Инсбрукская волчица. Том первый

Я сидела, закрыв лицо руками, и даже не заметила, как ко мне сзади подкрался Дитрих.

– - Вы чем-то расстроены?
– - спросил он теперь уже бархатным голосом, точно змей-искуситель.
– - Как я и думал, показания свидетельницы Манджукич вас задели. Вы ведь общались хорошо, даже могли с ней откровенничать. А она теперь следствию рассказала много всего интересного. Мы с вами обязательно поговорим ещё, вспомним всё, что было.

Я молчала, стараясь не смотреть ему в глаза. Но инспектор, не удостоившись ответа, продолжил:

– - Опытный сыщик тонко чувствует человека -- вот вы сейчас наверняка думаете, что "эта протокольная рожа меня не разговорит", но вы ошибаетесь -- сломать молчаливого преступника для меня так же просто, как и карманные часы. Так что подумайте перед сном: разумно ли дальше отпираться? Я ведь всё равно узнаю.

Впрочем, он если уже не знает всех деталей, то наверняка догадывается обо всём, что случилось. Вот и теперь он вновь поднял вопрос моего тайного визита на кладбище:

– - Не хочешь говорить? Что ж, видимо, мне пока не суждено завоевать твоё доверие. Но это объяснимо -- лишение свободы пагубно сказывается на душевном состоянии. Тем более трудно доверять тому, кто этой свободы тебя и лишил. Но таков закон, увы...
– - Дитрих сделал паузу, закурил и после первой затяжки продолжил: -- А что же ты делала на кладбище? Я знаю, преступники любят возвращаться на место преступления. Такой феномен трудно понять даже нам, сыщикам, а ведь мы работаем с этой категорией общества. На данный момент этому можно найти несколько объяснений, -- инспектор стал загибать пальцы свободной руки.
– - Полюбоваться на плоды своего труда -- это раз, проверить, все ли улики уничтожены -- это два, узнать, не обнаружила ли полиция чего -- это три. А вот с тобой что делать? Улик было предостаточно -- это и сами выжившие, и свидетели. Да и ты сама не пыталась замести следы. Что же заставило тебя вернуться? Боюсь, тут речь о косвенных уликах, которые найти я могу только у тебя в голове, голубушка. Я не верю, что человек просто так превращается в волка, особенно ребёнок. Сколько было таких, как ты, которые мечтали о кровавой расправе, но отказывались от выполнения задуманного... Они не хотели брать грех на душу. Ты была одной из них, всё не решалась, но вот чаша терпения переполнилась снизу доверху. И у тебя наверняка была последняя капля. Я знаю, у тебя был сильный толчок, -- инспектор повысил голос, чем заставил меня напрячься ещё больше.
– - Случай, который стал для тебя сильным потрясением, и я больше чем уверен, что ты перенесла что-то ужасное, отвратительное, чего не каждая здоровая уравновешенная женщина выдержит, не говоря уже о неокрепшей душе волчонка, вроде тебя.

Дитрих метко бил в цель, и я почувствовала, как меня пробирает липкий, промозглый до костей ужас. Проницательный сыщик намеренно говорил полунамёками, избегая прямой речи, чем только усиливал страх. Он как паук, поймавший муху в сеть. Я вся дрожала, пальцы немели. Кажется, я напоминала ледышку.

– - Что с тобой?
– - встрепенулся Дитрих.
– - Ты побледнела... Воздуха, свежего воздуха!
– - он приоткрыл окно в кабинете.
– - Ну что, тебе лучше? Ну как, есть ли смысл дальше молчать, фройляйн Зигель? Ты бы и рада была выговориться кому-то, но вот кому? Ты ведь и родителям не доверяла, а о том ужасном потрясении, что толкнуло тебя на преступления, говорить решается не каждая, опасаясь быть непонятой, либо заново пережить это. Я бы и врагу не пожелал, чтобы такое случилось с его сестрой или дочерью. Это чувство безнадёги, что испытал бы он сам и его дочь, жена, сестра... Беспомощность что-либо изменить, бессильная злоба... И первые часы ты испытываешь ощущения нереальности происходящего, чувство, что вот-вот кошмарный сон закончится и ты проснёшься более-менее свежей, не считая тяжести на сердце. Ах, если бы!.. Но нет, милая, это явь! Тяжелейшее для любой женщины потрясение стало и твоей реальностью.

Тут я не выдержала и разрыдалась, схватившись за голову.

– - Не надо, не надо!
– - кричала я.
– - Оставьте меня в покое, ничего я вам не скажу...

Но Дитриха нисколько не смутило моё состояние. Он продолжал выпивать из меня все жизненные силы.

– - Я ведь говорил о чём-то подобном с вашими родителями. Они и в мыслях не допускали раньше, но я настоял, и им пришлось поделиться со мной сведениями касательно ваших скелетов в шкафу. Но о главном вы умолчали, фройляйн. А когда я им напомнил о своих догадках, они как-то даже странно отреагировали. Йозеф и Катрина сами по себе люди не очень-то общительные, а когда я стал невольно давить на больное, они и вовсе были в шоке. Видимо поняли, что потеряли свою дочь, что дали ей переродиться в оборотня.

– - Прекратите!
– - я закричала так сильно, что несколько обеспокоенных полицейских даже заглянули в кабинет.
– - Вы не человек, вы демон!

