Инсталляция

— Ле-ейла-а! — зашумел Миша через полчаса.

Женщина отправила резиновые перчатки в раковину и облокотилась о дверной косяк.

— Закончил?

— Закончить-то зако-ончил, — вышел Миша к ней в прихожую. — Скоро Го-оша придёт.

— Что ж ты не предупредил?!

— Ми-иша? — удивился творец. — Миша са-ам только вспо-омнил.

— У нас уборка! Пусть завтра приходит!

— Ле-ейла, это Го-оша, — со значением произнёс Миша.

— И правда, Гоша — это Гоша! Скажи, пусть завтра приходит.

— У Гоши иде-ея.

— Какие у Гоши идеи?! Спёкся он после первого альбома! И слышать не хочу. Идеи…

— У Гоши — иде-ея! — с нажимом повторил Миша, покосившись на гостя, который уже вовсю развесил уши.

— Ну… если так, — неожиданно уступила Лейла. — Я за хлебом?

— Не помеша-ает.

— А можно с вами? — вызвался самый обычный мужчина, зачем-то даже подняв руку. Лейла вонзила взгляд в Мишу. Миша покачал головой, а в ответ на выразительное цыканье кивнул.

— Только не отходи от меня, хорошо? — с тёплой улыбкой воззрилась Лейла на гостя.

— Конечно! — возликовал он. — Без вас я потеряюсь!..

Верхнюю одежду ему подобрали из старого гардероба Миши. Творец до последнего боролся за каждую тряпку, уверяя, что завтра же начнёт носить всё. Сдался он, когда Лейла невозмутимо сняла с крючка «действующую» куртку и протянула её Грише.

— Ла-адно! И чтоб никто не говорил «Миша жа-адный», «Миша жа-адный»!

Старое пальто сидело на госте мешком, а рукава висели как злая пародия на боярские. Лейла сходила за ножницами, а Миша в ужасе умчался на кухню, причитая что-то о варварстве. Вернулся творец, лишь когда Лейла в компании Гриши загремела ключами на лестничной клетке.

— Лейла! Ле-ейла-а!

Миша рванул дверь на себя, перевёл взгляд с невозмутимой хозяйки на струхнувшего Гришу и выдал:

— Прогуляйся до ли-ифта.

Самый обычный мужчина отошёл аж к лестнице, но чем дальше, тем слышнее становился гулкий шёпот творца:

— …не теря-ялся… — тут Гриша не расслышал. — Чтоб не е-ел и не пи-ил. Ясно?

Лейла закивала и, оставив дверь Мише, подошла к самому обычному мужчине.

— Ну, пошли?

Карликовый пролёт привёл их в яму мрака перед тяжёлой металлической дверью, где подрагивала подвешенная в воздухе багровая капелька лампочки. Гриша оцепенел. Что-то зашевелилось на дне илистого пруда памяти… Лейла нажала на кнопку под лампочкой. Запиликал идиотский мотивчик, предваряющий открытие двери, и промозглое дуновение осени вмиг проветрило голову от туманов Мнемозины.

— Всё хорошо? — обернулась Лейла, придерживая дверь плечом.

Самый обычный мужчина вышел наружу и прищурился от солнца в бездне стальных туч. Лейла нагнала его и потянула за собой. Жаркое, даже сквозь куртку, прикосновение привело Гришу в чувство. Он аккуратно убрал свою руку из её, и оба двинулись в молчании: неловком его со стороны и весело-задумчивом с её.

Казалось бы — разница в пол-этажа, однако, спустившись, Гриша ощутил, как потерял в обзоре, но приобрёл в детализации. Отсюда он понял, что детская площадка иллюстрирует Лукоморье. Деревянные русалки, ловко посаженные на ветви берёз, избушка на курьих ножках с современной уже, едко-красной горкой, три рассохшихся резные качели… В истерзанных временем, детьми и пьяными взрослыми фигурах он узнал некогда прекрасных витязей. Была здесь и карусель с залихвацки улыбающейся Бабой Ягой на оси, которая при раскрутке создавала впечатление, будто ты несёшься в её ступе. Вместо некоторых резных зверушек, искалеченных, подобно витязям, торчали голые пьедесталы. А центром всему был, конечно, раскидистый дуб, свидетель зарождения этого города; он-то и вдохновил советских архитекторов на это обветшавшее чудо.

— Валерич! Домино! — возгласил один из старичков за пень-столом. Один из компанейцев собрал у всех карты и вытащил из кармана затёртую коробку с домино. Третий организовывал три свежие бутылки, предусмотрительно протерев влажными салфетками пень под ними.

