Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Харриет Андерссон вспоминает бергмановские желудочные недомогания, а кроме того – его злость на Биби Андерссон, которая укатила с сестрой Герд в Испанию и не давала о себе знать. Когда он пытался позвонить ей, телефон-автомат вечно был занят, что злило его еще сильнее. И, как отмечает Харриет Андерссон в книге своих интервью, несчастливый Бергман не давал никому другому быть счастливым. “Разумеется, он ревновал, как в свое время меня и всех прочих своих женщин, во всяком случае поначалу. Но он использовал это в работе, преобразуя в жуткую энергию. Следил за всем исполнительским ансамблем и съемочной группой – а в этом фильме нас было много, – командовал и распоряжался, как никогда. Установил время отбоя, после чего все двери запирались, в общем сурово. Начисто забыл, что имеет дело с взрослыми людьми”.

Жажда держать все под контролем принимала порой комический оттенок, словно заимствованный из… ну да, из бергмановской комедии. Когда Оке Фриделль и Гуннар Бьёрнстранд на весь вечер уехали в Мальмё и вернулись позже, чем рассчитывали, они обнаружили, что все двери жилья на замке. Знаменитым и популярным киноактерам пришлось сидеть и ждать, пока утром придет сторож и отопрет.

Премьера “Улыбок летней ночи” состоялась на второй день Рождества 1955 года в стокгольмской “Красной мельнице”. Карин Бергман читала газетные рецензии, осыпавшие ее сына похвалами. Никогда раньше его так не превозносили. И все же, писала она в дневнике, он никогда не был таким бесприютным, одиноким и усталым, как теперь. Порой она спрашивала себя, уж не кончится ли все это какой-нибудь катастрофой. “Его эротические переживания по-прежнему цветут пышным цветом! Он словно мало-помалу пожирает сам себя, притом самое лучшее в себе. И к нему теперь совершенно не подступиться. В особенности если осмеливаешься думать не так, как он. Тогда он вмиг становится жестоким. Но я не обращаю на это внимания. Хочу только, чтобы он чувствовал, что я наперекор всему и во всем молчаливо стою с ним рядом”.

В роли наперсницы сына Карин Бергман чувствовала себя неловко. Он рассказал ей о своем романе с Биби Андерссон, “молоденькой стажеркой из Драматического театра, весьма многообещающей, двадцати лет от роду, которой явно увлечен всерьез”. И теперь хотел познакомить мать с предметом своей любви. “Страшновато, ведь это как бы означает одобрение постоянной смены женщин. И мне трудно поверить в прочность Ингмаровых отношений с другими людьми. Вместе с тем я вижу, как он страдает от горького одиночества и как нуждается в близком человеке. Ужасно тягостно”.

Знакомство состоялось на Пасху 1956 года. Карин Бергман и Биби Андерссон были приглашены домой к Эббе Монтен, учительнице Андерссон в Кунгсхольмской муниципальной женской школе. Карин Бергман крайне немногословна насчет того, как прошел вечер, отмечает только, что новая любовь сына определенно хороша, но эта Биби Андерссон слишком для него молода.

Да в общем-то, кто способен терпеть его долгое время? Боюсь, Ингмара ждет большое разочарование, ведь она долго не выдержит его перипетии. Но ничего не поделаешь. Как всегда, я могу только стоять рядом и смотреть.

Гюн, по-моему, вообще единственная, кто бы с ним справился, и, не будь целой кучи мальчуганов, все бы, может, и уладилось. А ему надо самому быть ребенком у той, кого он любит.

В июне Карин Бергман дали посмотреть сценарий “Седьмой печати”, и вечером Иванова дня она его прочитала. И решила, что, пожалуй, перечитает еще раз, прежде чем рискнет высказывать какое-либо суждение. Одновременно она опасалась за новое “приключение” сына – то есть за Биби Андерссон, – которое он “собирается начать или уже закончил. На нем просто печать рока, он разрушает человеческие жизни, несмотря на свое огромное обаяние”.

В сентябре вышел журнал “Нутид” с Бергманом на обложке, в берете и с козлиной бородкой. Фотография нелестная, вид у него худой, анемичный, а заголовок “Урок чародейства” намекает на его “единственную цель – зачаровать публику”. Статья весьма любопытна, потому что, с одной стороны, описывает его уже сложившиеся к тому времени диктаторские приемы, а с другой – еще усиливает представление о нем как о чем-то сверхъестественном, прямо-таки мифическом. Изображается его буйный темперамент – и оправдывается. Приступы ярости прощены или, по крайней мере, приняты.

