In carne

В доме хлопали двери. Дом погружался во тьму…

Алишер тоже засыпал. Как засыпали другие обитатели удивительного особняка.

А спустя пару минут появлялся обитатель, который и вызывал очередной приступ ужаса у отчего-то не спящего Мужика. Единственного во всем доме. Петер из-за шторы пялился в окно. Нет бы, накрыться с головой одеялом. Спрятаться, как тот ребенок.

Но нет. Интересно же. А?

Кожа странного гостя белела в свете звезд подобно альпийским снегам, волосы отливали красной медью, а глаза светились желтым пламенем. Натурально неземным. Кошмарный тип не спеша сходил с крыльца, оглядывался, потом размеренной походкой направлялся по одной и той же тропинке в гущу оливковой рощи. И исчезал в ней.

Петер откуда-то знал, что давным-давно дикие люди встречали его – ужасного – повсеместно. Но не звали по имени. Потому что был он злом. Воплощенным…

Злом? Воплощенным?

Да тьфу на вас. Три раза. Напридумывают себе…

Зло

– 

Что ж, входи, коль приехал. Столичный гость нынче в диковинку. Хоть и ждал тебя сегодня с раннего утра, честно признаюсь, не верил в твердость твоих намерений. Устал, небось? Вина выпьешь?

– 

Откуда в вашей глухомани вино, Олег Прокопыч?

– 

Да что за вопросы-то глупые? Известно откуда. Из Петербурга. Здесь, братец, виноградников нет. Одни только сосны.

– 

В Петербурге виноградников я тоже что-то не видал, – улыбнулся Растрелли.

– 

Ну-ну! Посмейся над стариком. Без тебя знаю, что в столице нашей есть, а чего днем с огнем не сыщешь. Остр ты на язык, как погляжу. Выкладывай, как на духу, что тебе от Мартынова понадобилось?

Зодчий в нерешительности переминался с ноги на ногу. Пугал его старик. Чувствовалась в нем какая-то дикая первобытная сила, какой он до сего дня в людях ни разу не видал.

Дом, выстроенный из огромных гранитных валунов, Варфоломей Варфоломеевич заметил еще версты за три – башня с нелепым вострым шпилем на отчего-то плоской крыше возвышалась над лесом саженей на тридцать. Ну и крепость! Настоящий рыцарский замок. Величественный, грозный. И, должно быть, холодный. Нет, не мог отец к такому чудовищу руку приложить. Хотя… что-то знакомое в почерке строительном угадывалось. А ну правда? Да нет. Нет!

Но место завораживало. Выехав на поляну перед домом, Растрелли почувствовал необычайное тепло, исходящее… Да. Прямо от удивительной постройки. Обер-архитектора такой казус, впрочем, не сильно удивил – почти сорок лет он работал с природным материалом и знал не понаслышке особенности гранита не хуже старых каменотесов. В летнюю жару камень раскаляется на солнце и буквально пышет жаром. Все просто. И никакой тебе, брат, мистики.

На чухонских же крестьян, живших в округе, громадный дом русского чародея производил впечатление пугающее. Отталкивающее. Замок тревожил их воображение не столько размерами своими и мрачной величавостью, сколь теми же обычными свойствами. По ночам будто холод могильный от него распространялся, а днем словно адово пламя лес колыхало. Да что с них взять-то? Дикие люди. Да еще и измученные испольщиной.

Мартынова подобное положение дел устраивало вполне. Праздные любопытчики не суются, а уж сам он никого не трогает. Живет тут в полном и безраздельном одиночестве. Но и тоскует не особо. На скуку ни времени, ни желания.

Елизавета Петровна хорошо помнила своего вспомощника, платила ему пенсион аж в пятьсот червонцев. Огромадные деньжищи. Да, появись такое желание, Мартынов мог бы и шар земной объехать, все океаны пересечь вдоль и поперек. Но путешествия старика волновали мало. Если вообще был такой интерес. Все что надо, имелось и здесь, в самом доме, а чего вдруг заканчивалось – вино ли, заморские сладости, их дед особенно жаловал – так до Петербурга полдня пути всего. А уж в столице чего только нет! Переночевать тоже можно – своя опочивальня не где-нибудь, при Зимнем. Да и пропуск туда же. Вечный, пожизненный. Ценит императрица старика Мартынова. Да и как не ценить такого человека?

