Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Бергман, без сомнения, бранил своих наиболее доверенных ключевых сотрудников, и будь на его месте кто-либо другой, такое обращение было бы весьма рискованно. Во время съемок “Молчания” Свена Нюквиста, преемника Гуннара Фишера на посту бергмановского лейб-оператора, вызвали в больницу, где умирала от рака его мать. Конец близок, гласило безжалостное известие. Нюквист пришел к Бергману прямо посреди репетиции, что само по себе уже было грубым нарушением кода поведения. Бергман рассвирепел и запретил Нюквисту уезжать со съемок. “Если уедешь, гнида, можешь вообще катиться на все четыре стороны!” – крикнул он. “Раз ты называешь меня гнидой, когда моя мать при смерти, то я и в самом деле не вернусь!” – ответил Нюквист и ушел, хлопнув дверью.

Кинооператор уровня Нюквиста мог бы, пожалуй, и не вернуться. Но работодателем был Ингмар Бергман, и Нюквист вернулся. Бергман, конечно, попросил прощения, однако добавил: “Пойми, Свен, все-таки самое важное всегда то, что продолжает жить. То, что видишь на белом экране. Ничего другого для тебя не существует”.

Нюквисту не составило труда намотать на ус бергмановскую премудрость. Позднее эти слова даже стали его девизом.

С 1953 по 1958 год Ингмар Бергман осуществил в Мальмёском городском театре шестнадцать постановок. Одновременно он снял девять полнометражных фильмов. Огромная работа, и невольно задаешься вопросом, как он находил время на что-то другое, например на личную жизнь. Тем не менее женщины продолжали приходить и уходить неиссякаемым потоком, и измены стали чуть ли не рутиной. Когда в марте 1957-го состоялась восторженно принятая критикой премьера “Пера Гюнта”, Карин Бергман писала о мимолетной встрече с сыном: “Почему-то кажется, будто он постарел, переступил через многое из окружающего его теперь внешнего почета, успеха, популярности. Кажется, теперь он видит свою задачу прежде всего в честной и большой работе. Он спешит жить. Ведь ему еще нет и сорока. Но почему-то кажется, будто он закончил жизнь”.

Делая записи в дневнике, она явно испытывала потребность уточнить, кого навещала, будто хотела пояснить ситуацию вымышленному, непосвященному читателю: “Мы гостили у Гюн, третьей жены Ингмара. Там была елка, и чайный стол, и музыка, и уют, а главное – трое мальчиков Гюн, младший из которых, Лилль-Ингмар, приходится нам внуком”. И снова она ничего не понимала в мотивах поступков сына. “Вечер прошел очень мило и приятно, я просто диву даюсь, почему Ингмар никак не может быть здесь. Теперь она бы дала ему большую свободу и понимание. Ведь, в сущности, он такой бесприютный, бездомный!”

В жизни Бергмана конец 50-х годов период во многом знаменательный, однако, как это ни парадоксально, вполне обычный. Роман с Биби Андерссон близился к завершению, и весьма примечательно, насколько схожи ее опыт и опыт Харриет Андерссон. В точности как Харриет, положение любовницы шефа внушало Биби неуверенность; она боялась, что и режиссер, и труппа сочтут ее главным источником сплетен. На съемках “У истоков жизни” Биби Андерссон старалась привлекать к себе как можно меньше внимания, полагая, что для него так будет лучше всего. Он устал, ему необходимо было регулярно питаться, работать и спать, а когда писал, он перебирался в гостиницу “Сильянсборг” в Даларне. Как и в случае с Харриет Андерссон, не очень-то веселое время для женщины, которая значительно моложе Бергмана и которой приходилось жить так, как хочет он. Родная мать называла ее “режиссерской шлюхой”, вдобавок она потеряла контакт с ровесниками и вообще чувствовала себя последней спицей в колеснице, пишет она в своих мемуарах.

Бергману, очевидно, надоело гоняться за юными партнершами, так как теперь он нацелился на женщину всего четырьмя годами моложе. А когда рассказал Биби Андерссон, что нашел себе “зрелую” женщину и получает от этого намного больше, она пришла в ярость, скинула туфлю и принялась колотить его острым каблуком, выкрикивая: “Как же здорово будет отвязаться от тебя!” Потом села в машину, поехала к морю и долго не возвращалась – пусть думает, будто она покончила самоубийством. Но когда она вернулась домой, Бергман уже лег и запер дверь, явно нисколько не встревожившись.

Новой женщиной была Кэби Ларетай, известная концертирующая пианистка, которая, в частности, сотрудничала с Игорем Стравинским, чьи “Похождения повесы” Ингмар Бергман через несколько лет поставит в Королевской опере. Биби Андерссон прекрасно знала, кто она, ведь Ларетай выступала с концертами в Мальмёском городском театре, в красном платье до полу. Редкостная красавица, и Бергмана как подменили. Он все чаще носил смокинг, который раньше, уступив уговорам Андерссон, надевал один-единственный раз. Неожиданно он стал выглядеть как подобает, думала Биби. Контраст между красавцем в вечернем костюме и мужчиной, которого она привыкла видеть в потрепанных фуфайках и нечищеных ботинках, бросался в глаза.

