Имя для сына

Он протянул руку, погладил Надежду по плечу и улыбнулся:

— Будь умницей.

15

Материал о райпо без ответа не остался. В газете появилась «последушка», в которой говорилось, что приняты меры и виновные наказаны. Рябушкин опять читал с выражением и смеялся, придерживая пальцем очки.

— А ты как хотел? — строго спросил Савватеев, выслушав Андрея. — Черкнул сто пятьдесят строк и мир перевернул? Не выйдет, братец, с налету, на дурнинку. Пойми одно — таких, как Козырин, голыми руками не возьмешь. Потеть не один день придется. Кажется мне, не столько за работу их надо критиковать, сколько в душу им влезть. В середку самую. Вывернуть наизнанку и показать. Этого они больше всего боятся, для них это хуже любого выговора. И если мы их с тобой вот так вывернем, дело свое сделаем. И конечно, факты. Любой промах — козырь Козырина, вот видишь, даже скаламбурил.

Андрей ответом остался недоволен. Вообще он был недоволен многим, что происходило вокруг него. Иногда ему казалось, что его закрутило в воронке на крутом обском перекате, вода плотно сжимается, давит, давит со всех сторон и тащит вниз. Руки и ноги натыкаются на вязкую упругость, слабеют. Рвануться бы сейчас одним махом, выкинуть тело на свободное течение, но — в какую сторону? И он крутил, крутил головой, не находя выхода.

Хорошо, что хоть оставались тихие вечера в гостях у Веры. Они становились все более нужными и необходимыми не только ему, но и ей. Чем больше они узнавали один другого, тем больше тянулись друг к другу. С детства лишенный материнской ласки, Андрей постоянно ощущал в душе нехватку тепла, и вот здесь он словно обрел его наконец.

Уходить из маленькой комнатки ему с каждым вечером становилось все труднее, а Вере все труднее было его провожать.

Последний шаг они сделали неожиданно для самих себя. Как часто случается, в обычном, спокойном течении будней они не решились бы еще долго, но подтолкнул случай.

Придя, как обычно, вечером, Андрей с удивлением увидел, что дверь в квартиру полуоткрыта, в квартире темно. Вера в пальто сидела на кухне, прислонившись головой к подоконнику, и плакала. Когда вспыхнул свет, она удивленно подняла голову, увидела Андрея и залилась еще сильнее. На расспросы ничего толкового ответить не могла, только бормотала отдельные слова да отмахивалась рукой. Кое-как Андрей отпоил ее водой, заставил рассказать, что случилось. Вера была не похожа на самое себя. Подкрашенные ресницы потекли, лицо зареванное, некрасивое.

А случилось вот что.

Шло родительское собрание десятого класса, в котором Вера была классной руководительницей. Собрание необычное, с присутствием директора и завуча. Речь шла о ЧП, которое, если по-честному, не было таким уж громом средь ясного неба. Время от времени, с промежутками в два-три года, гром такой на крутояровскую школу падал. Погромыхает, и утихнет.

Одна из учениц забеременела. И упорно не желала говорить от кого. Да теперь уже и не допытывались, поняли, что девчонка с характером. Теперь из этого случая извлекали воспитательный урок для родителей. Директор и завуч держали собрание в своих руках. Вера только сидела и помалкивала, до нее, наверное, очередь так бы и не дошла. Но тут вдруг с первой парты по-ученически поднял руку начальник ПМК Авдотьин и попросил слова. Он не торопился, наклонив голову, говорил тихо, с расстановкой, пытаясь всех приобщить к своей неотступной заботе:

— Вы прекрасно знаете, что у меня две дочери, одна в девятом, другая в десятом. Да… Получше нам надо думать, побольше тревожиться. И родителям и педагогам. Ведь только из-за нашего недогляда такое случилось. Я вот о Вере Николаевне сказать хочу. Вы отличный педагог, мы вас уважаем, ценим, прекрасно понимаем, что вы молодая… Простите, но я буду говорить до конца, раз уж у нас здесь вроде как семейный совет. Так вот. Понимаете сами, у нас тут полудеревня, все на виду. И вот сидят мои дочери у окна и комментируют: вон к Вере Николаевне молодой человек пошел. А потом еще караулят, когда он уйдет. А уходит только за полночь. Ну, все мы люди взрослые, понимаем, что ходит он не только чай пить… Но Для детей-то… Они же ведь подругам в школе рассказывают. Какой пример? Надо как-то незаметнее делать, без афиширования…

Вера сначала слушала, ничего не понимая, не доходило, что говорят именно о ней. Авдотьин передохнул, собираясь продолжать свою речь, но тут Вера по округлившимся глазам родителей, которые смотрели то на нее, то на Авдотьина, вдруг поняла, что говорят о ней. И не нашлась ничего сказать в ответ, только почувствовала, что краснеет. Вскочила и выбежала из класса, где шло собрание, успев еще уловить, как там, за спиной, разом и громко заговорили.

