Инстербург, до востребования

14_ johanna_88: Вы не такой еврей, как все эти.

<Комментарий удалён>

14_ johanna_88: Я говорила скорее о метафизическом уничтожении. Да, это связано не только с идеологией НС, но и с моими субъективными переживаниями. Т. е. наличие этих переживаний лишний раз подтверждает правоту доктрины НС. Этим людям я желаю, чтобы их долго били головой об асфальт, потому что они не должны были связываться с теми, с кем не должны. И детям их, которые, надеюсь, не родятся, я заранее желаю сдохнуть. Я не хочу вдаваться с подробности, скажу одно: если эти люди снова попытаются сделать мне что-то плохое, я подам в суд, потому что у меня просто не будет другого выхода. И они при всём желании не сумеют меня остановить.

_stein93: И что дальше?

14_ johanna_88: Я считаю, что эти люди должны объявить всю правду о том, что занимаются в Германии противозаконной деятельностью, которую начали ещё во время жизни здесь. Интересно, почему они этого не делают?

(Ох ты ж ёбаный в рот. Кто бы говорил, как не именующая себя национал-социалисткой идиотка, выставляющая на всеобщее обозрение тексты, которые вполне подпадают под статью 282.)

_stein93: Иногда мне кажется, что вы не существуете, я ещё не встречал таких, как вы.

14_ johanna_88: Прошу извинить, но я всё-таки существую. Несмотря на то, что мне кажется, будто вокруг меня давно уничтоженный Инстербург, а не совковый Черняховск, в котором мне не с кем и не о чем разговаривать. И ненавидела бы тех, кто счёл бы меня фальшивкой и симулякром, и смогла бы доказать свои слова даже в суде (впрочем, это уже абсурд — предполагать подобное, не так ли?), примите это к сведению. Хорошего дня.

[2002]

— Это ты её напоила?! — завопил Александр Борисович, подхватывая на лету падающую чашку с водкой. — Ты, прошмандовка…

— Это ты её довёл до того, что она напивается с кем попало, а потом приходит ко мне с таким лицом, будто ей больше не к кому придти? — перебила Ася. — Ты, ёбнутый старый мудак, какого хера ты всё тут разъебал, а?

Капитан Шлигер, не видевший свою дочь уже много лет, и представить себе не мог, что она будет без зазрений совести разговаривать на чистом мате, носить мужскую кожаную куртку и мартенсы, при виде которых её интеллигентная бабушка упала бы в обморок, и, главное, так смотреть на него. Он собрался было доказать этой сучке, кто тут солдат, а кто — вошь, но внезапно жизнь показалась ему бесполезной и невозможной. Зачем кому-то что-то доказывать? Откуда вся эта дрянь вокруг и зачем она вообще? Эти коллективно-бессознательные вопросы не вызывали желания найти ответы на них, они возникали как составляющие глобальной бессмыслицы. Пока Шлигер не начал пить, он очень долго заставлял себя что-то делать, куда-то деваться, с чем-то бороться и думать, что скоро всё будет в порядке. Ему показалось, что даже слишком долго, а как было на самом деле, ему не было интересно ни секунды. Так чувствуешь себя перед запоями, если ты пьёшь; перед попыткой самоубийства, если ты себя не любишь; перед нервным срывом, если ты просто устал; главное, чтобы никто не заметил, что у тебя нервный срыв.

— Тебе трудно мусор вынести? — продолжала Ася. Отец сильно сдал, но у неё всё равно было чувство, будто они расстались максимум недели две назад. От мешка так несло, что было ясно: стоит он тут недели две, не меньше.

— Пускай Юля выносит, на хуй. Это женская работа. А она ни хрена не делает, здесь и веранда уже полгода заставлена так, что плюнуть негде. Ноги моей больше не будет на этой веранде, дорогие мои.

— И давно ты пьёшь? — холодно спросила Ася, осматриваясь. Гора посуды в мойке, разумеется. Форточка разбита, разумеется, кое-как заклеена газетой «Жизнь». И пожрать у них наверняка ничего нет. — И по-прежнему притаскиваешь негодную мебель с помоек?

