Инферно
Шрифт:
– Ватикан меня терпеть не может.
Лэнгдон удивился:
– И вас тоже? Я думал, только меня.
Она грустно улыбнулась:
– ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов – одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.
– А Ватикан считает иначе.
– Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.
– Ну да, – с улыбкой отозвался Лэнгдон, – кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия,
Лэнгдон нравился ей все больше и больше.
Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.
– Профессор, посмотрите внимательнее.
Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.
– Странно. Она изменена.
Быстро заметил.
– Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.
Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».
– Кто это сделал? – спросил он. – Откуда эта вещь?
– Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.
– Прямо здесь? Сейчас?
– Да. Я понимаю, это с нашей стороны бесцеремонность, но не могу даже выразить, насколько это важно для нас. – Она помолчала. – Вполне может быть, что на карту поставлена наша жизнь.
Лэнгдон посмотрел на нее с тревогой.
– На расшифровку может потребоваться изрядное время, но если это так важно для вас…
– Благодарю. – Сински прервала его, пока он не передумал. – Вам надо кому-нибудь позвонить?
Лэнгдон покачал головой и сказал, что намеревался провести выходные тихо и в одиночестве.
Отлично. Сински усадила его за отдельный стол, с проектором, бумагой, карандашом и ноутбуком, имеющим надежный выход на спутник. Лэнгдон был глубоко озадачен этим интересом ВОЗ к переделанной картине Боттичелли, но послушно принялся за дело.
Решив, что он будет изучать картину несколько часов, доктор Сински занялась своими бумагами. Она слышала, как он время от времени встряхивает проектор и пишет в блокноте. Не прошло, наверное, и десяти минут, как он положил карандаш и объявил:
– Cerca trova.
Сински повернулась.
– Что?
– Cerca trova, – повторил он. – Ищите, и найдете. Вот что там зашифровано.
Сински поспешила к его столу, села рядом и зачарованно выслушала объяснение Лэнгдона, каким образом перемешаны круги Дантова ада и как, будучи расставлены в правильной последовательности, они дают итальянскую фразу cerca trova.
Ищите, и найдете? – удивлялась Сински. Это желал сообщить мне маньяк? Фраза звучала прямым вызовом. Вспомнились угрожающие слова безумца, которыми закончилась их встреча в Совете по международным отношениям. Что ж… тогда потанцуем?
– Вы побледнели, – сказал Лэнгдон, пристально глядя на нее. – Я так понимаю, вы ждали другого объяснения?
Сински овладела собой и поправила амулет на шее.
– Не
совсем такого… Скажите, этой картой ада мне предлагают что-то искать?– Да. Cerca trova.
– А где искать, не намекают?
К столу потянулись сотрудники ВОЗ, напряженно ожидая ответа. Лэнгдон потер подбородок.
– Впрямую – нет… Но могу высказать весьма правдоподобную догадку.
– Говорите, – произнесла она с неожиданной резкостью.
– Ну, как вы отнесетесь к Флоренции?
Сински стиснула зубы, стараясь не выдать своей реакции. Сотрудники же ее не так хорошо собой владели. Они обменялись изумленными взглядами. Кто-то схватил телефон и стал звонить. Кто-то поспешно вышел за дверь в носовую часть самолета.
Лэнгдон ничего не понимал.
– Я сказал что-то важное?
Чрезвычайно, подумала Сински.
– Почему вы сказали «Флоренция»?
– Cerca trova, – ответил он и быстро рассказал о давнишней загадке, связанной с фреской Вазари в палаццо Веккьо.
Ей этого было достаточно. Значит, Флоренция. Это не могло быть простым совпадением, раз ее мститель покончил с собой в каких-нибудь трех кварталах от палаццо Веккьо во Флоренции.
– Профессор, когда я показала вам мой амулет и сказала, что он называется кадуцеем, вы промолчали – как будто хотели возразить, но раздумали. Что вы хотели сказать?
Лэнгдон покачал головой:
– Ничего. Глупость. Профессорский педантизм иногда берет надо мной верх.
Сински посмотрела ему в глаза.
– Я спрашиваю потому, что хочу знать, можно ли доверять вам полностью. Что вы хотели сказать?
Лэнгдон сглотнул и откашлялся.
– Это не важно, но вы сказали, что ваш амулет – древний символ медицины. Правильно. Только, назвав его кадуцеем, вы допустили весьма обычную ошибку. В кадуцее две змеи на жезле с крыльями. На вашем амулете одна змея, и крыльев наверху нет. Ваш символ называется…
– Посохом Асклепия.
Лэнгдон удивленно посмотрел на нее.
– Да. Совершенно верно.
– Я знаю. Проверяла вашу искренность.
– Не понял?
– Мне было любопытно, скажете ли вы правду, не побоявшись смутить меня.
– Похоже, я не выдержал испытания.
– Больше так не делайте. Мы с вами можем работать только при условии полной откровенности.
– Работать с вами? Разве мы не закончили?
– Нет, профессор, не закончили. Мне надо, чтобы вы полетели с нами во Флоренцию и помогли кое-что отыскать.
Лэнгдон не поверил своим ушам.
– Сегодня?
– Боюсь, что да. Я еще должна рассказать вам, насколько угрожающая создалась ситуация.
– Что вы мне скажете, не имеет значения. Я не хочу лететь во Флоренцию.
– Я тоже, – хмуро отозвалась она. – Но к сожалению, время уже на исходе.
Глава 62
Полуденное солнце отражалось от гладкой крыши скоростного итальянского поезда «Фреччардженто», который мчался по Тоскане, описывая плавную дугу. Несмотря на свою скорость 280 километров в час, «Серебряная стрела» почти не издавала шума, а тихий перестук колес и слабое покачивание вагона действовали на пассажиров убаюкивающе.