– - Не спорю, милая, не спорю, -- всё так же глумливо и с подхихикиванием ответил Дитрих.
– - Ты становишься правдивее, чем раньше. Впрочем, подумай на досуге, стоит ли отпираться. Ты ещё какое-то время просидишь в камере, может даже поищешь, за что бы зацепить простыню или любой другой предмет, годящийся для того, чтобы привести свой смертный приговор в исполнение. Я такому исходу бы не удивился. Но надеюсь, у тебя хватит ума жить и не делать глупостей.

Он встал и, подозвав стоящего за дверью унтер-офицера, скомандовал увести меня обратно в камеру.

Улёгшись на тюфяке, я всё старалась отогнать от себя непрошеные мысли. Дитрих метко бил в цель, и то, что показания Сары Манджукич он дал мне прочесть лишь в последнюю очередь, наводило на мысль, что это не случайно -- он всё знал давно и лишь ждал, когда я сама расскажу ему. Представляю уже, как он допрашивал моих родителей. Он наверняка довёл обоих до нервного срыва. То, что ломать человеческую душу он умеет в совершенстве, я уже убедилась. После каждого допроса я чувствовала себя опустошённой, из меня точно выкачивали все силы. Такая пытка была куда хуже физической - там ты просто стиснул зубы и молчишь, пусть даже на тебе живого места не осталось, а опытные волки действуют куда изощрённее - они стараются довести человека "до ручки", выискивая слабые места в душе и запуская туда свои острые когти. Это не человек, это вампир. Он не упускает ничего, что могло бы ускорить развязку, и я, оставаясь наедине с собой, с ужасом осознавала, что меня надолго не хватит.

Тяжёлый сон пришёл ко мне практически сразу. В последние дни я спала без сновидений, и если в первые два дня после ареста мне снился сам пожар, а потом -- кладбище и траурная церемония, за которой я наблюдала, притаившись в кустах, то теперь -- чёрная пелена. Я не собиралась каяться и просить пощады -- это просто бессмысленно, когда за душой десятки трупов, оттого я быстро смирилась с положением, и тягостное ожидание смерти стало моей каждодневной привычкой. Возможно, потому я и отказывалась от еды вот уже два дня подряд то ли от сильной подавленности, то ли от желания ускорить естественную кончину.

Внезапно в ночи раздался лязг замка, и в камеру вошли конвойные. Меня растолкали быстро, и не успела я опомниться, как на голову надели мешок. Я пыталась спросить, что тут происходит и куда мы идём, но никто не ответил. Мне пришлось слушать лишь команды сопровождающих меня полицейских и смиренно идти. Неужели меня уже на виселицу ведут? Сердце тревожно забилось, ведь как ни тошно мне было жить, умирать, как оказалось, ещё тяжелей. Мало того, теперь меня просто закопают, как в скотомогильнике, и я после смерти останусь здесь.

Однако, суда ещё не было, хотя следствие наверняка будет коротким. Может меня уже в конце этого года осудят.

Всё, что я могла разобрать, это цокот лошадиных копыт по мостовой, а затем -- гудок локомотива поезда. Меня куда-то увозили, но куда, я не могла разобрать. Лишь когда спустя некоторое время с моей головы наконец сняли мешок, я поняла, что нахожусь просто в другой тюрьме. Камера эта была чуть теснее той, в которой я сидела в Инсбруке, а сквозь зарешеченное окошко открывались уже другие виды. "Зачем я здесь?" -- думала я, присаживаясь на нары. Действительно, кому потребовалось увозить меня куда-то вдаль? По правде сказать, мне уже было всё равно, где сидеть -- в Инсбруке, в Вене, или где-то вообще в другой стране, ведь от этого ровным счётом ничего бы не изменилось.

Поспать толком мне не удалось, опять то шаги, то ветер мешают заснуть. Привыкнуть к новому месту было не так просто. Я метнулась к двери и позвала конвойного. Тот с безразличным видом спросил, в чём дело. Он спал на ходу, оттого отвечал сухо.

– - А когда ужин будет?
– - спросила я, ощутив, что ужасно голодна.

– - Ужин ты уже пропустила. Жди теперь завтрака, -- ответил сонный часовой.

– - А где я?

– - В тюрьме, -- последовал ответ.

– - Да знаю. Какой хоть город?

– - Ну, Вена, -- ответил он, глядя на меня исподлобья, и я решила больше его не беспокоить.

Тот факт, что от назойливого инспектора я на время отдохну, не мог не радовать. Потихоньку ко мне закрадывались догадки относительно столь резкого переезда -- в Инсбруке всерьёз опасались за то, что я не доживу до суда -- гарантий, что до меня не доберутся, нет. А здесь, в Вене, за мою безопасность можно ручаться.

Я с ногами влезла на нары и, закрыв глаза, вновь прокрутила в голове события минувших дней. Я отчётливо помнила, как с наиграно-беспечным видом Дитрих разгуливал по лесам, словно провоцируя меня на атаку. Человеческую душу он знал неплохо, и, похоже, получал удовольствие от этой игры в охоту на человека -- ту самую, где охотник и дичь могут в любой момент поменяться местами. Он упустил меня тогда, когда я наблюдала за траурной церемонией, но с поражением мириться был не намерен. Его исключительному упорству можно было лишь позавидовать. И вот когда со мной не сработал метод тарана, он теперь взялся меня по-иному допрашивать, приберегая каверзные вопросы на закуску.