Инклюз

Даже, если бы кто-то в этот момент оказался вне жилища и заметил двух ласок, шныряющих по лагерю, он только пожал бы плечами и подумал, что они прискакали стащить что-нибудь съестное.

Возле дома старика мы встретились. Браа сверкнул глазами-пуговками и дважды выгнулся дугой. Он прав. Надо обернуться, перед тем как входить. Но не обоим, нет. Я мотнул головой и фыркнул. Браа согласно кивнул и остался лаской, тогда как я обернулся человеком и, откинув шкуру редкого желтовато-белого овцебыка, вошел в дом.

— Ты уже говоришь? Понятно говоришь? Меня понимаешь? — спросил старик, подняв голову от плоской шиферной плитки, которую он покрывал крохотными фигурками, макая заостренную травинку в разведенную жиром киноварь.

— Говорю, — кивнул я, поглядывая на четырех дюжих черноволосых, стоявших по бокам от старика с дубинами и короткими, обожженными на огне, утыканными острыми чешуйками кремня, кольями. Таких кольев я раньше не видел, и не мог догадаться, на кого же с ними охотятся.

— Тогда говори, как стать зверем. Ты пришел сюда, второй волосач тоже где-то рядом. Вы пришли меня убить. Частью племени не стали, обманули нас. Больше вы не наши. Говори, как стать зверем, тогда не умрете. Говори или тебя будут мучить, тогда заговоришь.

Старик помолчал чуть-чуть и добавил, как бы в раздумье:

— Почему так храните свои секреты? Отдайте нам, нас станет больше, жить будем лучше, кому плохо? Мелкие волосатики умели делать питье. Пахнет вереском, в животе тепло, в голове приятно, весело. Не хотели сказать, как делать питье. На юге, давно, до меня. Волосатики в норах жили, прятались. Мы их всех там переловили — никто не сказал. Умерли все, а не сказали…

Я понял, что он говорит о небольшой группе грациальных неандертальцев, которых я встречал когда-то в своих странствиях. Я у них не прижился — они действительно обитали в извитых пещерах и выкопанных оленьими лопатками и палками норах, питались скудно, были довольно жестоки и замкнуты.

— Эти не сказали, ты не говоришь, что делать, если не мучить тебя? Надо мучить, тогда скажешь.

Прозорливый старик не учел, что Нарга, хоть и неплохо выучила мня, но все же недостаточно хорошо, для того, чтобы я понимал длинные беглые фразы. Поэтому я совершенно искренне задумался, переводя про себя его слова. Моя задумчивость была столь очевидна и не наиграна, что пару секунд все смотрели на мое лицо, как я хмурюсь и шевелю губами. А когда отвернулись, взгляду их предстало ни что иное как, короткомордый медведь, встающий на дыбы прямо в доме.

Сказать, что черноволосые были напуганы, мало. Они впали в панику, абсолютную и разрушительную. Охранники повалили старика ничком и едва не затоптали, мечась по дому и силясь прорваться к выходу. Их ужас был тем больше, что страшная когтистая лапа могла в любой момент достать каждого из них, ведь дома черноволосых, хоть и были обширны, но не настолько, чтобы в них можно было скрыться от двух самых крупных и свирепых хищников тундростепи. Разумеется, двух — не мог же я не присоединиться к потехе?

Браа при всей своей склонности к рефлексии и незлобивости повел себя с черноволосыми ровно также, как с дичью на охоте: убил быстро и не мучая. Лапой по загривку, чтобы опрокинуть и обездвижить, выбив дыхание, зубами за шею, мотнуть головой, отпустить. Мне ни одного стариковского охранника не досталось, о чем я нисколько не жалею — Браа надо было как-то излить снедавшие его горечь утраты и унижение, а у меня кожа потолще.

Обернувшись человеком, я потряс одеревеневшего старика за плечо.

— Столб съел нашего друга. Мы убьем столб. Тот, кто входит в столб, больше не придет. Ты рад?

Старик тяжело со слезой вздохнул.

— Нельзя. Он придет сам, — закрыв глаза, старик мотал головой, отчаянно отрицая уничтожение идола. — Меня убей, столб не убивай! Всем будет плохо.

— Тебя — убьем, — пообещал я. — Будет плохо? Пусть будет. Вы убили Пырра. Вам должно быть плохо.

— Мы убили, — кивнул старик. — Мы злые. Ты убьешь меня, убьешь столб; тот, кто входит в него, придет и убьет моих людей. Ты злой?

— Злой, — согласился я, тяготясь тем, что разговор о моральном выборе приходится вести на таком примитивном речевом уровне. — Я злой, ты злой, все злые. Браа — раньше добрый, из-за тебя — злой. Я убью тебя, мне злому — хорошо. Тебе плохо, мне хорошо. Кто злой — неважно. Быть добрым — не важно. Важно, чтобы мне хорошо, а тебе плохо.

— Он убьет всех. Наргу убьет, она хорошая, ты знаешь. Ты убьешь ее.

— Не убьет. Вы всех карибу убьете? Не всех. Вы его карибу. Всех сейчас убьет, кого потом съест?

— Найдет других карибу, — неуверенно предположил старик.

Не в силах продолжать этот, вот-вот устремящийся по кругу разговор, я встал и отошел от старика. И заметил, что он сидит на куске кожи, явно подсунутом под зад торопливо, и совершенно в этом качестве неуместном. Толкнув старика, я вытащил ветхую шкурку, испещренную мелкими картинками. Сюжет и мастерство исполнения заворожили меня: сотни черноволосых гнали впереди себя мамонтов, сайгаков, лосей, носорогов, тюленей и лососей, и все это будто помещалось в гигантских ладонях с многосуставчатыми пальцами.

— Красиво. Заберу, — объявил я старику.

Он неожиданно вскочил на ноги и бросился на меня, но от толчка в живот снова сел и с ненавистью посмотрел мне в лицо.

— Нельзя! Бери любую (тут он видимо сказал "картинку", но Нарга не учила меня этому слову), а эту нельзя!

Плевать мне было на его сакральные рисунки, означающие, по-видимому, связь черноволосых с монстром, являвшимся им через идола. Мне совершенно не хотелось, чтобы старик умер со спокойным сердцем. Отнюдь, меня только радовало, что последними его чувствами будут страх и ощущение проигрыша. Зажав свернутый рисунок в кулаке, я поднял один из принадлежавших стражникам колов, и вдруг понял, для охоты на кого они предназначались. Ими необычайно удобно было убивать людей. Черноволосые, подумал я тогда, племя, обреченное забвению за свою извращенность. Специальное оружие для людей!

Быстрым ударом кола в висок я завершил жизнь старика. Теперь у нас оставался только один настоящий враг.

Мы с Браа оделись в шкуры и меховые обмотки мертвых охранников. В "наш" дом мы возвращаться не собирались. Взяв по головне из очага, мы, не скрываясь, вышли и направились к идолу. Пока Браа поджигал столб, я своей головней посшибал черепа и рога, напоследок подпалив меховую шевелюру. Дождавшись, когда идол как следует займется огнем, мы пошли прочь. Никто из остававшихся в лагере нас не видел. Ничего, они увидят, что осталось от их предводителя и и покровителя, авось догадаются, чему и кому обязаны таким несчастьем.