Инспектор и бабочка

– Какой еще поступок?

– Который никогда бы не совершили в хорошем расположении духа. А это может грозить неприятностями маленьким девочкам.

– Со мной ничего не случится, – уверенность Лали почему-то вызывает в инспекторе раздражение. Не очень сильное, но ощутимое.

– Почему ты так уверена?

– Просто знаю и все.

Спорить с ангелом бесполезно, и Икер снова переключается на Кристиана Платта.

– Что было потом?

– Ничего. Он вышел на улицу.

– Через заднюю дверь?

– Да.

– Разве она не закрыта?

– Обычно так и есть, но в тот день была открыта.

Похоже, девчонка неплохо осведомлена о гостиничных порядках, что не удивляет Субисаррету. Удивляет лишь желание тайком пробраться в запертый на сто ключей чердак ее головы и хорошенько там осмотреться. Перетряхнуть сундуки, выпотрошить коробки, сдуть пыль с поверхности трюмо: зеркало на нем не повреждено, но ящики рассохлись, – вот его и отправили в ссылку на чердак, а-а-а! там можно обнаружить даже большую птичью клетку, в которой в обнимку сидят червь Раппи и таинственный смотритель роз Ндиди с деревянной фигуркой маленькой антилопы в руках… Далеко же унесли инспектора его джаззальдийские фантазии! А желание пробраться на ангельский чердак (еще одно удивительное открытие последних минут) даже сильнее, чем желание забраться в крошечный флигель сердца Дарлинг.

– И больше вы не виделись с Кристианом Платтом?

– С Хлеем, – поправляет Лали. – Ну, я его еще видела в городе. На стоянке такси. А больше нет. Живого Хлея я больше не видела.

– Что значит «живого»? Выходит, что ты видела еще и мертвого?

– Я искала кошку…

– В его номере?

– Кошка может оказаться где угодно, правда?

Кошка может оказаться там, где выгодно тебе, маленькая паршивка! – конечно, ничего подобного Субисаррета не произносит вслух, но дает себе слово не особенно доверять Лали и ее кошачьим басням.

– Даже в тележке Раппи, – неожиданно заканчивает девчонка. – Туда я тоже заглянула.

– И где же стояла тележка?

– Возле номера Хлея. А дверь в него была открыта.

– Настежь?

– Не совсем…

– …но достаточно для того, чтобы что-то увидеть, да?

– Да.

– И… что же ты увидела?

– Раппи.

– Раппи, которую по правде зовут Лаура? – на всякий случай уточняет Субисаррета.

– Раппи рылась в вещах. Она воровка.

– В вещах хозяина номера? Кристиана Платта?

– В вещах Хлея. А он лежал на кровати. Он был мертвый. Как слон, на которого напали львицы, я однажды видела. А Раппи рылась в его вещах. Она воровка.

– Она взяла что-нибудь?

– Сначала она подошла к двери и закрыла ее.

– А сама осталась в номере?

– Осталась. Она не заметила меня, потому что я спряталась за ее дурацкой тележкой.

– И долго она оставалась в номере?

– Не очень. Потом она вышла и побежала к лестнице.

– Это понятно, Лали. Горничная нашла тело в номере и побежала вниз, чтобы сообщить об этом. Если бы ты была горничной…

– Вот еще! – девчонка презрительно поджимает губы.

– Если бы ты была горничной, ты бы сделала то же самое.

– Рылась в вещах?

Икер ни секунды не сомневается, что ушлая Лали поступила бы именно так, но примирительно произносит:

– В первую минуту ты бы испугалась, не знала, что делать. А потом побежала бы позвать кого-то на помощь.

– Я бы не испугалась. И Раппи не испугалась, она была спокойной до того, как закрыла дверь. Очень спокойной. А мертвому помочь нельзя. Когда Нгози ужалила пчела и он раздулся и умер, никто и не думал ему помогать…

– А кто такой Нгози?

– Нгози следил за домом. А Раппи – воровка. Она спрятала под юбку целый пакет. Только сначала он выпал, уже в коридоре, когда она шла к лестнице. Раппи подняла его и закрепила под юбкой получше. Я сама видела.

– Из-за тележки?

– Да.

– А если бы она тебя заметила?

– Я умею прятаться.

– Ну, хорошо. Считай, что я тебе поверил. Что было потом?

– Потом… Потом я пошла посмотреть, что случилось с Хлеем.

– Вот так просто?

– Дверь же была открыта…

– Ну да, конечно.

– На Хлее была смешная пижама, у меня тоже есть такая. Только у него с оленями, а у меня с птицами. А еще у него была дыра в затылке. Похожая на открытый рот.

– Рот?

– Ага. Дыра была похожа на рот, открытый от удивления. Ты сам открываешь рот, когда удивляешься, ведь так?

– С чего ты взяла?

– Ты и сейчас сидишь с открытым ртом, – смеется Лали.

– Ты меня поймала, – Субисаррета смыкает губы поплотнее. – Все это очень удивительно. То, что ты рассказываешь.

Это – не совсем правда, не вся правда. То, что девчонка поведала о Лауре, не стало для инспектора особым открытием: еще при знакомстве он решил, что горничная не так проста, как хочет показаться. Смертью эту албанку из Косова не напугаешь, она видела десятки смертей, еще одна погоды не сделает. И в ее спонтанном мародерстве нет ничего удивительного, более того, легко можно предположить, что именно она искала:

деньги и ценности.

Ни денег, ни ценностей следственная группа не обнаружила, так же как и документов покойного. Наверняка, Лаура прихватила и их – для кого-нибудь из своих преступных албанских дружков. Или людей, жаждущих выбраться из тихого балканского ада. За ценой на настоящий, а не поддельный паспорт они не постоят.

Удивляет Субисаррету не воровка-горничная – восьмилетняя девочка, которая демонстрирует пугающий для ее возраста цинизм. Он ничуть не уступает цинизму албанки, но у той за плечами жизнь в одном из самых неспокойных регионов Европы, а ангел…

Где обитал ангел, прежде чем спуститься в номер двадцать семь самой обычной сан-себастьянской гостиницы? Там же, где обитают люди с почти непроизносимыми именами Нгози и Ндиди; где обитает червь раппи, львицы и маленькие антилопы. Где смерть – вполне рядовое событие, что-то из разряда вытирания пыли на мебели и поливки роз. Это реакция Лали на смерть тем более странна, если учитывать ее собственную историю. Мать девочки погибла насильственной смертью, так же как Кристиан-Альваро (а теперь еще – Хлей). Стала бы она сравнивать раны на теле матери (если они были) с открытым в удивлении ртом?

Лали – странная.

Вся ее семья, включая кошек, – странная. Странная и притягательная одновременно; Субисаррета, сам того не желая, привязывается к ним все больше и больше. Но это – не обычная человеческая привязанность, основанная на симпатии и влечении. В ней есть что-то механистическое, как будто Субисаррету и вправду вяжут по рукам и ногам, перехватывают гибкими лианами грудную клетку. Не дают пошевелиться, да и во взгляде девчонки есть что-то гипнотическое. Стоит ей посмотреть на инспектора чуть пристальнее, как он снова начинает испытывать тот безотчетный детский страх, который вызывала темнота под кроватью.