— Это не мебель. Это антикварная швейная машинка с подставкой, её можно продать.

— Ты бы вымыл эту чашку с содой, самому не противно из неё пить?

— Это женская работа. Я тут ничего делать не буду из принципа.

В дверь звонили уже минуты полторы, но Александр Борисович делал вид, что не слышит.

— Открывать — тоже, наверно, не мужская работа? — спросила Ася.

— Пошли все к чёрту, у всех есть ключи. Ленятся по карманам поискать, суки.

Ася махнула рукой и повела уже ничего не соображающую Жанну в её комнату.

— Какое всё вокруг серое, — тихо заметила Жанна, когда за ними закрылась дверь.

Ага, серое. От пыли.

— Ложись спать, — жёстко посоветовала Ася. Окна комнаты выходили на помойку, до которой родственникам будущей пропагандистки ариогнозиса было так трудно дойти. Занавеска на окне была наполовину оборвана.

Из прихожей неслось:

— Саша, бля! Ну и скотина!

Последовало несколько долгих звонков.

— Ключом открой! Ключ у тебя в кармане, сука. Нечего зря беспокоить меня.

Послышался лязг и грохот: видимо, Юля всё же нашла ключ.

— Уёбища, бля. — Её голос был совсем не похож на Жаннин. Скорее, на лязг железа. — Пьёшь, тварь? — Александр Борисович что-то невнятно забормотал.

Ася распахнула окно: от пыли было невозможно дышать. Вот и всё, пора съёбывать: она выполнила свою миссию.

— Ты что опять за херню приволок? — завизжала Юля так, что единственное целое стекло в доме чуть не треснуло. — По помойкам ходишь, дрянь собираешь, доски-шмоски… умелец, блядь, кружок «Пьяные руки»! Загадил весь дом, жид недобитый, падаль!

— Ты щас у меня по хлебалу получишь, сука! — не выдержал Шлигер. В кухне что-то затрещало и с грохотом ёбнулось.

— Нож у тебя не здесь! — торжествующе проорала Юля. — Нож, падаль, под матрасом у тебя! Жид, скотина, бутылкой тебя, на хуй, убью!!

Да, пора уходить, подумала Ася. Уже одиннадцать.

— Ещё раз нажрёшься — я уже не руками буду бить! Это сейчас я бью руками. А потом буду бить ногами! Я тебя, жидовская гнида, буду ногами бить! Ты почему сюда бомжей приводил? Я тебе приведу бомжей, сука! Это пока я руками бью! А в следующий раз, Саша, всё. В следующий раз в ход пойдут ноги! А потом всё — слышишь, всё! — накроется пиздой!!

Пророчица, хуле. Первая норна в «G"otterd"ammerung».

Юля была крепкого сложения — дочь, видимо, пошла не в неё, а в эстонского немца. На ней был вытянутый синий свитер, очень идущий к синяку под глазом и выгодно подчёркивающий бледность её помятой физиономии. Её вьющиеся русые с проседью волосы были кое-как сколоты на затылке, одна прядь выбилась и наполовину закрывала второй глаз, под которым синяка не было.

— Это кто? — обратилась она к Александру Борисовичу, который с трудом поднимался с пола.

— Я его дочь, — спокойно ответила Ася. — До свидания.

* * *

Фонари не горели. К счастью, Ася помнила, как дойти до калининградской трассы. Она свернула за угол, навстречу ей с лаем бросилась лохматая псина, смахивающая на овчарку-полукровку, и укусила бы за руку, если бы Ася не стукнула её кулаком по носу. Собака с визгом отскочила.

— Вы что мою собаку бьёте? — крикнула тётка из окна ближайшего дома.

— Чтобы вызвать болевой шок, — злобно сказала Ася. — Чтобы ваша тварь не вцепилась мне ещё и в глотку. Какого чёрта распускаете собак? Куда милиция смотрит?