Олег Прокопович при Высочайшем Дворе слыл личностью натурально легендарной. Все-то он знает – и ремесла, и науки, и любой язык разумеет. А всего инструмента при том святая лишь троица – голова да две руки. Бояре да дворяне за глаза звали его Апостолом. Крестьяне – Иродом. Но перед дедом богохульствовать не стали бы. Кто его знает? Нашлет порчу, мучайся потом запорами. Или еще чем не особо приятным.

Но пусть владел Мартынов многия тайные науки да слова знал заветные из мертвых ныне языков, во зло ими пользоваться считал делом зело грешным и, главное, бессметной души недостойным. Ну, коли так, и не пользовался. Хотя мог. Зло ведь такая, брат, мощь, супротив которой ни одна крепость не устоит. Добро заведомо слабее – ему вечная подпитка нужна… С другой стороны, не будь на земле зла, не существовало б и добра. И развития б никакого. Прогрессу – ноль. До сих пор жили бы люди в пещерах, ходили в шкурах да ели одно сырое мясо, грязные корешки, да зелены листья.

Да. Хоть и не привечал Олег Прокопович зло, но уважал его вполне искренне.

Вот и сейчас…

– Да сам я, почитай, все про тебя и знаю. Не серчаю вовсе, потому как вид твой жалок больно. Смотрю сейчас на тебя и вижу – само зло тебя ко мне привело, Ахрамеюшка. Великое зло, с которым ты до сих пор в жизни не сталкивался. Не выдюжить тебе с ним в одиночестве. Слава Создателю, понял это ты без чужой помощи… Вот только не ведаю, как помочь тебе… Пока не ведаю. Но чувствую, разберемся скоро. Садись ты. И от вина не отказывайся. Доброе вино – оно не хмелем славно. И не букетом. Настоящее вино от скверны саму душу очищает.

Растрелли странно было слышать, что старец величает его Ахрамеем, как звали его одни мастеровые простолюдины. Ну, и Тихон его так же называл. Но то холоп, ему простительно. А этот-то дядька ученый. Что ж он под мужичье себя рядит? И обликом – одеждами, и словом.

– Так я и есть простой мужик. Без сословия, – ответил Мартынов прищурившись. Мог он, коль хотел, мысли читать. Вот и сейчас навыком своим запросто воспользовался. – Да и какая разница, кто ты – боярин ли, холоп, коль даже матушка наша царица тебе сама первая руку подает? Не в гордыне дело, даже не думай. Просто цену себе знаю… в отличие от тебя. Мы ж с тобою таланту-то равного, только в разной области. Ты – зодчий дюже знатный, а я натуру с младенческих лет постигаю. Естественник, словом. Как в ваших кругах говорят. Видал, сколько зверушек разных вокруг избы снует? Потому это, что сии твари мне нужны для постижения сути. Вот я их и прикармливаю, разговариваю с ними. А как же? Любой зверь, будь то русак лопоухий, алибо волк голодный – все доброе слово любят. И лаской на ласку ответят.

– Олег Прокопыч…

– Ну, что ты право слово? И Олег, и Прокопыч… В лесу мы с тобою, не на званом балу. Потому тебя Ахрамеем и зову. Ты ж меня можешь хоть Олегом, хоть Иродом. И «на ты». Чтоб по-простому, по-русски. Не обижусь, только рад буду.

Растрелли от просьбы такой отмахиваться не стал. Кивнул, улыбнулся, да и сел за стол, взяв чашу с вином. Отхлебнул. И верно – доброе. Так ему вдруг хорошо стало, как уж, почитай, несколько лет не было. С тех пор, как покинули его близкие, оставив доживать остатки дней в горьком одиночестве. Сейчас же в душе мастера словно цветы расцветали, настолько здесь все ему нравилось…

Откуда ни возьмись, перед Вафоломеем Варфоломеевичем вырос громадный белый волк с красно-рыжим мохнатым «воротником». Но, диво дивное, не выглядел он страшным. Наоборот, жуткая зверюга даже симпатию к себе вызвала. Хм… Симпатию? Пожалуй. Не оскал – хитрая ухмылка. Или… он действительно улыбается? Волк?

– Точно, Ахрамей. Прав ты, лыбится он знатно. Как человек. Долго я этому фокусу зверя обучал. Годов пять, должно быть, если не более. Эй, Лишерка! Иди-ка сюда, беленький мой, дам чего!