Инга. Мир

— Успею. Езжай сам. А то подождал бы Ташку. Не хочешь?

— Не, — отказался Олег, — видал я ту Ташку. Позвонила в Москве, напросилась к нам на фотосъемку, в студии. Тоскливое она существо, мам. Кончает от слова ламборджини.

— Фу, Олега!

— Молчу.

И он, вытягивая под стол ноги, сложил рот в девичьей презрительной усмешке, оглядел Виву и мать, и хмыкнул, перекидывая через плечо воображаемый конский хвост. Оскалился на дружный женский смех.

— Ладно, — сказала Инга, поднимаясь, — пошли, давай, на башню, сниму тебя рядом с Роджером.

— О! Да! Щас!

Олег, громко топая, ссыпался вниз, крича на бегу:

— Саныч, у тебя костыль есть? Как нету? Ну, хоть палка инвалидская есть? А повязка черная? Как зачем, глаз завязать. А то какой же я Сильвер буду?

— Я тебе инвалид, что ли? — обиделся Саныч и немедленно очень сильно грохнул молотком по чему-то железному, — вон, у Хвоста иди проси.

— Та. У него коляска. Какой же я Сильвер — в коляске-то!

Олега уехал в обед, и, проводив его на автобус, Инга медленно вернулась домой, уже грустя. Сына не будет неделю, после погостит еще денька три, и снова в свою Москву. Надо же, он там прижился. А как она мучилась, отпуская после выпускного. Поехал поступать, с блеском все экзамены провалил, но возвращаться не стал, год работал, где придется и жил на съемной квартире. Бедная Вива вся извелась, переживая за мальчика. И Инга, все его детство радуясь тому, что вот ее Виве долгожданное немыслимое счастье — снова видеть своего прекрасного Олеженьку, потерянного так давно, пугалась и за нее тоже. Однажды, заплакав, Вива шепотом сказала, краснея и сердито смеясь над собственной глупостью:

— Там так много машин. Ну да, я старая дура.

— Ба… — беспомощно сказала Инга, обнимая трясущиеся плечи.

Когда Олега приехал в первый раз, всего через три месяца, чтоб возобновить законную регистрацию, Инга увела его к морю и поговорила. Они шли извилистой дорогой, отгороженной от воды зубчатым старым парапетом, а с другой стороны откидывалась полуобрушенная крепостная стена, заросшая осенними обильными травами.

— Олега, так получилось. Для нее ты — будто из пепла восстал, понимаешь? Я знаю, нельзя жить чужую жизнь, но всегда помни, это наша Вива, а мы — ее дети. Ни у кого такой Вивы больше нет. Ты совсем еще мальчишка. Хоть и удивительно самостоятельный. А там столица. Там всего много, всякого. Пожалуйста, помни о том, что ты для нее — жизнь. И прости за грустное, Олега, она должна умереть раньше тебя. Никак по-другому.

— Ну, мам, — отозвался ошарашенный сын, шагая рядом, — ну ты…

— Угу. Ужасные, вроде бы, вещи говорю, да? Но если тебе захочется пуститься во всякие глупости… Ты помни о том, что я тебе сказала, хорошо? Про себя я сейчас и говорить не буду, знаешь, люблю. Но она. Не просто же так ты — Олег Олегович Михайлов.

— Угу, — согласился сын.

И Инга тут же взволновалась в другую сторону:

— Но все равно не думай, что ты щеночек какой для нашего удовольствия. Живи сам. Только вот…

— Мам. Хватит, а? Не дурак, понимаю. И звонить буду часто, и знаешь, там пацаны уже волнуются, гражданство, все такое. А я не буду. Пока есть возможность, буду мотаться каждые три месяца сюда. Идет? Это аж четыре раза в год получается.

— Олега… А деньги? У меня зарплата-то с гулькин нос. И еще, а вдруг тебя поймают и в армию?

— Мам, я ж уже работаю. Прикинь, а? Платят! И даже Димка сказал, надо уехать, ехай, только чтоб после отпахал. А справка с техникума, вон, в паспорте. Все равно поступлю ж, на тот год.

