Инквизиция: Омнибус

— Прекрати! Прекрати говорить обо мне!

— Гхейт, успокойся. Для каждого из аспектов твоей преданности этот акт оправдан. Во имя Матери, архимагус была слабой. Для Подцеркви она была плохим лидером, тормозящим прогресс. И конечно же ты не мог не заметить её разногласия с твоим — ха! — обожаемым хозяином? Твоя преданность делает тебе честь…

— Н-но ты убил её… О Матерь… я… я…

— Просто доверься мне, Гхейт, — голос кардинала на мгновение стал эмоциональнее, превратившись почти в дружескую просьбу, — всего на несколько часов — вот всё, чего я прошу. До тех пор ты останешься при мне, как приказал твой хозяин. Он приказал тебе быть послушным, Гхейт, помнишь? Так что держи язык за зубами. Ясно?

Трикара коснулась Гхейта так легко, что он сразу усомнился — намеренно ли. На долю секунды он вроде бы даже заметил, как изящный коготь, с неуклюжестью, абсолютно не соответствующей всему, что он видел от Трикары ранее, слегка прошёлся по его груди. Словно бритвенно-острое дуновение ветра. Движение выглядело невинным — случайный жест спутанного разума, но, когда Гхейт перевёл глаза обратно на Арканниса, пронизывающий взгляд кардинала сказал ему всё, что нужно.

Он подумал: «Значит, предупреждение».

— Я буду держать язык за зубами, — кипя внутри, прохрипел он.

— Хорошо. Теперь — иди к своему хозяину. Передай ему, что ты мне нужен ещё на некоторое время. Передай, что я выступлю с речью перед Советом через час.

Гхейт повернулся кругом и поплёлся прочь.

— Гхейт, — догнал голос, — поторопись. Нам ещё нужно успеть на совещание.

* * *

Покои хозяина были пусты.

Тишина неопрятной комнаты вызвала у Гхейта ощущение абсолютной неправильности. Лишь вернувшись мыслями в прошлое, он нашёл его источник, с содроганием поняв, что, сколько он знал магуса Крейсту, морщинистый примаций никогда, насколько ему было известно, не покидал низкой тёмной кельи, не считая случаев присутствия на периодических собраниях Совета и церемонии Ментального хора. Гхейт знал, что келья была домом для Крейсты, и старик был её неотъемлемой частью так же, как был частью Подцеркви.

В этой комнате Гхейт учился читать. Здесь он держал обмакнутое в чернила стило непослушными пальцами, что набирались уверенности и твёрдости с каждой неуклюже нацарапанной буквой. Здесь он изучал сакральные писания, усваивал катехизис веры Матери, постигал священные тексты, служившие центром его верований.

Здесь он научился уважать своего наставника, доверять магусу, который распознал в нём некий смысл там, где другие видели лишь биологическое уродство и нелепость. Здесь он научился наделять хозяина частью своей преданности, которая — он понял теперь, с уколом вины — была больше той, с которой он относился к своей Церкви, своему народу, своему наследию. Были ли его приоритеты именно тогда непоправимо искажены? И не всё ли равно ему было сейчас?

И теперь хозяина здесь не было. В момент кризиса, когда его мир переполнился смятением и кошмарами, когда одетый в пурпур чужак, что ворвался в его жизнь, систематически разрушал всё и вся, что ему было дорого; в тот момент, когда хозяин был ему нужен больше, чем когда-либо, чтобы стать опорой в этом хаосе — он оказался один.

— П-примаций? — пробормотал он со своего привычного места прислужника у двери. Лишь тишина пустой комнаты была ответом.

Выйдя в заляпанный слизью коридор, он остановился у соседней кельи и коротко проинформировал её обитателя — какого-то примация из Совета, чьего имени он не знал и не стремился узнать — о приказаниях Арканниса.

Собрание Совета должно состояться через час — неважно, разрешится исчезновение Крейсты или нет.

Выдержка шестая:

Отрывок, том IV («Бог-Труп»), «Примации: Клавикулус Матри»

Ненавидь их.