Сейчас, повернувшись к Андрею, Вера между всхлипами выдавливала из себя:

— Он меня… он меня… как какую-то… при всех…

Андрей сморщился. И это ей говорил Авдотьин. Тот самый Авдотьин, который всего несколько месяцев назад чуть не валялся в ногах у Рябушкина. В глазах у Андрея загорелся сухой блеск, ладони вспотели. Еще в детстве ребятишки, даже которые постарше и посильней, если замечали у Андрюхи этот блеск в глазах, улепетывали прочь во все лопатки. Доброго, застенчивого Андрея, если уж он срывался, остановить было нельзя. Оставалось только поскорей смываться; Он взял полотенце, как маленькой, вытер Вере лицо и пошел. После услышанного у него было такое чувство, словно его обшарили грязными руками.

— Ты куда?

— Я сейчас. Одну минутку. Подожди. Авдотьин жил в соседнем доме, в первом подъезде. По окнам, в которых Андрей иногда видел его, сориентировался и точно определил квартиру. Позвонил. Дверь открыл сам хозяин, в пижаме и в комнатных тапочках — видно, готовился ко сну. Андрей, ни слова не говоря, схватил его за воротник пижамы, выдернул на лестничную площадку, тихо закрыл дверь. Поудобней перехватил пижаму, скрутив ее на груди, передвинул Авдотьина от двери и стукнул затылком об стенку. Тот даже не пытался сопротивляться. Может, потому что почувствовал необычную силу, а может, от растерянности.

Часто-часто моргал, словно глаза запорошило пылью. Андрей снова потянул его на себя и еще злее двинул об стенку.

— Ты! — шепотом бросил ему в лицо Андрей. — Ты! Потаскун старый! — Ты что говорил в школе?! Что говорил?!

Человек в пижаме молчал и по-прежнему часто моргал.

И тут в тихом, сонном подъезде взвился крик:

— Андрюша!

На руке у Андрея повисла Вера. Он отпустил Авдотьина. Сначала несмело, потом пошире приоткрылись двери на лестничной площадке.

— Я руководитель! — словно у него только сейчас прорезался голос, закричал Авдотьин на высокой, визгливой ноте. — Я руководитель! Ты не имеешь права меня трогать!

— Что здесь происходит? — тигрицей выскочила из-за двери жена Авдотьина. — Он тебя бил?

Андрей взял Веру под руку и стал спускаться по ступеням, уже на улице из подъезда в спину им донесся крик:

— В милицию! Звони в милицию! Что ты стоишь, как истукан?!

Они молча ушли от этого крика.

— Давай-ка, Вера Николаевна, чайку, попьем, — весело предложил Андрей, снимая пальто. Он успокоился, вспышка прошла, и теперь был озабочен только одним — как развеселить Веру. — Знаешь, вчера чуть со смеху не умер. Иду домой, а на лавочке сосед сидит, старик там у нас один есть. Что же вы, говорит, Андрюха, газетку стали худенькую делать. Я ему давай объяснять, что стараемся, премию вот недавно в области получили, тираж повысился. Нет, говорит, худенькую, и ты мне не заливай. Я как самокрутку из вашей газетки сверну, так ночью спать не могу — кашель душит. Вы бы уж, черти, поменьше краски наваливали, а то помру не своей смертью.

— Андрей, а если он правда позвонит в милицию. Что тебе будет?

— Посадят. Сухарей насушишь?

— Я ведь серьезно.

— Хватит, Вера, не бери в голову. Ничего не было. И не будет больше. Я не допущу, чтобы в нас грязью кидали. Я, может, всю жизнь ждал… А-а! Чаю сейчас накипятим, музыку включим. Синий, синий, синий март синью глаза мне моет, синий, синий, синий март ворота весны откроет. Правда, хорошо сказано? Я даже не помню, где читал, кто написал. А как март подходит, так сразу начинаю повторять: синий, синий, синий март синью глаза мне моет…