Имя твоё...

Нож лежал в моем кармане, я достал его и взял себе. Это оказалось совсем не больно. Еще не понимая происходившего, Алина опустилась передо мной на колени и тронула рукоять ножа.

Вот, – подумал Бородулин. Вот почему отпечатки ее пальцев оказались поверх отпечатков Мельникова. Это можно было предположить. Если, конечно, принять, как рабочую, версию о самоубийстве. Как же это было в духе мексиканских сериалов – покончить с собой на глазах возлюбленной, выбравшей другого! Не могла такая версия прийти никому в голову – и, конечно, не пришла.

А что дальше? Я не удержался в жизни и ушел, отняв у тела не только всю жизненную энергию, но и всю энергию косной физической структуры.

Бородулин удивился этой мысли, возникшей в его сознании. «Косная физическая структура» – он никогда не думал такими словами, это слова не из его лексикона. И не из лексикона Валерия Мельникова, скорее всего. Не похоже, чтобы он читал серьезные книги по физике и биологии. В его квартире оперативники нашли только несколько тощих брошюр по восточным единоборствам и груду газет. Даже странно показалось сначала Бородулину, почему такая женщина, как Алина, столько лет встречалась с человеком не ее круга. Не мог Валерий Мельников думать о косной физической структуре.

Тогда – кто?

Тот, кто сложил эту мозаику человеческих сутей и их клонов. Бородулин не верил в высшие силы, в предназначение, в другие миры, но события безумного сегодняшнего дня, начиная с утреннего вызова на место преступления, так сложились и повернулись к нему такими гранями, что всем его жизненным установкам был нанесен смертельный удар. Такой же смертельный, как удар, нанесенный телу, уже начавшему на больничной койке отсчет времени перехода в лучший из миров, не существующий на самом деле, но реальный для каждого, кто вынужден покинуть любимую с момента рождения физическую реальность.

Сознание следователя все еще удерживалось в промороженном насквозь сером веществе мозга Валерия Мельникова, висело на тонкой ниточке и не позволяло телу совершить последнее интуитивно, вне разума, рассчитанное движение. Бородулин перекусил эту нить и взлетел в воздух, с огорчением обнаружив, что серые стены узкого коридора тянутся вверх на непредсказуемую высоту, и, покинув тело, ему не удастся вырваться на простор, и в себя, умиравшего на больничной койке, вернуться не удастся тоже, потому что открытый сверху коридор вел только в двух направлениях, и оба были закрыты для движения – с одной стороны молча стояли две человеческие тени, с другой – два живых человека. И между ними – макет, муляж, нечто без жизни и энергии, клон, выполнивший миссию.

Сознанию без тела было легко. Это была не легкость взлетевшего в воздух наполненного гелием шарика, а состояние без тяжести, без ощущения не только земного, но и всякого другого притяжения. Он подумал, что так, возможно, парят ангелы, к числу которых его – неужели так может случиться? – скоро причислят.

Он видел сверху серый коридор во всю его длину – и этих людей видел тоже, но не обычным зрением, Бородулин понимал, что у него больше нет глаз, и наблюдение его имеет духовный, а не физический характер. Он видел только потому, что ощущал движение неосознанных мыслей – будто вода обтекает лежащий на дне протоки камень и создает завихрения, проявляющие невидимые контуры.

«Все, – подумал он, – я сделал это для вас. Что сделаете вы для меня?»

Он не знал, могли ли видеть его мужчина и женщина, державшие друг друга за руки и смотревшие не вокруг, а только в себя. Вероятно, они все-таки ощутили какое-то движение то ли в жарком неподвижном воздухе, то ли в пространстве, от воздуха отделенном отсутствием какой бы то ни было материальности.

Мужчина поднял голову, посмотрел Бородулину в глаза (так ему показалось, так ему хотелось видеть, так он понял это легкое движение) и сказал коротко:

– Спасибо.

Женщина тоже произнесла, глядя лишь в глаза своего спутника:

– Спасибо.

И лишь после этого, будто отпущенный на волю из стен тюрьмы, Бородулин ощутил настоящую свободу – свободу думать обо всем, быть везде и знать такое, во что прежде мог лишь верить или не верить.

Серые стены исчезли. Земля исчезла. Исчез тихий звон, звучавший откуда-то и когда-то. Только теперь, когда звон исчез, он подумал, что звуки ему мешали. Теперь, когда настала тишина, он сможет, наконец, быть собой.

Он стал собой и обнаружил, что сидит за столиком в маленьком кафе, а напротив улыбается ему Вера, женщина, которую он потерял много лет назад, она ушла от него после размолвки, сказала «не ищи меня», и он не искал. То есть, искал, конечно, но прошло столько времени, след затерялся, а теперь Вера улыбалась ему из-за столика, и они опять были вместе, об этом говорила Верина улыбка. Он протянул к ней руки ладонями вверх, а она протянула свои, пальцы соединились, между ними будто проскочила искра, и все исчезло, потому что кафе было воспоминанием, и образ Веры был воспоминанием тоже, но счастье осталось, ему больше не нужны были зрительные образы, даже более того – зрение обманывало всегда, а мысль говорила правду. Почему он прежде больше доверял зрению, чем интуиции?

«Мир изменился, – подумал он. – Новый век. Новый…»

Слова поникли.

Врач в реанимационном отделении отключил аппаратуру, обернулся к коллегам и сказал:

– Все.

– Я позвала Антона, – сказала женщина-врач, отнесясь к смерти странного пациента деловито, как к нерешенной проблеме. – Это физик-криогенщик, он будет здесь через полчаса.

– Если тело сохранит минусовую температуру, – пробормотал кто-то из врачей.

– А с чего бы ему нагреваться, – пожал плечами врач, отключивший мертвого Бородулина от аппарата «искусственное сердце». – Труп он и есть труп.

Глава двадцать вторая

Мы шли навстречу друг другу. Я держал тебя за руку, а я держала за руку тебя. Мы – другие – двигались нам навстречу, в спины им светило заходившее солнце, и мы – другие – казались тенями. Мы – другие – и были тенями, мы – другие – были темными сторонами нашей натуры, мне – и мне тоже – не хотелось соединяться с ними, а теперь и не нужно было, потому что холодный Валера, клон, стоявший на тропе между нами и тенями, повернулся к нам своим мертвым лицом, улыбнулся своими мертвыми губами и сказал странным голосом, зазвучавшим не в воздухе, а в чем-то, что вообще не принадлежало нашему миру, но не было ни сознанием, ни мыслью – ничем.

– Все, – произнес Валера, – я сделал для вас, что мог. Что сделаете вы для меня?

– Спасибо, – сказал я.

– Спасибо, – сказала я.

Валера закрыл глаза, повернулся к нам спиной и пошел, покачиваясь. Поравнявшись с нашими тенями, он прошел сквозь них, и я почему-то понял, что в этот момент землю покинула чья-то душа – не наша, не Валерина, чья-то еще, будто птица вспорхнула и исчезла, а я даже не успел ее рассмотреть.

Пройдя сквозь тени, Валера стал тенью сам – когда мы подошли, он лежал на сухой земле лицом вниз, саван прикрыл его, пальцы сжались в кулаки, тело казалось теплым, от него уже не исходил мороз – это было просто тело умершего человека, неизвестно как и почему оказавшегося на заброшенной тропе, такой же не нужной, как жизнь, лишенная смысла.