Инферно
Шрифт:
Уезжаю из Флоренции, не навестив Давида.
Он молча извинился перед Микеланджело и обратил взгляд на вокзал впереди… а мыслями устремился к Венеции.
Глава 61
Лэнгдон летит в Женеву?
Туман в голове не рассеивался, и доктор Элизабет Сински чувствовала себя все хуже на тряском заднем сиденье фургона, мчавшегося из Флоренции на запад, к частному аэродрому.
Женева? В этом нет никакого смысла, сказала себе Сински.
Единственной причиной
Пронзила другая мысль.
Боже… Зобрист нацелился на Женеву?
Зобрист был неравнодушен ко всяческой символике, и если он выбрал исходной точкой заражения штаб-квартиру ВОЗ, в этом была бы даже игра ума, учитывая его долгую войну с Сински. С другой стороны, если Зобрист искал самое эффективное место для вспышки чумы, то Женева отнюдь не лучший вариант. По сравнению с другими метрополисами она географически изолирована, и в это время года там прохладно. Обычно чума распространялась из перенаселенных и теплых мест. Женева расположена на высоте более трехсот метров над уровнем моря – не самый подходящий источник пандемии. Несмотря на всю его ненависть ко мне.
Так что вопрос оставался: зачем туда летит Лэнгдон? Этот непонятный маршрут американского профессора был еще одним звеном в цепи его странных поступков начиная с прошлого вечера, и сколько ни старалась Сински, она не могла найти им разумного объяснения.
На чьей он стороне?
Правда, Сински познакомилась с Лэнгдоном всего несколько дней назад, но она неплохо разбиралась в людях и не могла поверить, чтобы такого человека соблазнили деньгами. И все же вчера вечером он прервал с нами всякие контакты. А теперь казалось, Лэнгдон носится между городами, словно какой-то шпион. Или решил, что правда на стороне Зобриста?
От этой мысли ее обдало холодом.
Нет, убеждала она себя, я слишком хорошо знаю его репутацию, он на такое не способен.
Сински познакомилась с Робертом Лэнгдоном четыре дня назад в транспортном самолете «С-130», переоборудованном под мобильный координационный центр Всемирной организации здравоохранения.
В начале восьмого самолет приземлился на аэродроме Хэнскомфилд в двадцати с небольшим километрах от Кембриджа, Массачусетс. Сински не знала, как выглядит знаменитый профессор, с которым она связалась по телефону, и была приятно удивлена видом человека, уверенно поднявшегося по трапу в хвостовую часть самолета. Он вошел с беспечной улыбкой.
– Доктор Сински, я полагаю? – Лэнгдон крепко пожал ей руку.
– Профессор, ваш приход – большая честь для меня.
– А для меня – ваше приглашение.
Лэнгдон оказался высоким красивым мужчиной с интеллигентной внешностью и низким голосом. Поскольку его забрали прямо из университета и неожиданно, он, вероятно, был в рабочем костюме – твидовый пиджак, полотняные брюки защитного цвета и мокасины. Выглядел он моложе и спортивнее, чем она ожидала, и это лишний раз напомнило ей о ее возрасте. Я гожусь ему в матери.
– Спасибо,
что согласились приехать, профессор, – сказала она с усталой улыбкой.Лэнгдон показал на хмурого помощника, который был прислан за ним:
– Ваш друг не оставил мне выбора.
– Хорошо. За это ему и платят.
– Красивый амулет, – сказал Лэнгдон, глядя на ее ожерелье. – Лазурит?
Сински опустила глаза на голубой амулет в форме змеи, обвившей вертикальный столбик.
– Современный символ медицины. Кадуцей – вы, конечно, знаете его название.
Лэнгдон как будто хотел что-то сказать.
Она ждала.
Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:
– Итак, почему я здесь?
Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.
– Присаживайтесь. Мне надо кое-что вам показать.
Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? – подумала она.
Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких-нибудь двадцать часов назад.
Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.
– Saligia, – сказал Лэнгдон, – это латинское мнемоническое…
– Для семи смертных грехов, – подхватила Элизабет. – Мы осведомились.
– Хорошо… – В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. – Вы по какой-то причине хотели показать это мне?
– Да. – Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.
Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.
Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.
– «Карта ада» Боттичелли, – сказал он. – На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.
Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.
– Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, – сказала Сински.
В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.
– Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что-то чрезвычайное.
– Снизойдите к старческому капризу.
Лэнгдон тяжело вздохнул.
– Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что-то узнать о какой-то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…