"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

— Что? Зачем это?

— Затем, что я хочу увидать свою сестру живой, — отвечает кавалер спокойно. — И пока я свою сестру не увижу, будете вы при мне, здесь.

Граф замер в седле, смотрит на кавалера с нескрываемой ненавистью. Но Волков не отводит глаз, он повторяет про себя слова епископа: «Главное, не делайте глупостей». Но всё-таки малую глупость совершает, не сдерживается и произносит:

— Молите Господа, чтобы я увидал свою сестру живой, иначе вы и в титул вступить не успеете.

Граф, высокомерно дёрнув подбородком, отворачивается. Ничего ему не отвечает.

Так они и ждут сидя на конях, совсем рядом, но не глядя друг на друга и на разговаривая друг с другом.

Ждут долго, Волков уже начинает думать, что стоит, может, и поторопить людишек графа, но тут из ворот замка выходит какая-то баба. Нет, то не его красавица Брунхильда. Баба весьма крупна, платье на ней огромно. И не поклонись ей Бертье, который был у ворот, Волков подумал бы, что это какая-то вовсе неизвестная ему женщина. Она шла осторожно по раскисшей от теплого ветра дороге, шла вразвалку и поддерживала большой живот. И это была именно Брунхильда. Она сильно, сильно поменялась, с тех пор как кавалер её видел. Ни слуги, ни служанки с ней не было. Это с графиней-то. Во всём замке не нашлось слуги, чтобы поддержал беременную жену графа, когда та шла по скользкой дороге. Первым додумался фон Клаузевиц, он пришпорил коня и быстро поехал к ней, соскочил возле Брунхильды наземь, стянул с себя плащ и накинул ей на плечи, она ж и вправду была в одном платье. Сам же молодой рыцарь протянул ей руку, как положено в перчатке и через плащ, чтобы женщина могла на неё опереться.

Там за ним и Максимилиан подъехал тоже стал помогать. Так они и довели её до кавалера и графа. Она сразу кинулась к Волкову, стала руку ему целовать, едва он перчатку успел снять. Он тоже с коня склонился и поцеловал её, а Брунхильда и говорит:

— Слава Богу, услыхал мои молитвы Господь, прислал вас. Уже не думала, что увижу свет, — она поглядела на графа с ненавистью. — Родственнички меня заперли в спальне, ни доктора, ни слуг ко мне не допускали со вчерашнего. Думали, что помру я. Надеялись. Не явись вы в такую рань, так они поняли бы днём, что недотравили меня, так удавили бы. До вечера бы я не дожила.

Волков взглянул на графа. Лицо того было абсолютно спокойно, бесстрастно. На все упрёки ему было плевать; что там бормочет эта пузатая баба, он граф и родственник курфюрста.

— Дорогой родственник, надеюсь я вам больше не нужен? — всё так же хладнокровно спросил граф у Волкова.

— Нет, граф, — отвечал кавалер, едва сдерживаясь. — А вы, сестра, поедете со мной в Эшбахт.

— Да уж, здесь не останусь, — заверила Брунхильда. И тут же продолжила, обращаясь к Теодору Иоганну. — А вы, родственник, пришлите мне в Эшбахт мою карету. И вещи мои. Только без воровства. Я все свои вещи помню. Все простыни, все скатерти и всё серебро. Вы уж проследите, граф, а то народец у вас в замке вороватый.

«Молодец, Брунхильда!»

Графа от слов её перекосило, так, как будто его по лицу ударили, и он едва сдерживаюсь ответил ей:

— Не волнуйтесь, графиня, я прослежу, чтобы все ваши вещи были доставлены вам в целости.

Тут же в ближайшем доме купили графине две перины и еды, бережно усадили её в обозную телегу и поехали в Эшбахт.

Волков ехал рядом с телегой, с удивлением глядя на эту женщину. Он её не узнавал. И ведь не только облик её стал иным, беременность многих женщин меняет, но и сама она в душе своей изменилось. Титул, что ли, так на неё повлиял… Стала она, как и положено было ей по статусу, высокомерна. Даже с Волковым говорила почти как с равным, а уж остальными так и вовсе понукала. И всё же он узнал в ней ту самую распутную девицу, что встретилась ему в грязной харчевне. Кажется давным-давно она была другой, но и в этой крупной и зрелой женщине, что вынашивала под сердцем ребёнка графа, он узнавал её прежнюю, всё ту же красавицу. Она всё ещё была красива, хоть уже и не так стройна, как прежде.

