Индия. На плечах Великого Хималая

В молодости она занималась социально ориентированной общественной деятельностью, стала женой известного политика Чандика Шриваставы. Но в 60-х, когда её дочери выросли и вышли замуж, полностью отдала себя духовной практике. И 5 мая 1970 года вошла в самадхи и получила откровение. После этого она стала передавать знание другим, назвав своё учение «сахаджа-йогой» («сахаджа» — врождённая, «йога» — союз, соединение). В каждом человеке с рождения заложен механизм, который позволяет соединить индивидуальное сознание с коллективным сознанием космоса. Впрочем, об этом учит не только сахаджа-йога.

Все её занятия были бесплатны. «Как можно платить за то, что ваше собственное, что дано от рождения? — говорила она. — Можно ли заплатить за то, что проросло зерно, за то, что светит солнце? Так же и Кундалини: она — это сила Любви, и каждый человек имеет право и возможность познать её как приятное дуновение…»

Для полноты картины я положил под стекло открытку с буддийской мандалой. Честно говоря, я подумал и о мусульманах, но в исламе, в отличие от других мировых религий, нет традиции создания изображений религиозных символов. Теперь любой посторонний оператор, который заменял кого-либо из нас во время болезни или отъезда, мог найти на столе близкий своей религии объект. Но летом все, кроме свидетеля Иеговы, ушли в долгосрочный отпуск, и он, делая уборку, аккуратно разложил по нашим шкафчикам «не связанные с работой вещи». Только свои журналы на столе и оставил.

Ганготри

Если дорога до Уттаркаши иногда отходила от Ганги на несколько десятков километров, то после Верхнего Светлого города приблизилась и переплелась с рекой. Эту дорогу стоило бы пройти пешком — так делают многие индийские паломники, совершающие Чар-дхам (Чар-дхам включает посещение четырёх самых почитаемых священных мест в Гималаях: Ямунотри, Ганготри, Кедарнатх и Бадринатх) и, в отличие от нас, владеющие временем. Каждый метр этой дороги по-своему прекрасен. Она тянется вдоль отвесных стен, перескакивает мостами с одного берега на другой через пропасти глубиной в десятки метров, скрывается от Ганги в высоком хвойном лесу, снова прижимается к бурлящей воде и, наконец, заканчивается удивительно красивым посёлком — Ганготри. Он находится на высоте 3140 метров и с октября по апрель отрезан от остального мира снежными завалами. Поэтому зимой в Ганготри живёт всего лишь несколько десятков человек. Зато летом численность населения возрастает на два порядка: все дома в посёлке заняты паломниками и туристами.

У ворот нас встретила шумная ватага индийских подростков, каждый из которых предлагал свой самый лучший отель, с душем, горячей водой и прочими цивилизованными делами. Можно было выбирать или идти наугад в любой из них — каждый чем-нибудь был хорош, и у каждого наверняка имелись свои недостатки. Ценовой диапазон был невелик — в посёлке для духовных путешественников нет пятизвёздочных отелей: от 200 (если поторговаться) до 800 рупий за комнату.

В ресторанах и лавочках также недостатка не наблюдалось.

Мы провели небольшой тендер между отелями, которые предлагали мальчишки, и остановились на втором этаже небольшого семейного гестхауса в дальней части города с видом на храм, посвящённый Ганге, и на саму Гангу. Тропа к её истокам начиналась практически от наших дверей.

Что касается обещанного душа с тёплой водой, то душ был и вода, которая текла из крана, была священной водой Ганги, но очень холодной. Горячую воду пообещали через несколько минут, в вёдрах. Я полагал, что где-то находится бойлер, но, когда выбрался погулять на крышу, увидел детей, разводящих костёр под большим баком. Рядом стояли наши вёдра. Любому понятно, что за пару минут такое количество воды вскипятить трудно. Однако в Индии время течёт по-другому. Поэтому пара минут для индуса может оказаться нашим часом. Думаю, это связано с тем, что человеческое время и божественное сильно различаются (один «божественный» год равен 360 «человеческим»). А обслуживающий персонал отеля считает по среднему. И действительно, через час мы смогли насладиться мытьём в горячей воде.

Бхочбаса

На следующее утро, оставив часть вещей в гостинице, мы вышли на тропу. Она была довольно натоптанной, а в ближайшем перелеске нас встретил пропускной пункт заповедника. Там у нас проверили документы и бегло досмотрели рюкзаки, переписав количество пластиковых бутылок, которые мы несли с собой. Лесник объяснил, что, если мы вернёмся без них, нас могут серьёзно оштрафовать. Через несколько километров — ещё один кордон, где у нас тоже проверили документы и переписали данные в журнал. В принципе, оба кордона можно обойти выше по горам, но всё же лучше купить пропуск — ведь деньги, выложенные за него, идут на благое дело.