К удивлению матери, Олега оказался упорным и последовательным. И временами казался ей старше ее самой. Не все там было гладко и приходилось менять работу, и мимо института он снова пролетел, но за три года как-то незаметно из зеленого пацана стал вполне себе компьютерным спецом по железу, да еще закончил какие-то продвинутые курсы студийной фотографии при институте документального кино. Это не принесло ему денег, но зато постоянно появлялись какие-то новые люди, приводили еще людей, оплачивали аренду студии, вешали в сеть фотографии с его логотипом. И он, общительный за всю семью сразу, этим был очень доволен, а как же — всегда есть, с кем пообщаться и перед кем покрасоваться.

И совершено успокоительным для Инги было то, что время от времени Вива, говоря о чем-то, радостно планировала — а это, когда приедет Олеженька…

И вот уехал. В свои летние пацанские развлечения. Куда там — диджей. Она улыбнулась, включая ноутбук, села, радуясь, что в комнате прохладно и тихо. Посмотреть бы, как они там, на песке. Виолка права, что-то она в другую сторону растет, вот уже и в подаренном сыном плеере одни сплошные панки и хороший такой тяжелый рок. Ну, еще немножко техно и регги, уточнила, посмеиваясь над собой. И хорошо, что она одиночка, все меньше народу станет пальцем крутить у виска, вот же Михайлова, все прыгаешь, все стараешься девочкой остаться.

— Кем хочу, тем и остаюсь, — независимо возразила сама себе.

До встречи гостей оставалось несколько часов, ни туда и ни сюда, все уже приготовлено, работать лень. Разве что немного поспать, пока стоит жара. Она глянула в сторону ленивых занавесей. Ага, и пока висит на башне веселый Роджер ее неуемного Олеги.

Открыла страницу гугла и задумчиво набрала в строке:

Горчичников Сергей

Минуту подумав, гугл выдал ей сведения о медицинских банках, футбольных матчах, ценах на аптечные товары. Среди всего нашелся один Василий Горчичников, годов тринадцати от роду. Инга не стала проверять, а вдруг он Сергеевич. И поменяла запрос на:

«Горчик».

Рассмотрела фотографии жгучих брюнетов с фамилиями на — ян, снова почему-то футбол и еще фотки автомобилей.

Вздохнула и лениво ввела свой сетевой ник:

«Иннга».

Тут все было по-прежнему, красовался на первом месте ее сайт, на странице картинок гугл с готовностью вывалил снопы трав, вселенные небес, паутины степных троп…

И покусывая губу, она нахмурилась, ощущая себя будто в глухом углу. Олега смеялся — гугл тебе в помощь, гугл знает все. Что только не пробовала она забивать в поисковики, даже те смешные имена, которые подарил ей Сережа, и ни одним касанием не привели они хоть к какой-то новой тропе. Казалось ей, все, что было когда-то, постепенно затягивается прозрачным ледком, отделяясь от нынешней жизни. Ну да, а как ты хотела, знатный юзер Иннга? Хозяйка полынных тропинок и морских диких побережий? Тебе кажется, если ты в сети, то и весь мир в сети?

Сердилась на себя, чтоб не думать самого плохого — если его не находит гугл, если Валя Горчичникова уехала с новым мужем, продав дом в Лесном. Если Мишка Перечник в ответ на ее отчаянное письмо написал крупными в размах, словами, та не знаю я, Инга, как перевели его, а дальше куда вышел и как, пропал сразу. Извини. Миша.

Но искать в сети было не так безнадежно и не так страшно. Она думала, ну хорошо, если даже разослать какие-то официальные запросы, вроде того письма, что отправила она когда-то, но не получила ответа, а вдруг придет ответ? И будет он совершенно и бесповоротно окончательным?

Вот и сидишь, тычешь пальцами в клаву, усмехнулась она. И почти заплакала. Видно, все же в словах «двадцать лет» было еще что-то, кроме сложенных вместе буковок. Видно какая-то жилка внутри, что медленно и незаметно наматывалась все эти годы, натянулась, дойдя до какого-то предела. А ночью казалось, наоборот, пришло какое-то понимание, возможность увидеть путь, идти и жить дальше. Может быть, это было просто смирение, а, Иннга? Попытка смириться, чтоб пережить, если натянутая жила порвется. И хлестнет…