Инес души моей
Шрифт:
Нуньес обещал избавиться от всех своих наложниц, как только я приму его предложение — а он не сомневался, что я его приму, когда удостоверюсь, что мой муж мертв, что, по его мнению, было неоспоримо. Этот самодовольный лейтенант слишком походил на Хуана де Малагу во всех его недостатках, чтобы я могла его полюбить, и не имел при этом ни одного из достоинств моего покойного мужа. Да я и не из тех людей, которые дважды наступают на одни и те же грабли.
В те времена всех испанок в Перу можно было по пальцам перечесть, и, насколько я знаю, ни одна из них не приехала без семьи, как я. Это все были супруги и дочери военных, и приезжали они по настоянию испанской короны, которая была очень заинтересована в создании законопослушного и добропорядочного общества в колониях. Эти женщины проводили жизнь взаперти, страдая от одиночества и скуки, хотя были окружены роскошью: у них было по несколько дюжин индианок для удовлетворения малейших прихотей. Мне рассказывали, что испанские дамы в Перу сами даже зад себе не подтирали — это делали их служанки. Непривычные
В Перу было такое изобилие золота, что серебро вовсе не ценилось, при таком недостатке необходимых вещей вроде подков для коней или чернил для письма, что цены за них назначали просто несусветные. Одному из путешественников я одним рывком выдернула гнилой зуб — это дело простое и быстрое, нужно всего-то помолиться святой Аполлонии да чтоб были щипцы, — и за это он дал мне изумруд, достойный епископской тиары. Сейчас этот камень украшает корону Девы Заступницы и стоит больше, чем тогда, потому что в Чили не так много драгоценных камней.
Много дней мы шли по дорогам Великого Инки через засушливые равнины и горы, переправляясь через пропасти по висячим мостам из лиан, переходя вброд ручьи и соленые лужи, поднимаясь все выше и выше, и наконец достигли цели нашего путешествия. Лейтенант Нуньес, не спешиваясь, острием копья указал мне на очертания Куско вдали.
Никогда мне не доводилось видеть ничего столь потрясающего, как город Куско, пуп империи инков, священное место, где люди могли говорить с божеством. Быть может, Мадрид, Рим или какие-нибудь мавританские города, которые славятся своим великолепием, могли бы сравниться с Куско, но в них я не бывала. Несмотря на урон от войны и вандализма, он оставался белой жемчужиной, сверкающей под небом цвета пурпура. У меня перехватывало дыхание, и несколько дней подряд я бродила, задыхаясь не от высоты и разреженного воздуха, о чем меня предупреждали, а от тяжеловесной красоты этого города, его храмов, крепостей и других построек. Рассказывают, что, когда в Куско прибыли первые испанцы, дворцы здесь были облицованы золотыми плитами, но теперь их стены стояли голыми. На севере города возвышается потрясающее воображение строение — Саксайуаман, священная цитадель с тремя рядами высоких зигзагообразных стен, храм Солнца с лабиринтом улиц, башен, переходов, лестниц, террас, подвалов и покоев, где просторно жили пятьдесят и шестьдесят тысяч человек. Его название означает «сытый сокол», и, действительно, он, как сокол, с высоты обозревает весь Куско. Эта крепость построена из огромных тесаных камней, без всякого раствора подогнанных так плотно, что в стыки между ними невозможно было воткнуть даже остро наточенный кинжал. Как они вырезали эти огромные глыбы, не имея металлических инструментов? Как перевозили их на расстояние в несколько лиг, не имея ни колес, ни лошадей? Но больше всего меня удивляло, как горстке испанцев в такое короткое время удалось покорить империю, способную создать подобное чудо. Сколько бы испанцы ни разжигали внутреннюю вражду между инками, сколько бы ни было у конкистадоров покорных янакон, которых можно было использовать в сражениях, это и по сей день кажется мне совершенно необъяснимым. «Кроме пороха и железа, на нашей стороне — помощь Божья», — говорили испанцы, благодаря Господа за то, что местные жители защищались лишь каменным оружием. «Увидев, что мы явились из моря в крылатых домах, они решили, что мы — боги», — добавляли конкистадоры. Но я полагаю, что испанцы сами распространили эту, такую удобную для них, легенду и, убедив индейцев в том, что это правда, в конце концов и сами в это поверили.
Ошеломленная, я бродила по Куско, разглядывая людей. Их медные лица никогда не улыбались и не смотрели в глаза. Я пыталась представить себе их жизнь до нашего вторжения, когда по этим самым улицам прогуливались большие семьи в ярких разноцветных одеждах, жрецы в золотых нагрудниках, Великий Инка, увешанный драгоценностями — его носили в паланкине из чистого золота, украшенном перьями диковинных птиц, и всегда сопровождали музыканты, чванливые воины и бесконечная свита из жен и жриц Солнца. Несмотря на вторжение захватчиков, эта сложная культура оставалась практически нетронутой, она стала лишь менее заметной. Новый Инка был ставленником и почетным заложником Франсиско Писарро. Я никогда его не видела, потому что он и все его придворные находились под арестом, и доступ к его двору был закрыт. По улицам бродил простой народ — многочисленный и молчаливый. На каждого бородача-европейца приходились сотни безбородых индейцев. Испанцы, заносчивые и шумные, существовали в каком-то другом измерении, как будто местные жители были невидимками, тенями в тесных каменных переулках. Индейцы уступали дорогу захватившим их чужеземцам, но сохраняли свои обычаи, верования и общественное
устройство в надежде, что время и терпение принесут им свободу от этих бородачей. Они не могли поверить, что захватчики останутся навсегда.К тому времени волна братоубийственного насилия, разделившая испанцев на два лагеря в последние месяцы жизни Диего де Альмагро, улеглась. Жизнь в Куско налаживалась потихоньку и осторожными шажочками, потому что накопившаяся злость еще не полностью вышла и людские души вспыхивали от одной искры. Солдаты еще не успокоились после безжалостной гражданской войны, страна обеднела, везде царил хаос, и индейцев сгоняли на тяжелые работы.