Среди тех, кого интервьюировал журнал, был ровесник Бергмана, режиссер Ларс-Эрик Челльгрен, представленный как один из ближайших друзей Бергмана. Перечень его заслуг выглядит весьма пестрым: фильмы о солдате Боме с Нильсом Поппе и о персонажах комиксов Биффене и Банане, и драма “Пока город спит”, для которой он в соавторстве с Пером Андерсом Фогельстрёмом написал сценарий, а главного героя Йомпу придумал Бергман.

Я считаю его ядовитым змеем, – сказал Челльгрен. – Чертовски обаятельным змеем, но и чертовски ядовитым. В нем сильно развиты самые противоположные качества, и при его невероятной интеллигентности он может играть на каких угодно струнах. В нем есть всё, он может быть любым. Спокойным до ледяного холода, яростным, язвительным, щедрым, жестким, мягким, чувствительным, бесчувственным. Он самоед и самообновитель. Чем больше он поедает и отдает себя, тем более неисчерпаем источник. Он не израсходует себя – он живой вечный двигатель”.

Корреспондент журнала констатирует, что многие актеры смотрели на Бергмана с восхищением и страхом. Как режиссер он сущий дьявол, зато успешен. Он издевается, топчет ногами, рвет личное “я” своих артистов. “В результате они превращаются в послушные орудия для исполнения его замыслов. Одновременно он хороший психолог: он не только точно знает, чего хочет от актеров, ему известно и чем добиться желаемого – спокойным разговором, истерическими выпадами или психической пыткой”, – писал автор статьи.

“Ингмара Бергмана редко видишь как частное лицо. Он почти всегда воплощает понятие Ингмар Бергман”, – отмечал Ларс-Эрик Челльгрен.

Журналист интервьюировал и продюсера Лоренса Мармстедта, одного из бергмановских сподвижников и сотрудников, и тот рассказывает, каково было с ним работать:

Случались горячие дискуссии и стычки, мы чуть ли не дрались. И когда расставались в жуткой ссоре, Ингмар мог писать мне “злобные письма”. Часто он тогда сам приходил с письмом, совал его мне в руку и сбегал вниз по лестнице. Не говоря ни слова. Но он отнюдь не злопамятен. Немного погодя, максимум через день, все было забыто.

А каково одновременно быть бергмановской любовницей и актрисой в его избранной группе? Это знает Харриет Андерссон. Свидетельством тому ее книга интервью. Она рассказывает о вспышках ярости, которые обрушивались на нее, причем она даже не всегда понимала почему (однажды он пытался “легонько” ее придушить); рассказывает, как он железной рукой управлял своими войсками, как порой набрасывался на кого-нибудь словно ястреб или гиена, которая выбирает в стаде раненое животное, чтобы вонзить в него когти или зубы. Рассказывает о всеобщем ужасе, когда Бергман заводился, и как его ругань становилась сама по себе театром, публичной казнью, когда жертва совершенно теряла лицо, а окружающие, вместо того чтобы защитить беднягу, помалкивали и только позднее, когда Бергман не видел, обнимали и утешали жертву.

Кроме того, Бергман по-разному относился к мужчинам и к женщинам. С мужчинами в своем окружении он держался с коллегиальной, почти интимной фамильярностью, тогда как в женщинах зачастую видел удобный объект для нападок, хотя постоянно твердил, что считает их просто изумительными. “Под вечер происходит стычка. Ингмар резко наводит критику, и одна из женщин в студии плачет. Меня при этом нет. Я только вижу ее слезы, заражаюсь настроем и впадаю в уныние”, – рассказывает о съемках “Причастия” в 1961 году Вильгот Шёман. Его самого пугала бергмановская способность жестоко и внезапно нанести удар – критикой и нападками. “Ингмар говорит, что нервы у него прямо под кожей: молниеносные рывки, которые он не может сдержать”. На съемках Бергман рассказывал ему, что балансирует на “тонкой грани агрессивности, которую очень легко преступить”.

Любопытно, что с этими тираническими приемами мирились. Возможно, потому, что Бергман был обаятелен и быстро просил прощения. Все знали, какой он, и, принося извинения, он беззастенчиво использовал свое реноме: “Ты же знаешь, какой я”.

“И ясное дело, извинения принимаются – что тут возразишь? “Да, черт побери, я знаю, какой ты. Но это не повод вести себя подобным образом”, – говорит Харриет Андерссон интервьюеру Яну Лумхольдту. Есть, конечно, и другое объяснение – его общепризнанное режиссерское мастерство. Не делай Бергман таких хороших фильмов и спектаклей, капризы и манипуляции никогда бы не сошли ему с рук. “Тогда бы он получил хорошую взбучку”, – говорит Андерссон.