Инь - Ян

Да не знаю! И не хочу знать! Не хочу понятно вам? А придется узнать, придется. Увижу и я, как горят чужие дома. Будут и у меня полуголодного солдата, просить хлеба афганские дети. Услышу как ревут заходя на боевой вираж военные вертолеты. Навсегда запомню, как в подбитой машине сгорая заживо будут кричать мои товарищи. Будут и по мне стрелять. И я ... Я тоже буду стрелять. И похуже афганской войны кое-что увижу. Развал СССР. И вот уже на нашей земле взрываются и горят дома, просят милосердия голодные дети. И одновременно со всем этим проституция, самая страшная - проституция мыслей, почти поголовная от политиков и бизнесменов, до заурядных обывателей. Из этой проституции, продажный секс, это еще самый невинный ее вид. И отвратительное ощущение поражения, проигранной без единого выстрела войны. Все будет, все пойму. Но это потом, а пока ...

Прибежала радостно-оживленная Инь передала мне фотографию сама рядышком села прижалась ко мне и тоненьким пальчиком стала показывать и курлыкающим голоском объяснять кто есть кто. Показывай не показывай, все равно не запомню. Понимаешь? Не надо это мне. Я через несколько дней уйду из твоей жизни. Мое место займет другой. Тебе же надо помочь тем кто изображен на этом фото. Тем кого ты мне показываешь.

– - А как-то по-другому нельзя, а?
– тихонько и сильно смущаясь, спрашиваю я вьетнамца, - ты же вроде как с братом ее воевал, мог бы и помочь ...

Инь не понимая и ожидая перевода смотрит на своего соотечественника, тот молчит, а может просто слова подбирает. Женя вместо него ответила:

– - Можно и по-другому, - с вызовом смотрит она на меня и неприятной насмешкой звучит ее низкий голос, - вот возьми и женись на ней, о семье ее позаботься, вот она и не будет перед каждым ноги раздвигать, только перед тобой и сразу станет совсем примерной девочкой

От неожиданности я аж поперхнулся, Инь старательно заколотила кулачком по моей спине, не больно, но чувствительно. Жениться? Нашли дурака?! Представил как знакомлю Инь со своими родственниками, потом вешаю ее на шею своим родителям, а сам ухожу служить на два года. Расхохотался. На мой смех и Инь вся разулыбалась, а Женя:

– - Не регочи идиот, - оборвала она меня, - смешно тебе? А раз так смешно то и не лезь со своими "умными" мыслями и не учи как других жить. Сопляк ты ещё! Понял?!

Наверно в первый раз передо мной встала теоретическая проблема абстрактного гуманизма, применительно к конкретной ситуации. То есть я как и каждый нормальный человек хочу чтобы всё и желательно во всем мире было хорошо, но лично сам для этого делать ничего не буду. Я что крайний что ли? Уж как нибудь и без меня это все решится. Осуждаете? Ну а вы лучше? Может и лучше, а я вот такой. Из в принципе не решаемой пока теоретической проблемы был найден чисто русский практический выход:

– - Ладно!
– предложила Женя, - давайте еще выпьем что ли ...

Выпили, и еще, и еще. Инь только пригубливала от своей рюмки, а я хлебал от души, по-полной. Водочка помогла, сняла все вопросы. Чего там, башку себе ломать? Жрать - есть, выпить - есть, на всё готовая баба - есть. Чего же тебе еще от жизни то надо? Только все равно как-то муторно на душе было. Я ведь тогда несмотря на работу матросом на флоте и достаточно большой опыт, был в общем то книжным мальчиком, типичный маменький сынок. Странно? Вовсе нет, если подумать. Просто жизнь тогда делилась на туманно прекрасное будущее и несущественное настоящее. В этом настоящем заботливо подкладывала мне на тарелку закуску Инь, полез в шкаф за очередной бутылкой хозяин комнаты, и ненароком прижималась ко мне то бедром, то полной грудью Женя. Все как в тумане, и плывет, плывет перед глазами стол, и женщины, та что прижимается и другая, что встревожено смотрит на меня и старается увести.

– - Идти ... идти ...
– тянет меня за руку Инь

– - Отстань!
– отталкиваю девушку, - отстань, говорю, - и с пьяной дурью кричу девушке:

– - Пошла ты на х...

