Иной мир

Между Гиулой и Паганини возникли своеобразные отношения. Гиуле больше не мешало сумасшествие Шитомира, напротив, он порой даже принимал его. Виной всему была эта муха. Он охотно владел бы ей единолично, и оттого что это не было возможно, он довольствовался тем, что был ее совладельцем и был в хороших отношениях с Паганини. Он был словно ребенок, и если бы это было возможно, он бы купил муху у Паганини или выменял бы на что-нибудь.

Мне тоже очень нравилась зверушка, но сумасшествие Гиулы принимало пугающие формы.

— Может быть и ты споешь мухе что-нибудь, как Паганини, — с издевкой сказал я. — Вы оба могли бы посоревноваться. Не забывай, что на Земле производят мухобойки.

— Мы не на Земле! — получил я в ответ.

— Но это далеко не причина для того, чтобы делать из «Дарвина» храм мухи, — поддержал меня Чи. — Религиозное безумие это последнее, что нам нужно на борту. Повиси-ка ты лучше на экспандерах, у меня совсем нет желания снова массировать тебя.

Гиула проворчал что-то и обратился к своему талисману.

Чи был прав, но кто был повинен в этом состоянии? Не был ли у каждого из нас свой тик?

Четырнадцатое мая

Хоть бы мы никогда не находили эту муху! Она — начало конца. Чи напрасно рассчитывал, напрасно надеялся. Для нас не может быть срока в полтора года. Вчера началась заключительная глава нашей трагедии. Ее написала маленькая, жалкая навозная муха.

Я хотел взглянуть на нее. Она принадлежала нам всем, и почему бы мне не посмотреть одним глазком, как она умывается? Паганини спал. Соня снова усыпила его. Но Гиула тоже вышел на минутку из каюты. Я один находился на корме и искал муху. Это было нелегко, найти ее в этом полумраке, потому что она могла ползать повсюду, наверху, внизу или на стенах. Я не мог найти ее. Затем пришел Гиула и тоже начал искать. Потом помогали также Чи и Соня. Это было неизбежно, что в этой тесноте кто-то придавил ее к стене. Кто ее убил, я и по сей день не знаю, и это, пожалуй, никогда не будет установлено. В любом случае, кто-то из нас раздавил ее. Она приклеилась к стенке. Гиула убежал в свою каюту. Я боялся, что он может совершить глупость, и полез за ним. Я попытался успокоить его.

— Мне жаль ее, — сказал я, — но не забывай, Гиула, это была всего лишь муха.

— Я раздавил ее всмятку, — лепетал он, — я убил ее. Я чувствую себя убийцей…

— Чушь, Гиула, это мог быть любой из нас. Но как мы теперь объясним это Паганини?

— Я убил ее…

Вошел Чи. Он скорчил мрачную физиономию.

— Это невыносимо, эта бестия только приносила несчастье. Присматривайте за Паганини, когда он проснется.

— Я убил ее, — снова забормотал Гиула.

— Если бы эта бестия умерла тогда, — сказал Чи, — теперь мы можем приготовиться к причитаниям. Прекрати скулить, Гиула, через два месяца мы катапультируем зонды. Когда мы будем на Земле, ты сможешь построить целую ферму мух. Есть вещи похуже, чем дохлая муха.

Чи держался за щеку.

— Что с тобой? — спросил я.

Он сморщился.

— Зуб болит.

— Опять? Если больше ничего — тогда Соня быстро это поправит.

— Никогда, — решительно сказал он. — Она должна будет дергать…

— Ну и что?

— Ну и что! У меня болит коренной зуб, тот самый, у которого по меньшей мере четыре корня. А она не зубной врач. Зуб необходимо пломбировать, он еще в хорошем состоянии.

— Но, Чи, такой смешной зуб. Разевай рот и черт с ним.

Он действительно разинул рот и указал мне пальцем на зуб.

— Ты называешь это смешным? Он сидит прочно словно столетнее дерево.

