Инспектор Золотой тайги

«А вот здесь ты, братец, немного соврал,— отметил про себя Жухлицкий, продолжая, однако, согласно кивать головой.— Не сто тысяч, а около половины того…» Аркадий Борисович хоть и отсиживался в таежной глуши, но вовсе не был столь темен, как прикидывался: кое–какие вести он получал через Баргузин.

– Советы в Сибири обречены,— уже более мирно заявил капитан, прихлебывая остывший чай.— Продовольственная политика Советов не по душе крестьянству.

Сибирский крестьянин имеет землю, крепкий доход, он стоит за свободную торговлю, а вот ее–то господа большевики как раз и не обещают. Опора же большевизма, так называемые пролетарии, в Сибири, к счастью, весьма немногочисленны. Господин Дербер, доблестный атаман Семенов, адмирал Колчак и другие это а–атлично понимают, и вот поэтому мы…

Тут его прервал стремительно налетающий стук копыт. Грохот умолк где–то под самыми окнами, громыхнула калитка, залились, бренча цепями, собаки.

Аркадий Борисович поднял удивленно брови, но остался сидеть. Ганскау тем временем попытался раскурить погасшую папиросу. Бросил, взял новую и чиркнул спичкой, но тут открылась дверь, и порыв сквозняка смахнул пламя. В кабинет заглянул казак.

– Бурундук прискакал, Аркадь Брисч,— доложил он.— Дело, говорит, спешное.

Аркадий Борисович прищурился задумчиво, чуть помедлил.

– Что ж, пусть войдет,— обронил он и, повернувшись к Ганскау, пояснил, словно извиняясь: — Мой работник… старательный, но умом недалеко ушел от туземца.

Бурундук явился во всей красе: отроду не чесанные волосы шапкой стоят на голове, глаза вроде и не хмельные, но какие–то дико–веселые, рожа самая ненадежная, поверх зеленой шелковой рубахи без пуговиц — волчья душегрейка мехом наружу, грудь — вот она, вся нараспашку, широкий ремень по–орочонски густо утыкан патронами, а сбоку — кож. Про такого и впрямь скажешь, что недалеко ушел от тунгуса, бродячего жителя тайги.

– Аркадьрисыч! — завопил он.— Анжинер какой–то к тебе едет. Горнай!

– Тише, тише,— поморщился Жухлицкий.— Говори толком, где, какой еще горный инженер?

– У Данилыча он ночевал, а я его потом на Дутулуре подстерег. Он кружной тропой сюда едет, а я, значит, по Тропе смерти ударился бежать, чтобы доложить тебе эти дела.

– Как зовут его? Откуда, зачем? — быстро спросил Жухлицкий.

Бурундук молча пожал плечами.

– Расспросить надо было! — с досадой заметил Аркадий Борисович.— Поговорить толком с человеком.

– Поговоришь с ним, как же! — обиженно шмыгнул носом Бурундук.— Я только рот раскрыл, а он уже ружье наставил. И сучок в каждом кармане.

– Это еще что? Какой сучок?

– Ну, револьверты там, наганы…

– Ага! А дальше что?

– Застрелить меня сначала грозился, выпороть хотел шонполом, да потом отпустил…— Бурундук вздохнул и уставился на бутылку с ромом.— Страсть какой бедовый мужик, из офицеров, видать…

– Так, так,— Аркадий Борисович постукал по столу пальцами, потом поднес к губам рюмку.— Горный инженер… Или называет себя инженером? Гм–м…

– Может, прикажешь подсидеть его на тропе, Аркадьрисыч? — брякнул вдруг Бурундук.— Я это мигом!

Жухлицкий поперхнулся, метнул осторожный взгляд на Ганскау. Тот отрешенно покуривал и заинтересованности в разговоре не проявлял.

– Придержи язык! — жестко, но не повышая голоса, сказал Аркадий Борисович.— Сколько их? Один, что ли?

– Не…— выдохнул Бурундук, переступил с ноги на ногу и снова покосился на бутылку.— Двое их… Конюх с ним….

– Хорошо. Ступай на кухню и скажи Пафнутьевне, чтобы накормила тебя. И водочки пусть даст. А после зайдешь сюда.

Повеселевший Бурундук мигом выскочил из кабинета.

