Инспектор милиции

Ко мне подскочили станичные и оттащили черноволо­сого паренька, старающегося попасть в меня ногой…

Вдруг раздался неестественно громкий звук разры­ваемой ткани, хлопнувший, как выстрел.

То ли у Женьки заговорила совесть, и он полез на помощь станичным, а может быть, случайно оказался в свалке, но карающая десница его отца, каким-то чудом оказавшегося в клубе, схватила его за шиворот. И Нассонов-младший вывалился из лопнувшей пополам со­рочки на пол. Потом в могучих руках председателя очу­тился гость сына, сразу сникший и присмиревший…

Мы сидели в маленькой комнатке за сценой, где обычно готовятся к выходу артисты. Нассонов, Коля Ка­таев, пятеро нарушителей порядка с опущенными голо­вами, в сбившихся рубахах, и я.

Женька коленкой под зад, в прямом, а не в перенос­ном смысле, был отправлен отцом из клуба домой.

Геннадий Петрович бросал слова коротко и резко, словно вбивал гвозди:

— Гостям мы завсегда рады. И любим уважить. Но если гости ноги на стол — вот бог, а вот порог! Давайте на автобус, и чтобы духу вашего не было! Скажите спа­сибо — милиция у нас добрая. А то попортили бы вам характеристики…

Я вообще молчал. Изредка массировал ноющую спину.

Ребята с каждой его фразой словно становились меньше ростом.

Один из них, тот, которого я свалил первым, робко произнес:

— Мы не знали, что этот товарищ… гражданин… участковый инспектор.

— И поэтому насвинячили? — ударил кулаком по столу Нассонов.— Мотайте на автобус! Сейчас же!

Он вынул деньги и сунул одному из дружков сына. А напоследок так их обругал, что мы с Колей невольно опустили глаза.

Ребята гуськом потянулись из комнатки, прошли по притихшему клубу. Наши, станичные, провожали их уже не злыми, а скорее сочувственными взглядами… Они зна­ли, Нассонов шутить не любит.

Когда мы остались одни, он закурил.

— Ты, Дмитрий Александрович, за Женьку не обес­судь… Эх, Женька! Ох, Женька! Ну погоди…

И вышел своей крепкой, вразвалочку походкой…

…Я шел из клуба домой. Станица спала под пологом черной ночи. У нас в Калинине нет таких ночей. Там ле­том далеко за полночь светится на западе полоска зари. Холодная, прозрачная.

А здесь ночь ложится на все небо, плотная, с теплыми прибоями ветра, в котором особенно выделяется запах чебреца и полыни, забивающий все другие запахи…

Как далеко сейчас Калинин! Как много воды утекло с той ночи, когда мы, уже не школьники, но еще и не студенты, бродили по набережной после выпускного ба­ла. Небо тогда не потухало всю ночь. Одна заря перешла в другую: сначала бирюзовая и холодная, потом розовая и золотая. Лица у нас были как эта заря. Наши девчонки казались феями в своих белых нарядах. В толпе спеша­щих на работу людей мы шли уставшие и притихшие оттого, что свершилось нечто, приобщившее нас к другому миру, миру, в котором есть раннее рабочее утро, которое мы до сих пор просыпали в своих теплых постелях…

Удивительно, прошло всего четыре года, а мне кажет­ся, что целая вечность! Я уже был солдатом, учился в Москве, а теперь офицер в этой теплой, тихой станице…

Но тихой ли? Сегодняшний вечер в клубе мог кон­читься кое для кого совсем не весело…

Такова она — моя служба. Я ее выбрал сам.

И все-таки здорово вот так возвращаться теплой ночью домой, после трудового дня. Я был на посту и в то же время как будто не был.

Интересно, как реагировала Лариса, когда я скручи­вал распоясавшихся ребят?

Говорят, девушкам нравятся победители…

7

В воскресенье, троицын день, с утра начали долдо­нить церковные колокола. Я никогда не знал, что из них можно выколотить такую сложную симфонию. Кто был пономарь, не знаю. Но мне показалось, что извлечь эту бурю звуков мог только сам отец Леонтий, с его сильны­ми руками.

Я сел на мотоцикл и стал не спеша патрулировать до­рогу возле церкви.

Многие дворы и дома в станице изукрасились зе­ленью и цветами. Травой и ветками были застелены зем­ля, базы, веранды.

В воздухе стоял густой запах свежескошенной травы, ее сладкий, увядающий тлен.

От церкви я ехал на другой конец станицы, где недав­но машина сбила старика. Там был поворот, и водители не всегда сбавляли скорость.

Так и выходили поездки: с одного горба кургана на другой, как на качелях,— вверх-вниз, вверх-вниз, до тех пор, пока не выхватил из негромкого гула толпы, направ­ляющейся к храму, язвительный старушечий голос:

— И чего мотается, сердешный, взад-вперед? Как на­воз в проруби…

Я разозлился — для их же блага стараюсь!

Вчера, на оперативном совещании, я получил инст­рукцию проследить за порядком на дороге и возле церк­ви во избежание всяких там несчастных случаев.

Я поставил свой «Урал» возле церкви и сел боком на сиденье. Отсюда шоссе далеко проглядывалось в обе сто­роны.

Машин почти не было. Только изредка проедет рейсо­вый автобус. Шоферы въезжали в станицу медленно, по­минутно шипя тормозами и сигналя…

Тягуче тянулось время.

Струился ручеек благочинных старушек в белых пла­точках.

— Здравствуйте, товарищ начальник!

Возле меня стояла Зара в яркой цветастой юбке, пышными оборками спускающейся почти до самой зем­ли. Улыбаясь, протянула мне руку. И, кивнув на несколь­ко смуглых детских рожиц, окружавших ее, сказала:

— Вот привезла. У нас что на хуторе? Ни людей не увидишь, ни праздника. Гостинцев куплю, в кино схо­дим…

Я тоже улыбался, не зная, о чем говорить и как себя вести.

— Конечно,— ответил я.

— Да, да!—подхватила Зара.— Я девчонкой люби­ла праздники. Ох любила! Да и сейчас нравится.

И красива же была жена Арефы Денисова! Она пора­жала какой-то силой, яркостью, раскованностью. Черные волосы выбивались из-под цветастого платка и густо устилали плечи.

— И все ваши? — кивнул я на ребятишек.

— Все наши! — блеснула Зара ослепительно-белыми зубами.— Выбирай невесту, начальник!

— Мне еще рано, молодой,— отшутился я.

— Хорошо, подожди, Надя вырастет,— не унималась Зара. Её глаза сверкнули озорно и насмешливо.

Она слегка подтолкнула вперед девочку лет трина­дцати.