"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Кавалер вскочил, как будто спросонья, и заорал стражнику, который был уже готов выпустить бабу:

— Не сметь!

Все, кто был в пыточном зале, вздрогнули, даже сама Рутт. И стали на Волкова глядеть удивлённо, словно пробудил он их ото сна.

— Закрой дверь, — орал Волков стражнику.

Тот сразу бухнул тяжёлой дверью.

И тут ведьму перекосило всю. Злобой лютой от неё, как от печки, жаром пахнуло:

— Да что б ты сдох, — завизжала она, тараща бешеные глаза на кавалера. — Вошь ты ненасытная, за кровью сюда приехал. Всё рушить сюда приехал. Сдохнешь, сдохнешь скоро! Вошь, вошь поганая!

Но теперь Волков уже не спал, глаза протёр:

— Сыч, одежду с неё долой, на дыбу. Максимилиан, помоги ему. И без жалости с ней.

Он сел и глянул на присевшего рядом барона, тот был ошарашен, сидел чуть покачиваясь, и шептал, косясь на Волкова:

— Господи, что же это было, Господи? — и всё замолчать не мог, не мог успокоиться. — Да что же это было?

— Ведьма, это была, — отвечал кавалер устало и обыденно, — обычная ведьма.

А на полу извивалась и визжала, каталась в грязи и пыталась уползти под лавки госпожа Рутт.

Сыч и Максимилиан — даже мальчишка был в ярости — пришли в себя и безжалостно били её и рвали на ней одежду, а она пыталась высвободиться от их рук, пыталась лягнуть их, укусить и непрестанно выла и визжала. И была это уже не госпожа Рутт, та, что с купцами и банкирами знается. Валялась и билась на полу кабацкая девка, воровка и отравительница Рутт Рябая.

Монах и барон смотрели на всё это с ужасом, а Волков сидел и думал, что устал он от крика и шума, но до утра ему всё одно спать не лечь.

Наконец, ведьма из сил выбилась, стреножили её, скрутили, хотели на дыбу повесить, да Волков жестом велел её к себе волочь поближе. Как подволокли, бросили перед столом, Волков сказал:

— Монах, Сыч, Максимилиан, ступайте, за дверью ждите.

Ни сказав не слова, все трое быстро ушли.

А кавалер начал:

— Вильма тебе бумаги и письма в кожаной сумке приносила. Где они?

А Рутт сидела на каменном полу голая и с выкрученными руками, тяжко дышала ещё от недавней возни и глядела на него с удивлением:

— Ах вот, что ты ищешь, значит, из-за них всё?

— Где бумаги, — крикнул барон, — говори!

Но ведьма на него даже не взглянула, так и таращилась на Волкова.

— Скажу — отпустишь? — спросила она с вызовом.

— Кожу сожгу, калёным железом, с ног начну, — спокойно обещал кавалер. — Не сегодня, так завтра скажешь, или послезавтра.

— Вильма, тварь, — зло сказал Рутт, как бы самой себе, — надо же, как подвела всех, потаскуха тупая, что бы твои глаза бесы жрали.

— Её глаза уже черви жрут, — продолжал Волков, — ты о своих глазах думай. Отвечай, где бумаги.

— Нету их, — зло крикнула баб, — нету, принесла эта шалава их, да только прока от них не было, вернули их мы ей обратно.

— «Мы»? Кто это «мы»? — спросил кавалер, уж понимая, что она говорит про своего секретаря Вилли.

— «Мы» — это я и секретарь мой, — отвечала Рутт.

Барон аж подскочил, не думал он, что ещё один человек про бумаги знает, уставился в щёку Волкова, ожидая его реакции, да Волков и ухом не повёл, не взглянул на барона даже и продолжил:

— Кому вы носили бумаги ещё?

Барон опять ёрзал на лавке, а Рутт сдуру замолчала.

— Ну, не тяни, — устало говорил кавалер. — Всё равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.

— Жиду Винхелю, — наконец произнесла она.

— И что вам сказал жид Винхель?

— Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.

Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона как разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:

— Надо взять её секретаря и…

— Барон, — прервал его Волков, — не шепчите в её присутствии ничего мне. Кажется, что они всё слышат, слух у них лучше, чем у крыс.

Барон осёкся на полуслове, замолчал, стал коситься на ведьму, потом на Волкова. Теперь он ещё больше уважал кавалера. Он не знал, что об этом удивительном слухе, как и кошачьем ночном зрении, Волкову прочёл монах в своей книге. В разделе про ведьм.

— А почему Вильма принесла бумаги тебе, — вдруг спросил он у ведьмы, — почему старухе и Анхен не отнесла?

— Анхен забрала бы четыре доли из пяти, — отвечала Рутт нехотя, — она всегда так брала за бумаги. Я брала половину. Поэтому сёстры ко мне ходили.

— Сёстры? — заметил слово Волков. — Кого ты называешь сёстрами?

Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.

— Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, — сказал Волков, вставая из-за стола. — Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнёт, Сыч — придуши её. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдёмте со мной.

Они прошли по коридору, узнали у стражи, где сидит Секретарь Вилли. Пришли к нему. Этот человек спокойно спал. Он щурился от слабого огня лампы, и, кажется, вовсе не был удивлён ночным визитом.

— Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, — без предисловий начал Волков. — Куда дел?

— Были документы, — сразу согласился секретарь, — одиннадцать писем от…

— Не нужно. Молчите, — прервал его барон. — Слышите, молчите!

— Да-да, — согласился секретарь.

— Куда дел? — повторил вопрос кавалер.

— Носил их Винхелю.

— Кто он?

— Жид, банкир из дома Хиршей.

— И что он?

— Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, — спокойно рассказывал секретарь Рутт.

— Ну и куда потом вы их дели?

— Никуда, Рутт хотела ещё другим людям показать, а я как знал, говорю ей: «Госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги».

— Куда дели бумаги?

— Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.

— И что? Сожгла? — задал Волков последний вопрос.