных посетителях.

Миху было хоть и неловко, но он все же постарался обособиться от направленных на него взоров и заправски, точно каждый день на протяжении последних тридцати пяти лет этим и занимался, стал читать картонку.

– Консоме из дичи

– Пирожки: диабль-пай, буше, волованы, гренки

– Филе с трюфелями

– Осетры разварные и лососина

– Зелень

– Жаркое из дичи и индейки

– Эльфарийский розбив с гарниром

– Стерляди паровые

– Фломбер ананасное с маседуаном

– Фрукты

На напитки даже смотреть не стал и без того тошно стало. Нет, конечно, подобное чтение аппетит расшевелило, орчуку даже захотелось попробовать всяких необыкновенностей, но вместе с тем родился страх опростоволоситься. К слову, из всех перечисленных пирожков он знал только гренки, то бишь попросту хлеб с яйцом обжаренные.

– Господин, - наклонился он вперед.

– Вы уж заказ сделайте, а то для меня тут половина слов будто на гоблинарском написаны.

Меркулов согласно кивнул и деланно непринужденным жестом подозвал официанта.

– Любезнейший, мне и моему другу волованов четыре порции, эльфарийского розбива... три порции, стерлядей паровых по две и фломбер один. Я сладкого не приветствую, - объяснил Меркулов Миху.

– Апперетиву не желаете?
– Склонился над господином официант.

– Минеральной воды, - ответствовал титулярный советник.

Официант несколько скривился, но исполнил все в лучшем виде. А всего через треть часа, когда Мих уже заметно заскучал, началось действо.

Как выяснилось, по две порции Витольд Львович брал орчуку. Лишь волованов, смешных махоньких корзинок с начинкой, удивительно нежных и тающих во рту, взял вдоволь. Хотя Мих и не заметил, как смолотил их. Но то баловство. Вот ростбиф (и с какого ляду вдруг эльфарийский), поданный с зеленью, хреном, капустой и горошком, да еще в двойном размере, уже проходил в желудке орчука по вполне серьезной статье. А за ними еще и стерлядки отправились, опять же, сложенные не раз, благодаря щедрости хозяина. Но вершиной всего обеда стал тот самый загадочный фломбер - крохотная фигулька, но вкуснющая до безобразия.

– Ну что, Михайло, наелся?
– Спросил Меркулов, вытирая рот салфеткой.

– Наелся, господин, - больше всего орчуку сейчас хотелось ослабить ремень и развалиться на стуле.
– Давненько так не откушивал.

– Вот и ладно. Теперь мы можем ехать в Императорский Моршанский университет?

– А на что она нам?

– Там должен быть человек, который сможет нам помочь, если, конечно, он еще преподает.

И обед, по мнению Миха, уже вполне прошел самым лучшим образом, пока Витольд Львович не стал расплачиваться. Глядя на шуршащие банкноты, к горлу орчука подступил ком, казалось, со всей той едой, которую он проглотил. Уже оказавшись на улице, потомок ордынских кочевников не стал сдерживаться и возмутился.

– Если каждый раз за обед столько отдавать, то и недели не протянешь. Вы, господин, извините, но лучше уж в трактирах, что для "чистой публики", питаться будем. Там, может быть, всяких фломберов не имеется, но хотя бы по карману все.

– Да, признаться, давно я в приличных заведениях не был, - сконфузился и Меркулов.
– Но ничего, будет уроком. Я как в Моршан приехал и у Антонины Леопольдовны поселился, так у нее же и столовался.

– Выжига эта ваша Антонина Леопольдовна, - недобро хмурясь, ответствовал орчук, - поди обворовывала вас как липку?

– Почему же, пятьдесят рублей я ей за постой и еду платил, а двенадцать у меня еще оставалось.

Мих вслух ничего не сказал, но головой укоризненно покачал. О начальнике у орчука уже стало складываться свое мнение. Человек несомненно самых высоких моральных качеств, умный, вон сколько вещей про аховмедцев знает да и про другие народности, а вот по бытейской части - ну чисто ребенок. Его любой облапошит, а Витольд Львович и слова не скажет, потому что не заметит. Вот если его чести коснется, то оно конечно...