Интернет-издание авторов рунета «Портал»

Затянувшись, незнакомец зашёлся надсадным кашлем, сквозь который едва удалось разобрать слова благодарности.

— Не за что, — бросил я в ответ и перешёл на другую сторону проезжей части, благо автомобильная пробка позволяла сделать это без труда.

Мутные неторопливые воды Мойки вполне гармонировали с овладевшей мной меланхолией. Если облокотиться на гранитный парапет, отвернувшись от городской суеты, то получится ничуть не хуже, чем приютиться в глухом дворе.

Стальная, в кожаном чехле, фляжка — подарок позабытой возлюбленной — перекочевала из внутреннего кармана ко мне в руку. Я любил эту вещицу, а вот к женщине, когда-то её подарившей, давно относился равнодушно. Привязанность к вещам переживает чувства к людям так же, как сами вещи переживают людей.

Фляжка закупоривалась винтовой пробкой, поверх которой крепился колпачок в виде тридцатиграммовой стопки. Я, однако, не стал его использовать, а глотнул немного водки прямо из горлышка.

Финская «Koskenkorva», купленная по случаю в Duty Free, горячей волной прокатилась по пищеводу. Мне подумалось, что выбирая сегодня между коньяком и водкой, не напрасно отдал предпочтение последней. Заливать тоску коньяком — всё равно, что поминать усопшего шампанским.

Пребывая в компании собственных мыслей, я в ином обществе в тот час не нуждался, и потому, боковым зрением заметив справа некое движение, ощутил неудовольствие. Лёгкое, поскольку городские улицы, всё же — не то место, где разумно искать одиночества.

Не из любопытства, но машинально посмотрев направо, я обнаружил давешнего незнакомца. Тот, должно быть, пошёл следом, и теперь, стоя метрах в трёх от меня, раскуривал новую папиросу от прежней.

Во избежание назойливых приставаний с разговорами, или того хуже — с просьбами, можно было бы отойти в сторону, однако незнакомец, казалось, никакого внимания на меня не обращал. Когда же он не выбросил окурок в реку, а упрятал в карманную пепельницу, то и вовсе вызвал к себе симпатию и некоторый интерес.

Я принялся искоса его разглядывать.

Помимо упомянутой кепки, одежда незнакомца состояла из мешковатой драповой куртки и коротковатых, но отутюженных брюк. Довершали наряд синие с красной подошвой кроссовки. Складывалось впечатление, что человек этот либо вовсе не обладает вкусом, либо совершенно безразличен к собственной внешности.

Бледное морщинистое лицо со свежими порезами от бритья не позволяло однозначно определить его возраст. Точно за сорок, а скорее даже — около пятидесяти.

Мне сразу показалось, что он принадлежит к тем ленинградцам, которые родились и прожили жизнь в старых районах города. К тем, для кого зелёные насаждения — это чахлый кустик сирени на клочке отвоёванного у асфальта газона. К тем, которые всегда называли Ленинград Питером, и которых, отчего-то, стал раздражать этот топоним после переименования города в Санкт-Петербург.

Я — дитя городских окраин, дитя тёмных парадных и узких подоконников. В юности в своих кварталах мы дрались велосипедными цепями, обрезками телефонного кабеля и кастетами из водопроводных вентилей. А мне всегда нравилось бывать в Центре. Здесь, окунувшись в мрачный лабиринт проходных дворов и коммунальных квартир, тоже можно было получить финку в печень, однако вероятнее всё же — очутиться у кого-нибудь на флэту, в незнакомой и разношёрстой компании. Хиппи и фарцовщики, музыканты из рок-клуба и люмпен-интеллигенты. Здесь, в квартирах с дореволюционной лепниной на потолках и запахом кошачьей мочи в коридорах, духовные наследники Кропоткина, Конфуция и Лао Цзы могли сойтись в яростном споре о влиянии портвейна на продолжительность полового акта. Дешёвый сладкий портвейн и случайный горьковатый секс.

Параллельный мир. Я любил бывать здесь прежде. Люблю и теперь. Но нипочём не согласился бы тут жить. Он давит и высасывает из чужаков жизненную силу. Обитать постоянно тут могут лишь аборигены. Неотличимые внешне от всех прочих, они становятся узнаваемы, если доведётся пообщаться с ними подольше.

