Имя для сына

— Согласен со мной? — спросил Воронихин. Андрей покраснел, смешался от неожиданного и прямого вопроса, но врать он не умел.

— Нет.

18

Крутояровский район Воронихин принял в середине шестидесятых годов. Дела в районе были из рук вон. В области так и говорили — Крутоярово под яр скатилось. К этому времени уже немолодой Воронихин досыта наелся несладкого хлеба председателя колхоза, бил крепко помят жизнью и хорошо понимал, что поднять район будет непросто.

На третий день после пленума райкома партии, на котором его избрали первым, Воронихин рано утром выехал из Крутоярова на стареньком «газике» своего предшественника. В райкоме предупредил, что вернется только через двое суток и что связь будет держать по телефону. Он мотался по разбитым полевым дорогам, был на фермах и в мастерских, разговаривал с людьми. И чем больше ездил, чем больше разговаривал, тем сильнее мрачнел. Из той долгой и невеселой поездки, из многих разговоров ему почему-то больше всего запомнилась одна поучительная история. Он ее и сейчас помнит во всех подробностях.

Машин на уборке, как всегда, не хватало, зерно лежало на току и могло загореться. Его надо было срочно вывезти на элеватор. Колхоз как раз находился возле бойкой дороги, которая вела в соседний район, и по ней к элеватору густо шли машины. Потеряв надежду выбить дополнительный транспорт, председатель взял в колхозной кассе деньги — все сотни пятерками — и вышел на дорогу. Останавливал пустую машину, идущую в соседний район (своих ближних соседей обижать побаивался), давал шоферу пятерку, и тот сворачивал на колхозный ток, грузился зерном и ехал на элеватор. К вечеру весь хлеб вывезли.

Тем председателем был Панюшкин.

Есть в этой истории, думал Воронихин, свой смысл и своя логика.

Вернувшись из поездки по району, он заперся в своем кабинете и обложился личными делами районной «кадры», хотя большой нужды в этом не было — он почти всех знал. Составил длинный список и против каждой фамилии рисовал плюс или минус. Плюсов было мало. Да, с такой «кадрой» район не поднимешь, пришел к жесткому, но верному выводу. Людей надо было воспитывать и растить, но на это требовалось время, а за дела с него спрашивали уже сегодня: район проваливал план по молоку, не выполнил по хлебу, и даже леспромхоз, который всегда выручал, отставал.

И опять Воронихину, сидящему в своем кабинете над списком, вспоминался Панюшкин, вышедший с деньгами на дорогу.

Нужны были крутые, деловые мужики. А такие по объявлению не приходят. И Воронихин искал. Строил для них дома, давал квартиры, сам ездил в город уговаривать жен, не желающих переезжать в райцентр или в деревню. Он все делал для того, чтобы вытащить район из прорыва. Не знал ни дня, ни ночи, ни отпусков, ни выходных и того же требовал от других. Каждый центнер хлеба, каждый центнер молока, каждое успешное строительство он принимал как победу. Тащил и тащил свой тяжелый воз по трудной, ухабистой дороге от одного столбика до другого, и ему некогда было смотреть по сторонам.

А посмотреть в это время стоило. Уже через несколько лет зазвенели первые звоночки предупреждений, правда не очень громко, и Воронихин их не услышал.

Проворовался Панюшкин. Одним из первых в районе он затащил в свой колхоз шабашников, за лето они «состряпали» на центральной усадьбе два жилых дома, и председатель расплатился с ними звонкой монетой. При дележке не забыл и себя. Была ревизия. Воронихин вызвал Панюшкина и устроил такой разнос, что от того летели пух и перья. Но отпустил живым. А результаты ревизии замял.

Через год после этой истории в одном из совхозов обнаружили «подпольное» стадо. В обиходе так и говорили — подпольное. Числилось на ферме сто восемь коров, а на самом деле их было больше. «Лишние» — коровы ни по каким документам не проходили, а молоко, полученное от них, вроде бы получали от «законного» стада. Таким образом вытягивали показательную цифру.

Стадо обнаружили в самый неподходящий момент — району вот-вот, по всем расчетам, должны были присудить первое место в области по животноводству. И снова от директора совхоза в кабинете Воронихина летели пух и перья, но директор, как и Панюшкин, отделался испугом, а дело с подпольным стадом замяли, спустили на тормозах. Зато район занял первое место в области, и Воронихин, умело пользуясь этим, под шумок выбивал стройматериалы, новую технику. Для пользы дела, считал он, можно пойти и на некоторый обман. Нужны, позарез нужны результат, победа, которые давали право на оправдание самого себя и тех людей, чьи не совсем благовидные дела он хранил в своей памяти, как в несгораемом сейфе. И эти люди знали: Воронихин может простить многое, скрыть от других, сделать вид, что забыл, но никогда не простит и не забудет одного — недостигнутого результата и победы.

Район шел в гору. И в какой-то момент на этом подъеме Воронихин окончательно уверовал, что путь, избранный им для подъема, — единственно верный. А жизнь переубеждать его не спешила. В жизни, наступившей в это время, как успел убедиться проницательный Воронихин, все больше утверждался принцип: товар надо показывать лицом, красиво. И при этом обязательно уметь красиво говорить. Он научился и показывать и говорить. Этому же учил людей, которые находились под его началом.

Козырин был из их числа.

Но с недавних пор Козырин перестал оглядываться, как другие, на первого и вырывался из-под воронихинской руки. Не советуясь, приглашал в район нужных ему людей, устраивал им приемы, а отдачи от этих приемов — стройматериалов, труб или железа (да мало ли что нужно в районном хозяйстве!) — не было. Значит, Козырни проворачивал эти встречи для самого себя и не считал нужным ставить в известность первого. И это чувствовалось во всем, бросалось в глаза. Пора ставить на место — решил Воронихин.

И отдал распоряжение Рубанову готовить вопрос по райпо на бюро.

Через неделю Рубанов положил ему на стол справку, а еще через день позвонил Козырин и попросил принять. Воронихин назначил время.

Козырин появился минута в минуту, свежий, отутюженный и спокойный. Он был уверен в себе. Уверенность проскальзывала в каждом слове и жесте. Воронихин неожиданно для себя обнаружил, что его посетитель стоит с ним на равных, не поднимает голову, как другие, чтобы посмотреть снизу вверх. Это его неприятно удивило.

Козырин говорил о том, что Рубанов, готовя справку, ушел в сторону от дела. Он, Козырин, готов отвечать за недостатки в работе, в частности, за плохое обслуживание механизаторов, кстати сказать, положение поправлено. А второй секретарь, вместо данных по этому вопросу, готовит чуть ли не персональное дело о так называемом использовании служебного положения в личных целях. Козырин сделал слегка удивленное лицо, когда говорил эту казенную фразу.

Воронихин невольно отметил козыринскую проницательность — в справке, лежащей сейчас перед ним на столе, говорилось именно об этом: об использовании служебного положения в личных целях. Оставаясь спокойным и даже чуть улыбаясь, он смотрел на холеное, спокойное лицо Козырина, а представлялась ему квашня на деревенской печке — такое вот странное сравнение пришло в голову. Поставила хозяйка тесто, засунула кадушку на теплые кирпичи и закрутилась, забыла. Вспомнила, кинулась, а тесто уже через край лезет, она его в кадушку, а оно — между пальцев — обратно. Лезет и лезет, без удержу.