— Графу врач уже не дозволял пить вино больше двух бокалов в день. Граф эти бокалы к ужину берёг. Пиво тоже не пил, вот ему к обеду сладкую воду и подавали. Я пила вино, а он воду, — говорила Брунхильда, сидя укутавшись в перины. — Вот я вино взяла, а оно мне кажется. Беременным вечно что-то кажется, вот оно мне и показалось горьким. Я графу и говорю: Вино горькое. А муж лакею говорит: Налей мне попробовать. У меня стакан был красного стекла, а у мужа белого. Лакей ему наливает, а я вижу, что в стакане серый осадок. Я вино только белое пью, поэтому его хорошо было видно. Вот граф пьёт его и говорит, что вино хорошее, а я снова пью и пить не могу, ну гадость же. Горчит. Говорю: Горькое. А граф говорит: Вы уж больно разборчивы, это всё от беременности вашей. И пьёт его дальше. Фу, жарко, — она откинула край перины и продолжила рассказ. — Я лакея просила нового вина, а муж так весь бокал и выпил. Я нового не дождалась, а граф, — Брунхильда всхлипнула, прижала руку к губам, словно сдерживая крик, и совладав с собой продолжила. — А граф. У графа тут всё лицо покраснело, и в глазах вдруг кровь появилась, все белки покраснели, он и говорит: У меня в горле жар. Всё горит. Я звать лакея, а сама чувствую, что у меня во рту тоже всё горит, словно от перца. Да, как будто перца много попалось. А потом, — графине снова пришлось сделать паузу, чтобы сдержаться от рыданий, — а потом граф стал плеваться. Плеваться кровью. Плюется и плюётся, и всё выплюнуть кровь не может. Она тянется изо рта и тянется. Все салфетки ею перепачкал.

— Это он? — спросил кавалер, как только графиня сделала паузу в рассказе.

Он не назвал имени, но Брунхильда сразу поняла, про кого спрашивает кавалер.

— Ну, может, и не он лично, но без его соизволения. — Тут графиня махнула рукой. — А впрочем, Бог его знает. Но больше всех свирепствовала Вильгельмина.

— Старшая дочь графа?

— Да, она. В прошлом году она овдовела, а старший сын её из поместья попросил вон, не ужился сынок с матерью, и немудрено, вошь злобная, дурная баба, что сразу в крик переходит от всякого. Вот она к отцу и вернулась, а у неё ещё два сына безземельных. Ах, как её трясло каждый раз, когда она меня видела. Как трясло, — Брунхильда первый раз за всё время улыбнулась. — Есть при мне не могла, ложки на скатерть кидала, так, что они со стола улетали. Орала на меня при слугах, что, дескать, рода я подлого. Другие родственнички тоже меня не жаловали, но эта прям аж поперёк дороги у меня готова была лечь. Я всё думала, чего она беленится.

А потом её и прорвало как-то после Рождества. На обеде, муж меня за ум мой похвалил при всех, так она вскочила и на всю залу кричала, что я уж слишком умна, что я с братцем моим разбойником, графа опоили, чтобы поместье Грюнефельде себе подобрать. И орала, что сему не бывать, что поместье это в графский домен испокон веков входило и впредь будет входить. И в другой дом не перейдёт. Господи, как она орала, аж жилы на глотке вылезли, в её летах-то это так и в могилу лечь можно, от страсти такой. Вот только не домен её волнует, а сынки её безземельные, оба беспутные да неприкаянные. Это для них она старается.

Тут всё сразу и сложилось в его голове. И неприязнь молодого графа, и вызовы на дворянское собрание, и ненависть всех родственников старого графа к его молодой жене, всё встало на свои места, и причина всему нашлась. Графиня что-то ему говорила, про жизнь свою в замке рассказывала, а он её почти не слышал, смотрел на неё и думал, что она ещё всё-таки красива. И тут он даже невольно усмехнулся.

— Отчего же вы веселитесь? — серьёзно спросила она. — Я от страха трепещу, думаю, не отравили ли мне плод. А они смеются. Не смеялись бы вы… Чай знаете, чей плод ношу.

— Знаю, знаю, — отвечал он, — просто рад тебя видеть.

— Рады они, не вижу радости, а усмешки вижу. Думаете мне легко было по воле вашей жить в этом змеином гнезде?

— Нелегко, знаю, — он склонился с коня и взял её руку, — знаю, что не легко.

— А раз знаете, так думайте, как мне и ребёнку вашему получить поместье. Сами родственнички его нам не отдадут.

И тут она была права. Нет, по доброй воле, дом Маленов им поместье не отдаст. И плевать им на договора брачные, что заверены всеми возможными юристами.

— Ладно, — сказал он, выпуская её руку, — если муж ваш умрёт, буду думать, как вам в вашем поместье обосноваться.

— Граф и раньше был не жилец, чах понемножку, а со вчерашнего так и вовсе без памяти лежал. Уж дух его с ангелами разговаривал. Лучше молите Бога, чтобы даровал мне здорового мальчика.

Волков это помнил, «здоровое дитя полу мужеского» было ключом к получению владения. А Грюнефельде, конечно, стоило того, чтобы за него побиться. Теперь нужно дождаться родов и можно будет начинать тяжбу. Во всяком случае заявить о правах.