Имперский ястреб

– Дж—жарк! – брошенный кем—то щит принял удар на себя. В ту же секунду стоявший в десятке локтей Лютый неуловимо взмахнул рукой, и в воздухе серебристо блеснул стилет. Раненый в правое плечо Эцони выронил арбалет, который начал было перезаряжать, и зашелся в диком, истеричном крике. Его с двух сторон подхватили крепкие руки Добба и Хамара.

– Ненавижу! Ненавижу! – задыхался Мастано. – Орочий ублюдок, сдохни! Пустите меня, ребята! Вы что, не видите: он же орочий шаман!

– Того, этого, что происходит—то? – недоумевал Добб, с трудом удерживая извивающегося парня.

Глаза Эцони закатились, на губах выступила розоватая пена, тело конвульсивно содрогалось.

– Убью! Все равно убью! – из последних сил прохрипел он и безвольно обвис на руках капралов.

– Уложите его, надо осмотреть рану, – сказал я, развязывая мешок.

Стилет Лютого вошел глубоко, но кость, вроде бы, не задел. Впрочем, я не целитель. Выдернул клинок, обработал рану, перевязал и задумался. Начинается именно то, чего я опасался, и теперь воины будут охотиться на «орка»? Непохоже, они, по—видимому, сами не понимают причины поведения Мастано. Кстати, неприязни ни в чьих глазах я пока не замечал. Когда прошел первый шок от своеобразной манеры командира расправляться с врагами, солдаты стали посматривать на меня с каким—то угрюмым уважением. Может, им не больно—то понравилось их открытие, но, во всяком случае, призыва Эцони никто не поддержал. И вел он себя странно. Откуда эти судороги, пена на губах? Капрал больше был похож на одержимого, чем на человека, просто разгневанного случившимся.

– У него никогда не было раньше каталептических припадков? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Нет, – за всех ответил Флиннел. – Мы с ним не первый год служим, Эцони – парень спокойный, не знаю, что на него нашло.

– Что делать будешь, лейтенант? – ровно спросил Хамар.

Сначала я не понял: он это о чем? Потом, подняв голову, рассмотрел угрюмые лица воинов. Под обманчивым спокойствием взглядов таилось напряжение: по закону военного времени за нападение на командира полагается смерть… Эцони пребывал в глубоком обмороке.

– Возьмите его оружие и доспех, – отрывисто бросил я, поднимаясь с колен. – На плаще понесем…

Лица солдат слегка расслабились, опасный момент, кажется, миновал.

– Рик, – робко шепнул Дрианн из—за моего плеча, – посмотрите на его ногти…

А мальчишка—то молодец! Действительно, лунки ногтей Эцони были окрашены в синюшный цвет. Я снова склонился над капралом и оттянул веко. Так и есть: та же синева… Похоже, все—таки никакого припадка не было, как и всплеска ненависти к зверю—лейтенанту. Парень подвергся помрачающему рассудок колдовству. И судя по всему, это было не зелье, от него буйство продолжалось бы еще долго. Скорее, заклятие, и, конечно же, Темное. Да, влип я, похоже!

Интуиция подсказала: солдатам этого говорить не надо. Я подмигнул Дрианну, тот, все еще опасливо косясь, тем не менее понимающе кивнул.

– Стройся! – четверо солдат уложили Эцони на растянутый плащ, и мы двинулись на юг.

Я постарался выбросить случившееся из головы, и по дороге опять занялся мысленной отработкой заклинаний. Сегодня все шли молча, даже Добб с мастером Триммлером отложили свои перебранки. Иногда я оглядывался на Мастано, но тот все еще не приходил в себя. Так, в тишине, мы месили песок целых полдня.

На привале я уселся поодаль от остальных, благо никто и не претендовал на общение с командиром. Погрыз сухарь, глотнул из фляги воды, которой оставалось совсем немного, и решил выполнить предписанное лордом Феррли упражнение. Вот ведь демон! Подвел меня… впрочем, чего я хотел? Говорят же, сколько нечисть ни корми, она все равно во Мрак смотрит. Одно у Артфаала не отнять: наставник он отличный. Скорее всего, дело в том, что ему не мешают человеческие чувства. Дядя Ге жалел меня, потому и гонял редко. Да еще старик, как оказалось, хотел, чтобы я сам осознал необходимость учебы. Ну, ладно. Так… расслабиться, отрешиться от всего постороннего… Не получилось: постороннее, в лице Лютого, грубо вторглось в мои пространство и сознание:

– Есть разговор, лейтенант, – без обиняков заявил Ом, присаживаясь рядом.

В отличие от остальных, он не старался держать дистанцию. Казалось, приписываемая мне жуткая выходка ничуть капрала не смутила. Кстати, я ведь не поблагодарил его за спасение.

– Спасибо, – я протянул руку.

– В расчете, – усмехнулся Лютый, пожимая ее.

Посерьезнев, он проговорил:

– Вижу, ты никому не сказал.

– Не сказал?.. – я вспомнил его исповедь. – А, ну да…

Ом немного помолчал, щурясь на солнце, поиграл вычищенным до блеска стилетом.

– Это ведь не ты, – медленно произнес, скорее, не спрашивая, а утверждая.

– Сердце съел? Не я.

– Угу, угу… Совет. Помалкивай. Пусть лучше боятся.

Я удивленно взглянул в светлые глаза. Лютый смотрел серьезно, без обычной ехидной насмешки.

– Не знаю, что там с проводником произошло, не мое дело. Но за тобой кто—то охотится, лейтенант, и тебе это известно.

Я неопределенно покивал.

– Но это не Эцони, – вдруг сказал Ом. – Ты маг, тебе виднее, что с ним произошло. А я думаю, чары. Так что, смотри в оба, – он встал и неторопливо отошел.

Может быть, у меня появился союзник? Хотелось бы. Но от Лютого поддержки я ждал меньше всего. Странный он все же. Ну, Артфаал, ну, появись только! Втравил меня в историю, как будто своих неприятностей мало… с другой стороны, демон спас мне жизнь. Ладно, не буду с ним ссориться, а то еще не станет меня учить.

– Рик, – окрикнул меня Дрианн. – Эцони очнулся!

Я подошел к капралу и склонился над ним. Вроде тот даже не вздрогнул при виде меня. Лицо нормальное, не искаженное, и ненависти в глазах не видно. И синева с ногтей ушла. Видимо, действие заклятия закончилось. Оно и понятно: неведомый враг накладывал чары мощные, но кратковременные, рассчитывая, что Мастано нападет на меня, а потом его же самого прикончат воины.

– Ты как? – спросил я.

– Да ничего, – бледно улыбнулся Эцони. – Только вот не помню ни Мрака, и сил нет совсем. И плечо болит…

– Заживет, – я поднялся на ноги. – Отдыхай пока.

Слабость – тоже последствие Темной волшбы, которой подвергся капрал. Ничего, к вечеру оклемается. Рассказывать ему о его подвигах я не стал, какой в этом смысл? Все равно не в себе был человек. Зла я на него не держал. Пусть кто—нибудь из воинов его просветит.

После привала мастер Триммлер несколько оживился и принялся рассуждать:

– Что—то мне, ребята, не нравится. А что – и сам не пойму. Вроде пустыня как пустыня, только вот почему на нас никто не нападает—то?

– Во дает, того, этого! – расхохотался Добб. – Давно не дрался, что ли?

– Да нет, это я к тому, что странно все. Пустыня как вымерла, не видишь, что ли?

– И я говорю, к беде это, – поддержал его Зарайя. – Я неприятности шкурой чую.

Ну, положим, я ничего такого не ощущал. Здесь и раньше не особенно людно было, и зверей почти не наблюдалось. Один раз набежала стая шакалов, это после побоища с карачин, да иногда по песку неторопливо проходили крупные черные скорпионы. Но отсутствие этих тварей меня ничуть не беспокоило. Подумаешь, потеря! Хотя к предчувствиям ветерана следовало прислушаться. Солдаты насторожились, чутко оглядываясь по сторонам и держа оружие наготове. Я и сам положил ладонь на рукоять Честного, а в уме перебирал подходящие заклятия.