Тропа была широкой и ровной, первые восемнадцать километров до посёлка Бхочбаса (Bhojbasa) можно в полной мере считать конной тропой: богатые паломники добираются туда на маленьких горных лошадках. Днём каждые пятнадцать-двадцать минут мы встречали либо идущих нам навстречу паломников и гидов, либо святых людей с блестящими котелками и пучками зелёной травы в руках. Один из них объяснил, что эта трава растёт практически вдоль всей тропы в лесной зоне. Её запах помогает справиться с нагрузками и недостатком кислорода в высокогорье. На вопрос о названии он ответил «оксижен», то есть кислород. Мы сорвали по маленькой веточке кислорода, чем-то похожего на нашу пижму. И нюхали его всю дорогу. Наверное, помогал.

Гималаи неспроста называют матерью всех гор (точнее, отцом, ведь Хималай (Химават) не богиня, а бог). В многообразии ландшафтов я иногда узнавал Кавказ, Памир, Тянь-Шань, Алтай. И здесь, в долине Ганги, нас также ожидали сюрпризы: едва мы миновали скалы, чем-то похожие на алтайские в районе Аккема, как за поворотом вдруг увидели готический каменный город. Причудливые остроконечные башни стояли вдоль склона, спускались к реке. Некоторые из скал напоминали острые крыши готических соборов, из которых, словно глаза химер, смотрели гладкие валуны. Затем пейзаж снова изменился, ущелье расширилось, зона лесов закончилась, остались лишь карликовые деревья, и после очередного подъёма нашим глазам предстала Бхочбаса.

Это посёлок, состоящий из ашрама, небольшого палаточного лагеря для туристов и метеостанции. Ашрам был к нам ближе всего и назывался Sri Lai Baba Ashram — эта надпись висела на плакате над одной из крыш. На самой крыше были написаны красной краской имена Рамакришны, Вивекананды, Деви Сарады и ещё два имени, которые мне разобрать не удалось. А над крышей развевалось жёлтое знамя с серебряной свастикой.

Эти три имени совсем не случайно оказались вместе. Шри Рамакришна (1836–1886), великий мистик, пропустивший через себя все формы религиозного опыта от тантры до адвайты (недвойственность), способный легко достигать состояния самадхи, его жена, с детства неразрывно связанная с ним духовной близостью, и продолжившая его учение Сарада Деви (1853–1920), и преданный ученик Свами Вивекананда (1863–1902), ставший оригинальным мыслителем и известным общественным деятелем. Рассказывать кратко об этих великих людях, об их биографии и учении нет смысла — написаны десятки книг. Я лично посоветовал бы начать с Ромена Роллана: «Жизнь Рамакришны» и «Жизнь Вивекананды».

В ашраме нас приняли довольно приветливо. И один из местных, дочерна выгоревший человек в тёмных очках, сразу же предложил свои услуги проводника на Тапован — плато, расположенное над ледником, на 500 метров выше истока Ганги. Летом на Таповане живут великие отшельники. Мы решили их не беспокоить. А Носов, увидев тёмные очки, спросил проводника, не продаст ли он их. Тот пообещал не продать, но найти утром вторую пару. Дело в том, что Сергей, попав в Индию, решил приносить в жертву богам именно тёмные очки (как я понимаю, таким образом он говорил — моё зрение было затемнено, а теперь я вижу ясно). Иначе трудно объяснить тот факт, что очки у него пропадали с регулярностью в три дня. И приехав в какой-либо населённый пункт, он первым делом шёл в магазин в поисках очков, воды и батареек для фотоаппарата. Две последние вещи интересовали не только его: большинство батареек, продаваемых в местных лавочках, позволяли сделать максимум три-четыре снимка, а затем садились. В итоге и у Тони, и у Носова был с собой изрядный их запас, которым они постоянно делились. А Катин фотоаппарат в батарейках не нуждался.

Что же касается тёмных очков, то к концу путешествия они стали материализовываться в самых неожиданных местах. Но Сергею они уже были не интересны.

Обед и ужин в ашраме проходил по расписанию, которое висело возле дверей кухни. Мы пришли на пару часов позже официального обеда, но нас накормили и напоили горячим чаем. Крайне простое тали (рис — дал — овощи) показалось Тоне невкусным. Впрочем, мы были в том месте, где останавливаются настоящие саньясины, а им не важно, какой вкус и запах у пищи — такие мелочи не должны их отвлекать. Затем нам показали наши апартаменты — комнату с заколоченными окнами, на полу которой валялись матрасы. А рядом стопкой лежали тёплые одеяла. Стоило это 250 рупий с человека, причём в плату входили обед и ужин. Для жилья на высоте 4 тысячи метров это вполне приемлемые условия и хорошая цена. Пока мы размещались, в ашрам пришли две американки, Кэтрин и Келли, и одна из них предложила вечером пойти к местному бабе, сказав, что тот очень красиво поёт.