— Тогда путь растет дальше, — сказал я и оставил его наедине с Гиулой. Мне следовало рассказать об этом Соне, но когда я был у нее, я забыл обо всем. Так тяжело вспомнить о чем-либо. То же самое с моими записями. Если я не делаю каждый день пару записей, потом из моей памяти все словно рукой смело. Но это происходит, пожалуй, не только со мной. Порой в нашей памяти появляются проблески, без какой-либо взаимосвязи. Так было и сейчас, когда я был у Сони. Мы говорили о всяких пустяках и затем молчали целую вечность — может быть, минуту или час — не знаю. Затем я провел рукой по ее волосам, и она вдруг сказала совершенно бессвязно, погрузившись в свои мысли: «Освенцим…»

— Почему ты сказала это, Соня? — спросил я. Она посмотрела на меня и повторила слово. Я не хотел продолжать расспросы. Она потеряла там родственников. Наш мозг хранит воспоминания, и когда-нибудь вдруг он что-нибудь воспроизведет. И со мной тоже происходило такое. У меня всегда перед глазами картинка — озеро Нясиярви, когда я думаю о Земле. Затем я вижу моего мальчика и воду и лес. И еще что-нибудь снова и снова всплывает в моей памяти: самолет и небо, затянутое облаками. Я даже думаю, что говорю об этом во сне — это же однажды было моей профессией. Как это было давно — есть ли еще вообще такое?

Я еще немного побыл с ней, но затем меня понесло в сад. Прошло много времени пока я поймал Землю в телескоп. Странно, всякий раз когда я вижу эту маленькую звезду, я чувствую в себе глубокое удовлетворение.

Пятнадцатое мая

Не был бы Паганини уже душевнобольным, сейчас он точно стал бы таким. Он бесперестанно шептал: «О, Рабиндранат, где ты? Почему ты покинул нас? Я пойду за тобой и буду тебя искать. Все пойдут за мной!»

Я находился рядом с ним, и когда он меня увидел, он воскликнул: «Он убил тебя, белобрысый сделал это».

Мне совсем не хотелось связываться с ним, но он преследовал меня и изрекал страшные угрозы. Он бы всех нас уничтожил. Гиула был выше этого ужаса, он больше не жаловался. Вместо этого он апатично торчал в саду. И ему совсем не мешали сетования Чи, который лез на стенку с лицом, перекосившимся от боли.

— О, боги, — услышал я жалобы Чи, — Танталус [23] не выносил таких страданий как я! Это уже больше не зубная боль, вся челюсть загноилась!

— Это всего лишь зуб, — заверила Соня. Чи стонал.

23

В «Одиссее Гомера» в наказание за вызов богам Танталус должен был постоянно стоять по пояс в воде, умирая от жажды.

— Дай мне таблетки, Соня.

Он принял таблетку — уже пятую, но его зубная боль не проходила. К тому же еще угрозы и проклятья Паганини. Жизнь в этой тесноте уже была достаточно тяжелой, сейчас она стала невыносимой. Я не спускал глаз с Паганини; мы опасались того, что он снова может что-нибудь учинить. Бедняга все еще был тенью самого себя. Он словно птица в клетке порхал по космическому кораблю. К тому же он хотел стать птицей, чтобы вылететь и искать своего Рабиндраната. Я больше не мог вынести нытье и бредни и умолял Соню дать ему снотворное. Она показала мне наш запас медикаментов. Если так и дальше пойдет, он скоро закончится. Все же Соня подмешала ему снотворное. Она была больна как и все мы, больна душой и телом. Нервы взбунтовались. Хоть бы случай смилостивился над нами и столкнул бы нас еще раз с каким-нибудь астероидом…

Шестнадцатоемая

Пару часов на борту царил покой. Мы все, кроме Чи, спали. Он снова лезет на стенку. Я не понимаю, как человек может выказывать столько мужества и при мысли о зубном враче ведет себя как самый жалкий трус. Чи забрался ко мне в каюту и сказал:

— Стюарт, я упаковал свои расчеты. Я доверяю их тебе. Если вы будете спасены, передай их в Институт Космических Исследований.

Он говорил с идиотской серьезностью, словно он хотел проститься с жизнью. Но Чи только лишь хотел позволить Соне вырвать у него зуб, ничего более.