"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

— И ещё уберите их отсюда. Своих людей тоже, обер-прокурору не понравилось столько солдат во дворе.

— Я всё сделаю, кавалер, — кивал Брюнхвальд.

Узнав, что им купят обувь и одежду, солдаты прямо на улице стали его славить, немного пугая прохожих и возниц. Волков морщился и махал на солдат рукой, чтобы не орали. Но, конечно, это было приятно.

Хорошо быть богатым и важным вельможей.

Барон, как дурная собака, не отставал от него, так и ходил, так и ходил, то и дело напоминая, что нужно допросить Рутт. На улицу вышел вместе с Волковым, издали смотрел солдат Бертье и Ронэ.

А как они ушли — так снова принялся за своё.

Волков уже злился на него, он и сам собирался ехать в тюрьму, да тут пришёл важный посыльный. Как только кавалер увидел его — сразу понял, что это к нему. Так и было. Посыльный сообщил кавалеру, что господа из совета просят его быть немедля в ратуше для совещания. Барон видел и слышал это. Стал, руки на груди сложил, хмурился. А Волков взял Максимилиана и шесть солдат Брюнхвальда и поехал в совет, на ходу гадая, чего от него хотят советники.

Приехал, его усадили за стол и начали советоваться. Первый раз в жизни он сидел и решал важные вопросы. Господа советники хотели знать, за чей счёт будут содержаться арестованные. Городской совет считал, если это дело Инквизиции, то пусть Инквизиция и платит. Волков объяснял им, что платить за содержание пленников, оплачивать палачей и казни будут светские власти. А вот имущество осуждённых трибуналом заберёт себе Инквизиция. Услыхав такое, советники огорчились, но спорить не стали, начали утверждать содержание для задержанных. И стали изводить Волкова бесконечными вопросами. Для него, человека, который не спал ночь, это было пыткой, но он терпел и битый час говорил с городским советом, слушая бесконечные прения советников.

И так до ужина. Кое-как к вечеру совет утвердил расходы на содержание задержанных, видно, сами советники проголодались. Глава городского совета обещал Волкову, что на утверждение других расходов по делу его обязательно пригласят.

Он поехал в гостиницу, хотел есть и спать, а сам думал, что нужно написать ещё одно письмо святым отцам, снова просить их приехать, а то смешно получалось: он без отцов церкви сам уже почти начал Инквизицию. Так его и самозванцем могли объявить.

Зря он надеялся лечь спать. Барон пришёл к нему и без приглашения сел к столу, когда он ужинал. Сидел молча с немым укором, пил вино. Очень, очень хотел Иероним Фолькоф, рыцарь божий и хранитель веры, послать к дьяволу барона. Барон фон Виттернауф сильно на то напрашивался, но барон видя, что Волков велел убрать тарелку, заговорил:

— Вижу, друг мой, вижу, что вы уже из сил выбиваетесь. Вижу, что сделали вы очень много, невероятно много, другой бы кто и вполовину не смог бы, — говорил он горячо, убедительно, недаром дипломатом служил. — Но давайте сделаем последний шаг, сегодня закончим дело, и утром я буду писать герцогу, что дом Ребенрее вне опасности и спаситель его — вы. И заслуживаете самой большой награды.

Ну как тут было устоять. Спасти дом Ребенрее! Большая награда! Не зря дипломат свой хлеб ел. И Волков согласился. И что солдату ночь не спать? Бывало такое не раз, придёт позже и ляжет.

Глава 36

Ведьму было не узнать, еще пару дней назад сидела у забора с перекошенным распухшим лицом — Сыч постарался. Волосы — космы грязные, платье мокро, грязно, рвано. Смотрела из-за волос своих распущенных со злобой лютой. И тут на тебе, куда всё делось. И волосы собраны, и на лице ни синяка, ни отёка, свежа, хотя ночь на дворе, улыбчива, красива. И платье, вроде как, подлатала.

— Она ли это? — спросил барон удивлённо у Волкова.