Ненавидь неблагословлённых, неисповедованных, незатронутых. Ненавидь их за жестокость, ненавидь их за неприятие, ненавидь их за невежество. Ненавидь их за их бога.

Ненавидь их, потому что, будь ты примаций, или маелигнаци, или контагий — можешь быть уверен, читатель: они ненавидят тебя.

Довольствуйся следующим, благородный гибрид: они поймут. Когда-нибудь, рано или поздно, они поймут свою ошибку. Они примут Матерь, когда Она наполнит их мир, и Она посмотрит на них и скажет: «Вы опоздали!»

Ко всем Она приходит, и всем Она несёт забвение.

Лишь верные дети соберутся подле Неё, где будут наслаждаться вечно. Мы приветствуем смерть, которую Она приносит, ведь она ускоряет наше единение с Её Божественностью!

Я чувствую Её в своей крови, я чувствую Её зов, я чувствую Её приближение.

И да будет так.

* * *

Маршал Делакруа вошёл в зал для инструктажей Центрального участка, погруженный в мрачные мысли, больше стараясь сосредоточиться на отрывистом лязге собственных шагов, чем зацикливаться на новостях, которые только что получил. Короткое сообщение, неожиданное и загадочное, но несомненно подлинное, судя по защитному коду на заголовке, казалось, сейчас прожжёт дыру в кармане. Он обеспокоенно потрогал бумажку пальцем, словно чтобы ещё раз убедиться в её реальности.

Зал, обстановка которого вызывала клаустрофобию даже в лучшие времена, был забит людьми. Он ещё ни разу не видел здесь столько народу. Собравшиеся командиры не менее пяти полков СПО нервно толкались с тактиками, сервиторами-савантами, всяческого рода вспомогательным персоналом и операторами связи, именитыми вигиляторами и его собственными угрюмыми помощниками. Резкое освещение неприятно отсвечивало от скул и лбов, погружая озадаченные взгляды в непроницаемый мрак надбровий и подчёркивая рты чёрной полоской тени. Объединённая военная мощь Гариал-Фола смотрела на Делакруа в молчаливом ожидании, с непроницаемыми лицами, встревоженно. Все одновременно повернули головы, следя, как он входит. Делакруа сглотнул — в горле пересохло.

— Господа, — произнёс он, вздрогнув от громкости собственного голоса, — у нас проблемы.

Суровый генерал в переднем ряду ответил насмешливым, полным цинизма голосом:

— Я думаю, это уже известный факт, Делакруа. Мы слышали твои обращения. Да снаружи просто зона боевых действий, во имя Трона… — потёртый бионический глаз мужчины щелчком закрыл и открыл радужку. — К чему это всё?

— Всё, что я говорил в обращениях — правда.

В голосе генерала бурлил скептицизм:

— Ксеногены в Гариал-Фоле, да? Я и понятия не имел, что ты любитель всякой чепухи.

По комнате прокатился взрыв нервного смеха.

Делакруа скривился. Он не числил дипломатию среди своих сильных сторон и откровенно не обладал достаточным терпением для дискуссий. Он цапнул пальцами воздух, подсознательно хватаясь за силовую булаву, которая обычно висела сбоку на ремне.

— Той чепухи, — зарычал он, — что имперский губернатор и вся Плюрократия мертвы. Убиты чужацким варп-дерьмом.

Тишину со всех сторон взорвали восклицания ужаса:

— Мертвы?

— …Слёзы Императора!

— …кто главный? Что собира…

— …ловек явно выжил из ума…

— Ксеногены…

— …не верю ни единому срано…

Делакруа выхватил пульт у сжавшегося помощника и ткнул переключатель. Древний проектор — кольца проводки спутанными артериями обвивали его латунные шкалы и механизм фокусировки линз — ожил с сухим стрёкотом. Возмущённая толпа, неверяще гудя, единым движением повернулась к проецируемой картинке.

— Ох… — раздался голос.

— Вы смотрите, — прошипел Делакруа, — на пикт-снимок, сделанный в Тороидальном зале судебной экспертизой час назад.