– Вот, таковы они,— Аркадий Борисович, сокрушенно разводя руками, повернулся к гостю.— Дети, жестокие и простодушные дети! Убить человека для них вроде и не грех. Как они говорят, закон — тайга, медведь — свидетель. Вот и вся их юстиция…

Ганскау усмехнулся, встал и мягко прошелся по кабинету.

– Этот ваш… как его — Барсук?

– Бурундук.

– Ах, да, виноват, Бурундук! Он, кажется, сказал, что этот инженер, возможно, офицер, так ведь?

– Да…

– Тогда это, может быть, человек атамана Семенова или Колчака. Не исключено, что его послал подполковник Краковецкий, военный министр Временного правительства автономной Сибири… Во всяком случае, с ним стоило бы, пожалуй, встретиться. Вы не находите?

– Да, вы правы, Николай Николаевич! — Жухлицкий решительно встал из–за стола.— А сейчас вам надо в баню, потом — отдыхать. Я велю приготовить одежду и свежее белье.

ГЛАВА 8

День этот у Аркадия Борисовича пошел насмарку: первое — узнать что–либо о пропавшем золоте так и не удалось; второе — явился откуда–то — ждали его! — этот непонятный и чем–то смахивающий на отощавшего волка капитан Ганскау; а третье — собственной персоной пожаловал сам Франц Давидович Ризер, хозяин Оронских приисков, что в Дальней тайге,— миллионов у него, пожалуй, побольше, чем у Жухлицкого. Посему заботы о драге пришлось на время оставить.

Франц Давидович приехал не один — человек двадцать казаков и приказчиков сопровождали его. И все — при оружии, чисто абреки времен Ермолова. Жухлицкому такая их воинственность показалась чрезмерной даже для нынешнего лихого времени. Но куда больше поразился хозяин Чирокана, когда разглядел среди ватаги вооруженных молодцов дородную бабу, ловко восседавшую в седле. От удивления он даже сунулся головой вперед, чуть не вынеся лбом оконную раму, и тут узнал в грудастой амазонке Дарью Перфильевну Мухловникову, женщину отчаянную, красивую, хозяйку нескольких приисков.

«Однако,— подумал Аркадий Борисович,— однако…» Поразиться, и в самом деле, было чему — день выдался на удивление: с утра капитан, а теперь — эти.

Ризера никак нельзя было назвать частым гостем Жухлицкого, на памяти Аркадия Борисовича он заглядывал на Чирокан, не соврать бы, всего–то дважды — один раз еще при покойном Борис Борисовиче, а во второй — вскоре после его смерти, проездом из Баргузина.

Что же до Дарьи Перфильевны, то она при старшем Жухлицком прикатывала на Чирокан едва ли не каждый день. Поговаривали, что Мухловничиха крутит шашни с Борис Борисовичем и первый собственный прииск получила от него в подарок. Язык, конечно, без костей, но откуда бы и в самом–то деле ей, молодой вдове убитого по пьяному делу золотнишника, обзавестись приисками? Промысловые дела Мухловничиха вела умело и удачливо. Управляющими на прииски сажала тертых мужиков, холостых и в годах, каждому из них давала понять, что не прочь когда–нибудь выйти замуж, если попадется человек непьющий и умеющий блюсти свой и ее интерес. Наведываясь на прииски, она в меру дарила их лаской и расположением, отчего те стерегли ее добро пуще цепных псов. Баба была себе на уме, ни на чьих приисках управляющие не лютовали так, как на ее.

Однажды, лет десять назад, Мухловничиха совершала очередной объезд личных владений. С молодых лет ей довелось вдоволь хлебнуть нужды, поэтому, дорвавшись до богатства, она сделалась сущей тигрицей — верила только себе, да и то, наверное, не всяк день — и за скопившимся на приисках золотом предпочитала ездить сама.

С Иоанно–Дамаскинского прииска она выехала после обеда. Ее сопровождали трое охранных казаков. Хоть в кожаных седельных сумах Дарья Перфильевна везла фунтов двадцать золота, она не опасалась: от прииска до перевала Медвежий Нос тридцать пять верст, тропа, езженная не раз, перевал невысок, стоит его перевалить — и сразу же другой прииск, Гавриило–Архангельский.