К таким обитателям я мысленно отнёс незнакомца и понял вдруг, что был бы не прочь перекинуться с ним парой слов, хотя ещё минуту назад не нуждался в собеседниках.

— Хотите водки? — спросил я негромко, но так, чтобы меня можно было расслышать.

Незнакомец ответил не сразу. Оторвавшись от созерцания замусоренных вод, он несколько секунд как будто приходил в себя, а затем кивнул чуть улыбнувшись.

— Не откажусь.

И добавил, словно бы извиняясь:

— Прохладно.

Я наполнил стопку-колпачок на две трети и поставил на парапет. Незнакомец приблизился, остановившись в полутора шагах. Всё правильно — чтобы общаться с человеком, вовсе не обязательно теребить его за пуговицу.

Мне понравилось, как он пил. Стопку держал, не оттопыривая мизинец, не выдыхал до и не занюхивал рукавом после. Определённо, этот человек был мне симпатичен.

— Похоже, — я глянул в сторону домов, — проходные дворы остались в прошлом.

— Не думаю. Этот город многое пережил. Переживёт и нуворишей. Пережуёт и выплюнет.

— Возможно, — не стал я спорить. — Жаль, только, жить в эту пору прекрасную…

Мы помолчали и ещё раз выпили.

— Я сам с Васильевского, — сказал незнакомец, и я остался доволен собственной наблюдательностью, — но часто гуляю здесь, на Мойке.

— Я тоже.

— Тоже живёте на Васильевском?

— Нет, — покачал я головой. — Тоже люблю гулять на Мойке. Впрочем, не так уж часто. Обычно весной.

Мой собеседник, как мне показалось, взглянул на меня с интересом.

— Почему именно на Мойке? — спросил он.

Не зная как объяснить, я вместо ответа пожал плечами и предложил:

— Пройдёмся? И впрямь прохладно.

Мы не торопясь зашагали по набережной. Он немного опережал меня — узкий тротуар не позволял идти рядом. Какое-то время шли молча.

— А знаете, — начал вдруг незнакомец. — Два года назад, тоже весной, со мною случилась странная история. Где-то здесь, — он махнул рукою, — вот в этих домах я зашёл в незнакомый двор. Обыкновенный двор. И цель имел банальную — выпить, присев на скамейку, бутылку пива. Прошёл через подворотню. Помню, обратил внимание, что ворота полуоткрыты, а на створках изображены то ли собаки, то ли геральдические львы. Необычные такие барельефы. Во дворе ни одной скамейки не нашлось, однако в другом его конце оказалась ещё одна подворотня. Узкая и невысокая, тоже с открытой калиткой. Я пересёк двор и собрался пройти дальше, но… Но не пошёл. Понимаете, там, по ту сторону ярко светило солнце, а по эту было пасмурно. Как сегодня. И ещё там сидела на корточках девочка в лёгком летнем платьице. Играла с большой собакой. Девочка подняла голову, улыбнулась и поманила меня к себе. Вот тогда я убежал.

Мой собеседник вновь умолк.

— Почему же вы убежали? — не выдержал я.

— Я увидел… или мне показалось, что у девочки не было глаз. Я не имею в виду слепоту, или даже пустые глазницы. Глаз совсем не было. Понимаете, совсем. Но она меня видела! И… звала. Мне стало невыносимо жутко. Я выскочил на улицу. Удрал. Остаток дня толком так и не мог придти в себя. Чем бы ни пытался заняться, всё время вспоминал к той девочке. В конце концов, убедил себя, что мне почудилось, хотя ночью толком не спал. Как засну — снятся безглазые люди. На другой день я решил вернуться. Взглянуть, так сказать, в лицо своему страху. Так и сделал, вернулся, да только не нашёл я той подворотни.

— Как это? — не понял я.

— А, вот так. Адрес-то я, сами понимаете, в том состоянии не запоминал. Примерно только помню. Однако, разыскать нужный дом здесь нетрудно, просто идя вдоль по улице. Верно? Верно. Я исходил всю набережную туда и обратно. Истоптал. Но так и не нашёл той подворотни.

— И теперь ещё ищите?

— Нет, — незнакомец остановился и покачал головой, — теперь уже не ищу. Бесполезно. Теперь прихожу сюда в надежде, что она снова мне покажется. Каждую весну прихожу. Напрасно.