Инквизиторы
Шрифт:
– Ты уже снял траурные одеяния, или готовиться к новым международным скандалам?
Припомнив маленькую, недвижно лежавшую на тротуаре девушку, я вздохнул и ответил:
– Пожалуй, снял. Больше по этому поводу скандалов не предвидится, сэр.
– От души надеюсь, - ответил Мак.
– Езжай в аэропорт, покупай билет и немедленно вылетай в Вашингтон. Если с мелкими неурядицами покончено, можно приступать и к настоящей работе.
Думаю, тут и было бы впору поставить последнюю точку. Но придется все-таки прибавить еще несколько слов.
У меня выдались чрезвычайно бурные
Мне сделалось грустно. И все же месяцы, до предела насыщенные приключениями, оставляли мало времени для размышлений о прошлом.
В начале осени, вкушая краткую передышку между вылазками за границу, я от нечего делать телевизор. Ненавижу телевидение - по крайней мере, в той части его, что касается новостей и дурацких передач, призванных ублажать умственно отсталую шушеру. Поймите правильно: хороший кинофильм я погляжу с огромным удовольствием и скажет своему телевизору искреннее спасибо. Но хорошие фильмы очень редки, а внимать речам тупого и косноязычного политика - увольте.
Однако доводится. По долгу службы. Надо же иметь представление о том, что на белом свете вытворяют, коль скоро исподволь прикладываешь руку, направляя события в то либо иное русло. А иногда вовремя услышанная сплетня и выручить может. В Канаде когда-то выручила: я нечаянно проведал о загадочном исчезновении американской субмарины и сделал очевидные, спасшие и меня, и спутницу, выводы...
На экране внезапно возникло весьма знакомое здание. Потом грянули оглушительные взрывы, поднялись тучи пыли, закрывшие все и вся. Пыль осела, и на месте каменной громады оказалась груда щебня, от коей возносились к ослепительно синему небу столбы черного дыма.
К прокаленному солнцем небу Коста-Верде.
Весьма впечатляюще.
Маслянистый, вкрадчивый голос диктора уведомил: вы наблюдаете за торжественным уничтожением печально знаменитой политической тюрьмы Ла-Форталеса. Взрывчатку заложили саперные войска победоносной Освободительной Армии...
Присутствовавший при означенной церемонии верховный главнокомандующий дон Хайме Патэнамос любезно согласился дать коротенькое интервью. Подле генерала стояла гордая и счастливая красавица-жена. Кажется, я имел когда-то честь встречаться с обоими...
Дон Хайме сообщил, что бывший президент Армандо Раэль покинул взятые в кольцо остатки правительственных войск и позорно бежал из Коста-Верде. Принудить сопротивляющихся офицеров и солдат к почетной капитуляции не составит после этого никакого труда, - сказал дон Хайме.
Затем репортер обратился к молодому предводителю повстанцев, дону Рикардо Хименесу, давшему чуть более пространное интервью, не вставая с хромированного кресла на колесах. Дон Рикардо напомнил: крепость Ла-Форталеса была историческим памятником, но в последние годы сделалась ненавистна всякому честному гражданину Коста-Верде.
Политическая темница, чудовищный пыточный застенок, символ кровавого притеснения...Ла-Форталеса, по словам дона Рикардо, стала для республики тем же самым, чем была для Франции Бастилия.
И уничтожение этой крепости, - прибавил Хименес, - означает: в Коста-Верде начинается отныне совсем новая, гораздо лучшая жизнь...
Зуммер электронного замка, встроенного во входную дверь нашего многоэтажного дома, зажужжал.
Я ударил по кнопке, отмыкая далекую щеколду, насторожился. Вскоре послышался негромкий стук.
– Да?
– полминуты спустя отозвался я, предусмотрительно подкравшись на цыпочках и стоя под безопасным углом.
– Это я, Мэтт... Я отворил.
– Остановилась в гостинице, за несколько кварталов отсюда, - сказала немного запыхавшаяся и отменно смущенная Франческа.
– Все не решалась позвонить... Наверное, считаешь меня застенчивой дурой?
– Навряд ли.
– Не знала, захочешь ли увидеться вновь, после долгих месяцев...
– Прекратите молоть галиматью, доктор Диллман, - улыбнулся я.
– И входите, пожалуйста.
– Мэтт...
– Он самый.
– Просто Мэтт...
– молвила Франческа, подымая глаза.
– Придется привыкнуть. Но мне и Сэм очень нравился...
– Так-с, - только и выдавил я.
Последовало безмолвие.
Потом я шагнул вперед, взял Франческино лицо в ладони, повернул к свету. Это лицо я запомнил превосходно, хотя Уайлдеров или Гарденшварцев, должно быть, не сразу признал бы, повстречав на улице.
Усталое лицо. Измученное.
– Люди не внемлют разумным советам, - вздохнул я.
– Предупредил же: помалкивай.
– Не смогла. Не сумела бы жить с Арчибальдом, обманывая его. А еще думала, муж любит меня гораздо больше и крепче...
Осекшись, она перевела дыхание, вынула из кармана чистый носовой платок, отвернулась. Потом продолжила голосом, лишенным всякого выражения:
– Мэтт, он вел себя очень благородно. Очень-очень благородно... Всячески старался простить и не думать о... случившемся. Не каждый сумеет.
– Конечно, - согласился я, не скрывая иронии.
– Только что прощать было, если призадуматься? А? Ежели по чести, да по совести?
– Не понимаю...
– В дурацкой и трусливой записке муженек велел тебе идти на все, дабы спасти его шкурку. Подчиняться любым и всяческим распоряжениям беспрекословно. Так ведь?
Казалось, Франческа не расслышала толком. Она заметно покачнулась, но тотчас овладела собою, выпрямилась, подобралась. Предостерегающе воздела руку: не касайся, удержусь на ногах сама.
Голос женщины зазвучал холодно и отстраненно:
– Арчи был очень ласков. И очень благороден... Я сказала ему буквально то же... о любых распоряжениях. Но Арчи возразил: ты ложно истолковала письмо! "Я не имел в виду ничего подобного, - то ли просто повторила слова мужа, то ли передразнила его Франческа Диллман.
– И, естественно, считал, что у тебя хватит здравого смысла..." Коль скоро мне, - сказал Арчи, - было угодно лечь в постель вместе с паршивым правительственным агентом...