Тот в свою очередь глянул на Сыча.

— Вроде, она, — отвечал Сыч, сам не понимая такой явной перемены.

— Ты ведьма, что зовут Рябой Рутт? — холодно спросил Волков, усаживаясь за стол.

— Зовут меня Рутт, — спокойно и даже мягко отвечала женщина. — Да вот только не ведьма я никакая. Как женщина в купеческом деле преуспела, так её сразу в ведьмы писать?

— Врать будешь, палач с тебя шкуру спустит, — устало произнёс кавалер. — Монах, каждое слов её пиши, хитра тварь, сразу видно. А тебе говорю, всё что скажешь: проверено будет дыбой и кнутом, и словами товарок твоих, что с тобой взяли. Лучше не запирайся, честно всё говори, так палачу работы меньше будет.

— Как на духу всё говорить буду, — спокойно продолжала Рутт.

— Ты ли та Рутт, что жила в приюте для скорбных жён, шлюха и воровка, отравительница купцов, которую раньше звали Рябая Рутт?

— Да, это я всё про меня говорите, — произнесла женщина. — И шлюхой была, и воровкой, и пьяных обирала. А бывало, что с зельем переборщу, так купчишка и Богу душу отдаст. Приходилось его к реке везти.

Это сразу обескуражило кавалера, думал, она запираться да юлить начнёт, а тут на тебе.

— Сама себе головой была, или кто тобой верховодил? — неуверенно спросил Волков.

— Сама себе, но долю носила матушке, чтобы от неудач берегла.

— Старухе Кримхильде?

— Ей. Отдавал Анхен серебро, а уж та сама решала, что и куда.

— Много людей обворовала? Много сгубила?

— Да разве всех за все годы упомнишь, много их было, господин, много.

— Говори всех, кого вспомнишь, — произнёс кавалер, чувствуя, что сил у него на всю ночь не хватит, — говори про тех, кого убила.

Стало тихо, все слушали, что скажет женщина.

Барон ерзал от нетерпения рядом с Волковым на лавке, не это интересовало барона, не это. Какие там ещё убиенные купчишки? Про бумаги спрашивать нужно, про бумаги, но в допрос он не лез, понимал, что допрос должен вести человек сведущий.

А ведьма, ласковая и добрая, заговорила голоском ангельским, негромко сначала, словно нашёптывала, и стала перечислять имена какие-то, одно за другим, и что-то ещё. И повисшая тишина стала волшебной, как в лесу летом. А Рутт и говорила, и говорила, всё ещё тихо, неспешно и хорошо, но после каждой фразу чуть прибавляя голоса, и как будто ручей зажурчал прямо здесь, меж железа пыточного. Каждым своим словом она успокаивала, убаюкивала. Шептала издалека. И так благостно стало ему, что Волков уже и слов не разбирал, сидел, глаза тёр, да на монаха надеялся, что тот всё за ней запишет. Думал, не заснуть бы, не заснуть бы ему. И вдруг среди журчания и сладких перекатов, как камень среди ручья, прозвучали слова иные, твёрдые, рьяные:

— А ну-ка, вели-ка, господин, мне дверь отпереть, не нужна я вам более, всё уже рассказала, и вели стражникам на улицу меня выпустить, пойду я, пора мне.

Сам Волков понял, что не ему она это говорит. Не ему да и ладно. Может, его и не касаемо. Ему-то поспать бы. Стал он на монаха смотреть, что по левую от него руку сидел. И всё морщил нос да тёр глаза свои усталые. А вот барон встал зачем-то. И вылез из-за стола. А Сыч пошёл и постучал в дверь, кричал, чтобы стражник отпер дверь.

И уже лязгал засов, и стражник что-то спрашивал у Сыча, а Рутт стояла рядом с дверью, готовая выйти. И только тут до Волкова дошло, как издали, только тут вопросы в нём проснулись. Как это выйти? Куда она? Кто дозволил?