Качается передо мной чужое широкоскулое лицо, тревогой мерцают узкие темные глаза и все тянет меня девушка:

– Янь ... идти ... идти ...

Ты чего раскомандовалась? Ты вообще кто такая? Пьяной обидой на девушку, что завтра уже будет с другим, заливается душа.

– - Ты б...ть! Проститутка! Отстань от меня, пошла на х...
– захлебываясь своей обидой кричу я.

Толкаю девчонку и ухожу. Потом пьяно шатаясь иду по лестнице общаги, под руку держит меня Женя и затылком даже сквозь пьяную муть чувствую взгляд Инь. Дальше пру на автопилоте. Очнулся только когда уже на ночной пустынной улице тормознул меня ментовской патруль.

– - Откуда и куда?
– с подначкой спрашивает мент.

– - Из п...ды и прямо в красную армию, - с пьяной удалью отвечаю я.

– - Веселый, - резюмирует второй мент.

– - Ну шутник, сейчас в вытрезвитель, - ласково обещает первый патрульный, - там тебе и п...ы дадут и в красную армию сводят. Пошли!

– - Может у тебя документы есть?
– лениво, так просто для порядка, спрашивает второй.

Достаю из нагрудного кармана рубашки военный билет и повестку, сую бумажки менту: На смотри.

– - Точно его в армию забирают, - посмотрев документы, говорит первый мент и уже совершенно другим тоном сочувственно спрашивает:

– - Что пацан, последние деньки гуляешь?

– - Ага гуляю!

– - Так давай, мы тебя домой отвезем, - добродушно предлагает мент, - а то в таком виде не ровен час ... Ты где живешь?

Называю адрес, под "белые руки" менты запихивают меня в патрульный УАЗик. В машине спертый прокуренный воздух, духота и я отключаюсь.

Потом смутную слышу разноголосицу:

– - Вы мамаша, уж сильно-то его не ругайте,

– - Он ничего такого не сделал, выпил, ну с кем не бывает,

– - Спасибо ребята, - отвечает милиционерам голос моей мамы.

И все сильнее наваливается пьяная дурь, а дальше темнота.

А вот это моя комната, она совсем маленькая. Напротив кровати стоит платяной шкаф, впритык к нему установлен переполненный пыльными книгами книжный. Стол, стул, под потолком хрустальная люстра. День уже. Давно солнце встало. На свету пылинки пляшут, от раскрытой форточки дует свежим ветерком. Раздетый я лежу на кровати. Налитая пронзительной болью голова, непослушное тело. Подкатывает к горлу тошнота, знобит. Ну здравствуй похмелюга, здравствуй родная, что-то часто мы встречаться стали. Вскочил с кровати и бегом в туалет. Обнимаюсь с унитазом, все рвет и рвет, в конце уже одной желчью.

– - Сынок! Тебе плохо?
– слышу мамин голос и выйдя из туалета обессиленный плетусь на кухню.

– - Привет мам!
– бодренько здороваюсь. И прямо из поставленной на стол трехлитровой банки пью огуречный рассол. Легчает.

Вид у мамы встревоженный немного осуждающий и печальный. Вырос мальчик, в угол уже не поставишь, к юбке не привяжешь. Совсем большой стал.

Да мама я уже большой, пью водку, таскаюсь по бабам, бывает, что и грублю тебе. Большой, но еще не взрослый. Я только, только взрослеть стал. Скоро я уйду, а ты будешь денно и нощно молиться о моем возвращении. И так была сильна твоя молитва, что пройдут мимо направленные в меня пули и я вернусь.

Целую маму в щечку и присаживаюсь за стол. Достаю из банки соленый огурчик и со смачным хрустом его лопаю.

– - Мам, а ты чего не на работе?

– - Взяла в счет отпуска выходные, - грустно отвечает мама, - хотела с тобой последние денечки побыть. А ты ...

Мама безнадежно машет рукой. Непутевый я. В институт не поступил, идти в техникум отказался. Одно слово: бестолочь. Да ещё пью, часто дерусь, дома почти не ночую. А работаю, так вообще стыдно сказать где, матросня. А вот теперь ещё и в армию забирают, а ведь у нас полно родственников врачами работают, надо так мигом признают: "годным к нестроевой службе в военное время". Только в то время парня, что в армии не служил, за мужика не считали. Белобилетники были предметом осуждения или если парень и в самом деле больной, то презрительного сочувствия.