— Нам за угол, — сообщила Лейла.

Покосившийся синий ларёк, от которого отвернулись все окрестные хрущёвки, внушал смутное сочувствие. Кажется, от фатального заваливания набок его удерживал лишь провод, натянутый к гудящему неподалёку трансформатору. Лейла прошла мимо ларька в мрачную бетонную коробку, отштукатуренную чем-то, похожим на застывшую гороховую кашу. Внутри расположился приличный «спальный» супермаркет, который делил пространство с магазинчиком мягких игрушек и церковной лавкой.

— Можно я подожду здесь? — проговорил Гриша.

— Только никуда не уходи, ладно? — пробурчал заспанный мужчина в костюме и галстуке своей дочери.

— Хорошо, па! — отозвалась девочка, поедая глазами полки с игрушками.

Лейла подошла к стопке пластиковых корзин чуть раньше мужчины, с усилием выдрала верхнюю и, обернувшись на Гришу, удалилась в торговую зону. Самый обычный мужчина рассеяно глянул на отдел с игрушками, улыбнулся, тут же забыв, чему, и рывками, будто стесняясь, подошёл к иконной лавке.

Что-то в разложенных по стеклянным витринам атрибутах неумолимо притягивало — нечто, провоцирующее в мозгу неумолимый зуд. Странные, чуждые воспоминания зашевелились под илом. Свет, облака, дождь, пуля, крылья, кровь, стекающая по рукам на грязный пол… серебро… Новоявленного Гришу сдавило невыносимым холодом. Он отошёл от лавки, спотыкаясь, леденея внутри и пылая под сердцем — там, где только что видел и ощущал рану… Продавщица в скромном платочке не обратила на него внимания, упоённо зачитываясь детективом в жёлтой обложке.

Голова новоявленного Гриши пошла кругом, пока на глаза ему не попалась булка в руках девочки. Он вспомнил о голоде, умом осознал его присутствие, но, прислушавшись к организму, почему-то не ощутил. Новые знания подсказывали, что сегодня он должен был поесть хотя бы раз. Может, авария отключила в нём позывы желудка? Авария, где он словил пулю…

Девочка проследила за пристальный взглядом незнакомца и отреагировала просто — отломила булку и протянула ему большую половину.

— Я не… — пробормотал Гриша.

— Можете не говорить «спасибо», — с убийственной серьёзностью ответила девочка. — Это ваше право.

— Спасибо… — выдал Гриша, не совсем понимая, за что благодарит: булочку, которую он принял как во сне, или право не говорить «спасибо».

— Манька, опять за своё, — пробурчал мужчина в пиджаке, шебурша к ним с пакетом под мышкой. — Ладно хоть этот не бомж… Вы уж извините.

Гриша с улыбкой пожал плечами.

— Присмотрела что?

— Не, па.

— Вот и хорошо. Я потом покажу, где ассортимент лучше… Кстати, мужчина, не подскажете, как попасть в Неназываемый, дом двадцать шесть?

Гриша помотал головой. Отец взглянул на него подозрительно, как на сумасшедшего, выдавил «долбаный ЦКТЗ» и, схватив дочь за руку, поспешил на улицу.

— ЦКТЗ, — повторил Гриша, провожая их взглядом. — ЦКТЗ…

— Всё хорошо? — спросила Лейла. Она рассчитывалась на кассе за батон нарезного в целлофановом пакете.

— Хорошо… — эхом отозвался Гриша, пряча булку в карман куртки. — Домой?

— Домой, — улыбнулась Лейла.

Выйдя, она поёжилась от редкого дождика, который настырно метил в глаза, и, спрятав руки в карманы, направилась обратно. Отец с дочкой забирались тем временем в машину, припаркованную подле заброшенного киоска. Когда Гриша завернул во двор вслед за Лейлой, от одного края дома к другому прокатился диссонирующий хор домофонного пиликанья. На улицу хлынули поразительно одинаковые старушки в плотных, будто спрессованных пальто, колодообразных сапогах да выцветших платках на голове. С упорством дерева, грызущего камень, они прошествовали к лавочкам, кто прихрамывая, кто прижимая руку к пояснице, кто глухо причитая. Вместо того, чтобы рассесться, они дождались, когда к лавочкам подойдут все, и словно по жуткой команде застыли сгорбленными истуканами. Десятки тёмных, зыбучих взглядов устремились прямо на Лейлу.