Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов

Хорошо известно, что Флобер высоко оценил отзыв Бодлера за глубину проникновения «в тайны произведения» [417] . Однако мало кто обращал внимание на то, что П. Верлен в своем первом очерке о Бодлере не только по тональности, но и по сути повторяет эту похвалу общему месту, говоря о поэтике «Цветов Зла»:

Как автор выразил это чувство любви, самое великолепное из общих мест и посему отмеченное всеми возможными поэтическими формами? Как язычник, подобно Гете, как христианин, подобно Петрарке, или как дитя, подобно Мюссе? Ничего подобного, и в этом его самая главная заслуга […].

А теперь угодно вам знать, как наш поэт понимает и выражает опьянение вином, другое общее место, воспетое на все лады от Анакреона до Шолье? […]

То же самое и со Смертью, третье общее место и, увы, самое банальное из всех! То же самое с Парижем, ставшим общим местом благодаря Бальзаку, хотя поэты использовали его не так часто, как романисты [418] .

417

Lettres `a Charles Baudelaire // 'Etudes baudelairiennes IV–V. Neuch^atel. 1973. P. 153.

418

Verlaine P.Charles Baudelaire // Guyaux A.Baudelaire. Un demi-si`ecle de lectures des Fleurs du mal(1855–1905). P. 392–395.

В свете приведенных цитат становится очевидным, что поэтика общего места образует своего рода место встречи тех писателей середины XIX века, которые если и не отрицают вовсе романтического поиска оригинальности и новизны, то, по меньшей мере, стремятся сохранить в нем особое напряжение в отношении таких категорий классицистической эстетики, как подражание, повторение, переложение.

В этом плане весьма симптоматичной является статья «Теория общих мест», принадлежащая перу французского историка и теоретика литературы Ф. Брюнетьера: она была опубликована в 1881 году в «Ревю де дё монд» и актуализирована в 1997 году А. Компаньоном [419] . Если Брюнетьер в своей похвале литературной банальности бросает вызов романтической доктрине оригинальности, утверждая, что «общее место является условием изобретательности в литературе», то Компаньон расширяет исторический контекст поэтики общего места, опираясь в этом на книгу Ж. Полана «Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности», где, как известно, «Спор Древних и Новых» переносится на почву литературы XX века и принимает формы противостояния неоклассицизма и сюрреализма.

419

Compagnon A.Th'eorie du lieu commun // Cahiers de l'Association internationale des 'etudes francaises. 1997. Vol. 49. № 1. P. 23–37.

Возвращаясь к Бодлеру и Флоберу, следует еще раз заметить, что оба писателя оказываются в предельно парадоксальной ситуации: следуя поэтике общего места, они все время рискуют соскользнуть в болото банальностей, тривиальностей, избитых и прописных истин. Об этой угрозе бессмыслия писал Сартр, анализируя «Словарь прописных истин» Флобера. Однако Сартр не видел важного различия, сознание которого привносило в опыты Бодлера и Флобера по-настоящему трагический элемент: речь идет о различии «общего места» как категории классической риторики или классицистической поэтики и прописной истины как категории индивидуального или общественного сознания. Если первая, как мы видели, может быть условием, принципом, причиной литературного творчества, то вторая является скорее следствием человеческой способности не мыслить, то есть способности не мыслить истину, а довольствоваться прописными истинами.

Это различие может показаться очевидным, хотя в самом его сознании присутствует какая-то неизбывная неясность, двусмысленность, о которой свидетельствует, например, отзыв Флобера об одном поэтическом творении Л. Коле:

Ты сосредоточила и изложила в аристократическойформе некую всеобщую историю, которая в основании своем общедоступна. И в этом для меня истинный знак силы в литературе. К общему месту прибегают только глупцы или величайшие творцы. Натуры посредственные его избегают, они гоняются за находчивостью, случайностью [420] .

420

Flaubert G.Correspondance. P. 233.

Для Флобера, равно как для Бодлера, поэтика «общего места» — это поэтика великих писателей, однако само общее место остается доступным или даже манящим и для людей недалеких, всегда готовых ничтоже сумняшеся воспринять очередное откровение. Для Флобера, равно как и для Бодлера, прелесть общего места заключается не в готовом литературном решении, которое оно может предложить, а в решимости начать с общего места, которой требует такого рода поэтика, в поиске и культивировании собственной силы, которая требуется от писателя, принуждающего свою мысль к пассажам из общих мест. Напомню запись Бодлера из «Прециозных заметок»: «Будь всегда поэтом, даже в прозе. Высокий стиль. Нет ничего прекраснее общего места». Поэт должен быть на высоте общего места, думает Бодлер, равно как и Флобер, но это значит, что он должен быть готов в любую минуту низринуться в бездну человеческой глупости, кишащей прописными истинами. Это скользкое положение между фигурой величайшего из творцов и фигурой последнего из глупцов характерно как для Флобера, почти тридцатилетие составлявшего свой «Словарь прописных истин», так и для Бодлера, который в своей книге о Бельгии замахнулся представить настоящую сумму всечеловеческой глупости, чтобы в конце концов самому сгинуть в слабоумии.

Сергей Фокин