Формально они пока не расстались. Андерссон по-прежнему жила в его квартире, но отошла на периферию, он лишь время от времени слегка рассеянно ее замечал. С растущей ревностью она следила, как он менялся, ходил по концертам и вдобавок писал множество писем. В своей книге она рассказывает, что поехала в Стокгольм на разведку. Обшарила квартиру на Грев-Турегатан в поисках писем от Ларетай – где же им быть, как не там. Но нашла письма от женщины, которая сообщала о совершенно повседневных вещах и будничная жизнь которой, видимо, состояла из походов по магазинам, присмотра за детьми, детских праздников и фрикаделек.

Письма были подписаны именем Ингрид. Значит, их автор не Кэби Ларетай. В окружении Бергмана Биби Андерссон знала единственную Ингрид – Ингрид Тулин, одну из его любимых актрис. Но та была замужем за актером Харри Шайном и не имела детей, требующих присмотра, детских праздников и фрикаделек. В результате Биби Андерссон почувствовала некую общность с Ларетай. Красивая и зрелая пианистка, которую она до сих пор считала ведьмой, пишет Андерссон в своих мемуарах, вдруг стала по-человечески близкой. Один и тот же мужчина просто-напросто обманывал их обеих. У Бергмана были будущая жена с международной карьерой, новая возлюбленная, очевидно домохозяйка, и давняя, уже уходящая. И куча детей.

Ингмар Бергман и Ингрид фон Розен, жена графа Яна-Карла фон Розена, познакомились поздней осенью 1957 года или, возможно, несколькими годами раньше. Дружба обернулась романом, и очень скоро Ингрид забеременела. В то же время Бергман, еще не закончив отношений с Биби Андерссон, познакомился с опять-таки замужней Кэби Ларетай, а официально еще был женат на Гюн Бергман.

На первый взгляд кажется загадкой, как Ингмар Бергман снова и снова впутывался в такого рода перекрестные отношения. Можно лишь гадать, сколько энергии все это требовало. Помимо постоянных конфликтов с родителями и в особенности вечного беспокойства и обвинений Карин Бергман по его адресу, существовали еще и бывшие жены и дети, которым надо было помогать финансово, а в известном смысле и эмоционально, хотя в этом плане Бергман, похоже, на неопределенное время взял тайм-аут. Сам он пишет в “Волшебном фонаре”, что избегал заходить к матери, с одной стороны, потому, что чисто по-бергмановски не хотел мешать, навязываться, а с другой – потому, что она постоянно заводила речь о детях: “Я не могу говорить о детях, так как никогда их не вижу”. Бергман преувеличивает. Иногда он, конечно, виделся с детьми, но создается впечатление, что происходило это не слишком регулярно. Осенью 1958 года, встретив в росундском киногородке (на его поле, а не на ее) свою дочь Лену, он чуть ли не удивился, какая она очаровательная и как хорошо им вдвоем. К его радости, они говорили друг с другом как взрослые люди. Вообще он писал о детях и бывших женах скопом, словно хотел побыстрее отделаться от как можно большего их числа. “Навестил также Гюн и Лилль-Ингмара. Там очень мирно и очень дружелюбно. […] Эллен выглядела необычно веселой и спокойной. Так что все пока вполне хорошо и под контролем”.

Есть по меньшей мере несколько вероятных объяснений вечных историй с женщинами. Одно из них таково: речь шла о чисто сексуальных злоупотреблениях и очевидной нехватке достаточно глубокого контакта с собственной эмоциональной жизнью. Другое – на самом деле это была погоня за необходимым вдохновением. “Моя постоянная увлеченность женским полом – одна из великих движущих сил”, – говорит он в “Бергман о Бергмане”. Именно страсть вдохновляла его творчество, и, как только страсть гасла, пропадала и созидательность. Бергман любил делать детей своим женщинам. Хотел видеть тех, с кем сотрудничал или занимался любовью, в пору расцвета, а женщина, забеременев, расцветает. Ему вообще хотелось, чтобы люди в его непосредственном артистическом и эмоциональном окружении полностью раскрывали свой потенциал. Хотелось видеть их в развитии. Но страсть уходила, когда обнаруживался ее логический результат – дети, пеленки, бессонные ночи, крик. Иными словами, обычные будни родителей младенцев. С этим он не справлялся.

Анна Бергман, его дочь от второй жены, от Эллен, в “Не папиной дочке” описывает, как родители были сексуально поглощены друг другом и мама говорила, что надо спать с Ингмаром, чтобы вступить с ним в рабочие отношения; то есть личное и профессональное полностью перемешивались. Папа, пишет Анна Бергман, не знал удержу в своей потребности владеть и в ревности. Хотел, чтобы его женщины ожидали его детей. “В ходе этого процесса он чувствует себя хорошо. Но стоит ребенку родиться, возникает пустота. Некоторое время он гордится и хвастается. Потом это становится помехой. Участвовать в воспитании ребенка выше его сил”. Спустя годы, когда отец и дочь вместе смотрели какой-то фильм, где женщина рожает одного ребенка за другим, он якобы сказал: “Когда я вижу эти противные сморщенные комки, которые появляются из нее, мне становится дурно”. И Анна Бергман делает вывод: великий режиссер боялся детей. “Ему не хотелось по-настоящему брать на себя ответственность. Его хватало только на работу, на творчество”.