Наш император Карл V в своих указах предписывал обращаться с местными жителями уважительно, любовью и добрыми делами нести им свет веры Христовой и нашей культуры, но в реальности все было иначе. Король, никогда не бывавший в Новом Свете, диктовал прекраснодушные законы в полутьме залов старинных дворцов, на расстоянии тысяч лиг от народов, которыми думал управлять, не принимая во внимание извечную людскую алчность. Очень немногие испанцы соблюдали предписания короля, а уж губернатор Франсиско Писарро — меньше всех. Даже у самых бедных испанцев тут были в услужении индейцы, а у богатых землевладельцев их были сотни, ведь и земля, и рудники не стоили ни гроша без тех, кто на них работал. Рабов принуждали подчиняться надсмотрщики с кнутами в руках, и некоторые индейцы такой печальной судьбе предпочитали убить свои семьи, а потом совершить самоубийство.
Из разговоров с солдатами мне удалось выудить разрозненные кусочки истории Хуана, и, сложив их в единую картину, я уверилась в его смерти.
Когда у моего супруга иссякли силы искать Эльдорадо в жарких джунглях севера, он прибыл в Перу и вступил в армию Франсиско Писарро. Хотя у Хуана призвания к военному делу не было, выживать в стычках с индейцами ему удавалось. Иногда ему перепадало немного золота — благо в этих краях оно в изобилии, — но он постоянно все проигрывал в карты. Он был должен денег нескольким своим товарищам и значительную сумму — Эрнандо Писарро, брату губернатора. Этот долг превратил моего мужа в его лакея, и по его поручению Хуану приходилось участвовать во многих темных делах.
В битве при Лас-Салинасе мой муж сражался на стороне победителей. Тогда на его долю выпало исполнить странную миссию, ставшую последней в его жизни. Эрнандо Писарро приказал ему поменяться с ним костюмами. Хуан облачился в оранжевый бархатный костюм, изящные доспехи, серебряный шлем с забралом, украшенный белым плюмажем, и узорчатый плащ, отличавшие его покровителя, который затерялся среди пехотинцев, одевшись простым солдатом. Наверное, Эрнандо Писарро выбрал моего мужа из-за роста: Хуан был такой же высокий, как и он. Писарро предполагал, что во время битвы его будут искать враги, как и случилось на самом деле.
Человек в экстравагантном наряде быстро привлек внимание капитанов из войска Альмагро, они пробились к нему, ожесточенно работая шпагами, и убили безвестного Хуана де Малагу, спутав его с братом губернатора. Так Эрнандо Писарро спас свою жизнь, но его имя навсегда было запятнано званием труса. Его прежние военные подвиги в одночасье были перечеркнуты, и ничто уже не могло вернуть ему былой славы. Постыдный трюк был воспринят как плевок в лицо всеми испанцами — и врагами, и друзьями. Такого ему простить не могли.
Поспешно был придуман план защиты этого Писарро от злых языков, но тщетно: рассказ о совершенной им низости шепотом передавался из уст в уста в тавернах и дружеских кружках. Все знали об этом поступке Эрнандо и обсуждали его. Именно поэтому мне удалось выяснить подробности, хотя я так и не узнала, где покоится прах моего мужа. С тех самых пор меня мучает подозрение, что Хуан не был погребен по-христиански и оттого его душа бродит неприкаянная в поисках утешения.
Хуан де Малага следовал за мной весь долгий путь в Чили, был рядом при основании Сантьяго, поддерживал мою руку, когда я рубила головы индейским вождям, и смеялся надо мной, когда я плакала от ярости и любви к Вальдивии. Даже сейчас, сорок лет спустя, он иногда мне является. Правда, теперь меня подводят глаза, и я часто путаю его с другими призраками прошлого.
У меня большой дом в Сантьяго: он вместе со внутренними дворами, конюшней и садом занимает целый квартал; стены тут из необожженного кирпича, очень толстые, потолки — высокие, на дубовых балках. В доме много закутков, где могут затаиться блуждающие души, бесы или Смерть. Она, кстати, вовсе не похожа на пугало в плаще с капюшоном и с пустыми глазницами, как рассказывают священники, чтобы держать нас в страхе. Смерть — высокая женщина, в теле, с пышной грудью, с руками, всегда готовыми к радушным объятиям, — эдакий ангел материнства.
Я теряюсь в этом огромном доме. Уже несколько месяцев, как я совсем не сплю: мне не хватает теплой руки Родриго на животе. По ночам, когда все слуги уходят и остаются только стражники и дежурные горничные, которые не спят на случай, если мне понадобится помощь, я брожу по дому с лампой в руке, осматриваю большие комнаты с беленными известью стенами и голубыми потолками, поправляю картины и цветы в вазах, заглядываю в птичьи клетки. На самом деле я выслеживаю Смерть. Несколько раз я подходила к ней так близко, что ощущала благоухание ее свежевыстиранной одежды, но она игрива и ловка — мне не прикоснуться к ней, она всегда ускользает и прячется в толпе духов, обитающих в доме. Среди этих духов и бедняга Хуан, который последовал за мной на край света, бренча своими непогребенными костями и шелестя лохмотьями окровавленной парчи.