"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Ёган молчал, смотрел на кавалера, разинув рот.

— Ну, чего молчишь? — спросил у него Волков.

— Ох, думаю… А может, вы кого другого для дела такого найдёте? Деньжищи-то вон какие. Где мне, мужику, с ними управиться? Там всё считать да думать надо, а я и считаю-то плохо.

Волков на пару мгновений задумался.

— Управиться тебе с ними поможет Бригитт и племянник мой, Бруно. Они оба хваткие, но ты всё равно им денег много сразу не давай.

— Ох, хоть бы вернулись, — чешет голову Ёган.

Не шибко, конечно, он умён, но другого человека, которому он мог доверить все свои деньги, у Волкова не было. Бруно ещё молод. Его обмануть могут. Бригитт… А эта может забрать все деньги и уехать, оставив Элеонору Августу с ребёнком без гроша. Уж больно умна и самолюбива рыжая красавица; своенравна, да ещё этой бабьей злой подлостью полна. За счастье своё бабье или счастье своих детей по головам пойдёт, не постесняется. С ней держи ухо в остро. Ёган… И он, конечно, может своровать золото, и его бес попутать может, но всё-таки он самый честный из тех, кто остаётся. И ничего, что умом не вышел.

— Ну, чего ты сидишь, башку чешешь, иди лопату найди и коней седлай.

Выехали в ночь уже. Темень, а у постоялого двора, где горит лампа над входом, люди, много людей. Смех женский, пьяные крики.

— И что, — удивляется кавалер, — тут всегда так людно?

— Всегда, бывает ещё больше. Это те, кому места в кабаке не хватило, — говорит Ёган. — Там за места даже драки бывают. Кабатчик хорошую деньгу зашибает, народу-то к нам много стало ездить, ой как много.

— Много? — опять удивляется кавалер. — Откуда?

— Конечно, много, — объясняет управляющий, — одних поставщиков для вашего архитектора сколько, да подёнщиков, что на него работают. Вы ж всё строите, строите. А теперь ещё и к святому нашему, в часовенку, мощам поклониться, людишки зачастили. Семьями едут, семьями. Целыми возами из Малена и окрестных сёл едут. Говорят, даже из Вильбурга приезжали, но я таких не видал. В трактире завсегда мест не хватает, так мужики ваши им ночлег сдают. Тоже наживаются. А чего же…

— И что, богомольцы да купчишки в кабаке дерутся, да с девками по ночам хохочут? — не верил кавалер.

— Нет, — сразу отвечает Ёган, — дерутся да буянят дуроломы, солдаты ваши, вы же воюете без конца, вот они и при серебре. Гуляют. Чего же не гулять, жизнь-то весёлая.

«Да, у солдата жизнь весёлая. В основном беспросветно тяжёлая, но бывает и весёлая, жаль, что у многих ещё и короткая».

Они доехали до высокого холма за кузней, на северном выезде из Эшбахта, осмотрелись, нет ли кого, и, убедившись в своём одиночестве, прямо на холме закапали в глину тяжёлый мешок с золотом. И поехали домой.

— Что молчишь? — спросил у Ёгана Волков.

— Чудно всё, чудно, что вас встретил. Что теперь тут живу. Хорошо живу, но суетно. Вечно с тревогой живу.

— Так хорошо или плохо, что встретил?

— Хорошо, конечно, хорошо, что встретил вас, господин.

— Больше господином меня не зови. Теперь говори мне «кавалер».

— Спасибо… Кавалер.

Волков протянул ему руку. Ёган крепко жал её. А Волков не сразу руку его отпускал, так и держали они рукопожатие своё. Мужик и солдат. Два столпа, на котором стоит всякое государство. Да и весь мир. А перед тем, как выпустить руку, рыцарь сказал управляющему:

— Коли не вернусь, за бабами моими присмотри и за детьми, если родятся.

— Обещаю, господин… Кавалер, — отвечал Ёган.

Он пришёл совсем поздно, а она не спит. Не хотелось ему этот разговор ночью затевать, но Бригитт словно чувствовала что-то. Сидела в перинах. Волосы прекрасные под чепцом, тело прекрасное под простой рубахой.

— Отчего вы не спите? — спросил он.

— А куда вы с Ёганом ездили?

Трудно с такой жить — всё видит, всё замечает. Кавалер сел на кровать стал снимать сапоги, но перед тем кинул на перину рядом с ней кошель.

— Что это? — сразу насторожилась красавица. Но к кошельку не прикасается.

— Завтра уезжаю.

Она только смотрит на него зло. Губки поджала свои.

— Карл войско выводит послезавтра, но я поеду пораньше, — объясняет он. — В Ланне дела есть.

Лучше бы этого он не говорил. Лицо красавицы тут же начинает меняться. Нос заостряется, углы губ теперь опускаются, глаза на мокром месте. Даже некрасивой стала. Но всё молчит.

— Тут сто золотых… — продолжает Волков, стягивая второй сапог. — Это вам, если не вернусь. Вернусь, так заберу обратно, не тратьте. — Чуть подумав он добавляет: — Если не вернусь, с Ёганом дружите, человек он хороший.

И она вдруг потянула к нему свои руки в веснушках, их по весне по всему её телу много. Гладит его по плечам и, тихо подскуливая, со слезами в голосе, говорит, первый раз, кажется, обращаясь к нему на «ты»:

— Не уезжай. Прошу…

А Волков взбесился:

«Дура, чего скулишь, хоронишь раньше времени чего? Никогда меня не провожали бабьим воем, некому было, так всегда живым возвращался».

Но злобу свою он подавил и отвечал ей сдержано:

— Ремеслу я обучен воинскому, другого не знаю. Как иначе на хлеб нам зарабатывать?

— А поместье, — уже рыдает во голос Бригитт, — с поместья жить будем.

— Поместье едва четверть наших трат покрывает; всё, на что мы живём, так это либо прежние заработки, либо серебро с войны. — Он пытается шутить: — Да и не подарят нам кареты больше, если я воевать престану.

— Продай её, в простой телеге с периной, если надо будет, поеду.

Волков мрачнеет, не получаются у него шутки, он говорит строго:

— Слёзы напрасны ваши, а разговор пустой, завтра поутру я выезжаю в полк, а оттуда в Ланн. Дело решённое.

Она кидается его обнимать, прижимается к нему, и он чувствует её слёзы на своём лице.

Ещё хуже вышло с женой. Рыдала Элеонора Августа фон Эшбахт громче, чем госпожа Ланге. Бригитт сидела за столом с опухшим лицом, Волков спал, он всегда спал крепко, но ему казалось, что она так до утра и плакала рядом. А жена же, увидав кошелёк с золотом, сначала схватила его, а как поняла, о чём идёт речь, так завела плач. И плакала, как казалось Волкову, честно. Откуда только такая любовь к нелюбимому мужу взялась. Радовалась бы, что постылый уезжает и может не вернуться. Так нет, рыдает. Монахиня ей капли у брата Ипполита успокаивающие просила и опять же с укоризной на Волкова смотрела: ты, мол, виноват. Вон как над женой измываешься. Так и ел он свой завтрак под бабьи слёзы и под молчаливые укоры.