"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Да, это были те самые прощелыги, что он видел с Сычом в трактире в Малене. Один был почти лыс и ушаст, звали его Ганс Круле. Второго звали Удо Глешмель. Был он мордат, широкоплеч и носил шапку на глаза. Одного взгляда на этих ухарей было достаточно, чтобы понять — доброго от них не жди. Таких людей во всех поганых кабаках всегда навалом, игрочишки в кости да воры. А может, и ножи за пазухой держат. Никак не подумаешь, что они при судье Малена служат. В общем, то что надо.

— Думаешь, справятся? — спросил Волков у Сыча.

Он сидел в кресле, а эти двое стояли перед ним в ожидании участи своей. Сыч фамильярно уселся за стол рядом с кавалером без приглашения, этим показывая Круле и Глешмелю свою значимость.

Видите мол, я к господину за стол без приглашения сажусь, вот я каков. Кавалер не стал ему ничего говорить.

— Экселенц, они калачи тертые, справятся.

— Знаете, что делать? — спросил Волков уже у судейских.

— Малость пояснить надо бы, господин, — отвечал за двоих лопоухий.

— На юг, за реку, к горцам пойдете.

— Это понятно, — произнес Круле, — там-то что делать?

— Пиво пить, — сказал Сыч, ухмыляясь.

— Это мы умеем, — заверил тот и почесал на горле недельную щетину.

— Смотреть и слушать, — серьезно сказал Волков. — Смотреть и слушать. Чертовы еретики будут собирать войско против меня.

Надобно мне знать, сколько их будет, какие они будут и откуда думают начать. Ходите, смотрите, слушайте. В кабаках знакомьтесь с людьми. С военными, с купцами, с подрядчиками. Угощайте их, особенно купцов, то народишко жадный и болтливый.

Он достал из кошеля деньги и выложил на стол две стопки по три талера.

— Вперед даю, на жизнь и на дело. Жалование по пять монет получите, как месяц кончится.

— Ясно, господин, — сказал Круле, сгребая свою стопку монет. — А если услышим, что они собираться к вам, дальше что делать?

— Узнайте, сколько их будет, спрашивайте, как будто сами с ними думаете пойти. Первым делом узнайте, кто командовать будет, чем он знаменит и сколько народа будет собирать. Потом узнайте, сколько телег обозных будет, сколько палаток покупают, сколько лодок нанимают, сколько барж под лошадей.

— Узнаем, а дальше что? Господину Ламме все передать? — спросил Удо Глешмель.

— Да, он раз в неделю будет в Рюмиконе появляться.

— Раз в неделю? — удивился Сыч. — А разве я с ними не пойду?

— Нет, у тебя тут дело будет. Ты туда раз в неделю будешь наведываться.

— А-а, — сказал Сыч.

— А вы деньгами не сорите, деньги Сыч вам раз в неделю будет возить. И еще, если вдруг что-то срочно нужно будет сообщить, то переплывете реку у острова. Там сержанта Жанзуана лагерь. Он там с плотов деньгу собирает, при нем лошадь есть. Скажите, что весточка для Инквизитора, он мне ту весть сразу привезет.

— Все сделаем, господин, — заверил его Ганс Круле.

— Главные вопросы: сколько их будет и где собираются высаживаться, — настоятельно говорил Волков. — Это главное.

— Ясно, господин, ясно, — кивали ловкачи.

— Мне их на юг отвезти? — спросил Сыч. — К сержанту Жанзуану?

— Нет, пусть на восток идут сами до амбаров, там переправитесь в Лейдениц, а оттуда уже с купцом каким-нибудь плывите до Милликонской ярмарки. Один пусть в Милликоне отсеется, а другой пусть в Рюммикон отправляется.

— Ясно вам? — спросил у шпионов Сыч.

— Чего же неясного? Все ясно, — отвечали шпионы.

— Провожу их до реки, — сказал Фриц Ламме, — наставления еще кое-какие дам.

— Возвращайся быстрее, — сказал Волков, — дело не терпит.

Как только они ушли, так госпожа Эшбахт со всей возможной любезностью спросила у него:

— Господин мой, велите ли обед подавать?

— Велю, подавайте, госпожа моя, — тоже вежливо, но без лишней теплоты отвечал кавалер.

И она, и его сестра Тереза, и дети, и госпожа Ланге садились за стол.

Мария подала простую, крестьянскую, но очень вкусную похлебку из жирного каплуна. Еда крестьянская, но так она вкусна была, что даже дочь графа ее ела с удовольствием. А вот он ел похлебку без удовольствия. Поглядывал на жену и еле шевелил ложкой густое и жирное варево. Только куски хлеба отламывал, макал в бульон и ел их, но делал он это, не ведая ни вкуса, ни удовольствия.

Обед еще не закончился, когда вернулся Сыч:

— Ну, что за дело, экселенц? — говорил он, хватая без проса хлеб со стола.

— Что за дело? — не сразу ответил он. — Дело такое, что о нем знать никто не должен.

— Ну, — ухмылялся Фриц Ламме, — других у нас и не бывает.

— Пошли, — сказал кавалер, вставая из-за стола.

— Может, хоть поесть дадите? — жалостливо произнес Сыч, заглядывая в горшок с похлебкой.

— После.

Они вышли на двор, отошли к колодцу, встали рядом с ним. Никто из дворовых к ним не приближался, все занимались своими делами.

— Ну, экселенц, так что за дело? — Сычу явно не терпелось.

А кавалер не мог начать. Кажется, даже стеснялся он говорить об этом, так как в деле этом был большой позор. Но не говорить о нем — не решить дело, оставить все Волков не мог по одной простой причине — позорное дело это выматывало его. Выедало изнутри. Не горцы и не герцоги занимали все мысли его, занимало его только это дело. Только о нем он думал днем и ночью. Он все время думал о своей жене.

И даже не о том, что легла она на брачное ложе не целой. О том он, конечно, помнил бы и того ей никогда не простил бы. Но уже речи никогда бы про то не завел. Что было, то быльем поросло. Он понимал, что глупо было ждать от женщины в двадцать шесть лет, что она будет чиста в свои годы. Но вот то, что она продолжила беспутствовать и после свадьбы, тут уж никакого понимания она от него точно не дождется.

Кавалер был уверен, что ночью в большой бальной зале за столом сидели с ней и ее подругой мужчины. И был это вовсе не младший брат ее. Не играют дети графов на лютнях, а он прекрасно слышал звон струн. И то, что он не застал их — это все из-за его хромоты. Они услышали его походку. Его хромоту всегда слышно, его шаги ни с какими другим не спутаешь, да и меч его слишком длинен, чтобы не звякать железным наконечником на ножнах о ступени.

Тянуть дальше не было смысла, и Волков начал: