Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №9

— Все, — сказал Валентин Сергеевич.

— Как все? — не понял Данилов.

— Все. Хватит. Просмотр доказательств закончен. За нами последнее слово.

— Но как же… — не мог остановиться Данилов.

И тут до него дошло. Все. Сейчас объявят приговор. А Кармадона не вспомнили! И потому Наташу не упомянули! Что же ему дальше дразнить судей и лезть на рожон. Ведь возьмут и упомянут! Данилов замолчал.

— Последнее слово, — объявил Валентин Сергеевич. — Материалы дела вы виде ли. В своих объяснениях Данилов был порой изобретателен и энергичен, слушать его было занятно. Но его слова — одно, а то, что мы знаем о нем, — другое. Я сообщу вам данные специальных исследований. — Валентин Сергеевич принялся называть цифры и нотные знаки, размеры кривых и постоянных, отклонения от фиолетовой горизонтали, степени брутальных импульсов, показания приборов, измеряющих чешуекрылость, инфернальный гипердриблинг и прочее. — Все свидетельствует о том, что теперешние свойства ощущений и намерений Данилова в самых разных критических моментах были человеческие. И музыка его к нам отношения не имеет. Итак, я поддерживаю формулу наказания: демона на договоре Данилова лишить сущности и память о нем вытоптать.

"А сами-то у меня Альбани украли!" — обиженно и жалобно подумал Данилов. Но тут же осадил себя. Это для него кража Альбани была делом непорядочным, но не для них. Да и что теперь вспоминать про Альбани, коли формула выговорена, а с исполнением ее не задержатся. Был ли Данилов, не было ли его… Все. Кончено.

— Настало время выслушать ваши мнения, — объявил Валентин Сергеевич.

Раздалось:

— Лишить!

— Лишить!

— Вытоптать!

"Трое лишить… — слышал Данилов, — четверо… пятеро…" Другие выкрики были не столь решительные. Некоторые даже имели в виду облегчение кары. "Превратить в безумного и отправить на пустую планету!" ("Вариант старца, не Нового ли Маргарита это милосердие?" — думал Данилов.) "Лишить сущности, но не убить, а перевести в расхожую мелодию типа "Чижика" или "Ладушки", но современнее их и пустить в мир!" ("Ужас какой! — содрогнулся Данилов. — Ведь могут превратить и в "Лютики"! Лучше лишить и вытоптать. Пусть сейчас же и лишают… Но дали бы мне хоть на полчаса инструмент на прощанье…")

— Все. Выговорено, — сказал Валентин Сергеевич. — Большинство: лишить.

— Следует испросить утверждение, — услышал Данилов чей-то незнакомый баритон.

— Я помню, — сердито и чуть ли не обиженно произнес Валентин Сергеевич.

Теперь прямо перед собой и внизу Данилов увидел Валентина Сергеевича. Именно там он в начале разбирательства в облике застенчивого счетовода убирал мусор. Валентин Сергеевич ступал осторожно, будто чего-то опасался. И действительно, перед ним разверзлось. Возникла то ли трещина, то ли расщелина. Из нее шел гул. "Туда меня и столкнут", — понял Данилов.

— Демону на договоре Данилову, — произнес Валентин Сергеевич, в голосе его чувствовалось волнение, — определено: лишить сущности и память о нем затоптать.

Он замолчал. "Столкнут, испепелят — и теперь же…" — думал Данилов. Но тут он услышал тихий, хриплый голос:

— Повременить.

Расщелина пропала. Валентин Сергеевич стоял в тишине озадаченный. Наконец он поднял голову и сказал:

— Объявляется перерыв.

Все куда-то двинулись, Данилов это чувствовал. А он не смог бы подняться с места, даже если бы исчезли ремни.

Однако стул его взлетел и оказался в помещении, устланном коврами восточной работы. Помещение деревянным барьером с балясинами было поделено на две неравные части. В большей части зала теперь прогуливались и сидели на мягких диванах судьи. Перед ними разъезжали низкие подсвеченные столики с напитками, лакомствами и табачными трубками. Лежали на них и целебные травы. В судьях, видимо, предполагалось нервное утомление или головная боль. А возможно, и истощение вредности. Стул Данилова стоял за барьером.

Данилов все еще видел перед собой расщелину и слышал гул из нее. Мгновения назад там, в судебном зале, он сидел сам не свой, что ему тогда была пуля, или удар ножа, или жестокая давильня жерновов, все бы он принял и сгинул бы в ничто. Но теперь он остывал, страх приходил к нему: "Вот как могло кончиться…" Что — могло! Надолго ли — повременить? Может, и на полчаса, чтобы дать судьям отдохнуть на диванах и промочить глотки… Данилов сейчас не стал бы вымаливать инструмент для последней музыки — у него дрожали руки. "А кто произнес — "повременить"?"… Данилов пытался вспомнить, у кого положено испрашивать утверждение, но не мог.

— Данилов, подойдите, пожалуйста, — услышал он.

У барьера стоял демон средних лет в черном кожаном пиджаке и свежей полотняной рубашке с галстуком. Данилов показал на ремни.

— Откиньте их, — сказал демон.

Ремни упали. Данилов встал, подошел к барьеру.

— Мне показался интересным отрывок из вашей музыки. Тот, что у нашего ветерана с репейником вызвал сомнение.

— У него все вызвало сомнение, — сказал Данилов.

— Да, — кивнул собеседник. — Он глуп. Так вот, тот отрывок. Вы вспомнили латинскую формулу: "Пахарь Арепо за своим плугом направляет работы". Это ведь приблизительный перевод.

— Да. К тому же я передал лишь смысл…

— Меня заинтересовал магический квадрат, какой здесь возникает. Напомните мне его текст.

— У вас есть на чем записать? — спросил Данилов.

Демон пошарил по карманам, покачал головой:

— Ну вот, если только на манжете.

Он вручил Данилову лучевой карандаш, а потом протянул левую руку, вытрясывая манжет из-под рукава. Данилов писал старательно, однако дрожание пальцев не прошло, и линии дергались.

На манжете вышло:

SATOR

АКЕРО

TENET

OPERA

ROTAS

— Смотрите, — сказал Данилов. — Теперь читайте снизу и наоборот. А теперь ходом быка с плугом. Справа налево… А потом — сверху вниз, вверх, вниз… И так далее… Видите?

— Да. Очень занятно.

— Неужели этот квадрат здесь неизвестен?

— Наверное, был известен. Но о нем забыли.

— Музыка же строилась так… — начал Данилов.

— Я понял, — сказал собеседник.

Он смотрел на свой манжет, а Данилов наблюдал за ним и вспоминал, звучал ли его голос во время разбирательства. И вспомнил: "Следует испросить утверждение…" Да, тот самый спокойный баритон. "И ведь не полагалось ему по правилам, — подумал Данилов, — напоминать о чем-либо Валентину Сергеевичу. А он напомнил. Как бы вынужденно. Будто Валентин Сергеевич и не собирался ничего выслушивать ни у какой расщелины".

— Спасибо, — сказал демон. — Извините, я вам не представился. Меня зовут Малибан. И еще. Эти хлопобуды… или будохлопы собираются в Настасьинском переулке?

— Да, в Настасьинском… А что?

— Так, — сказал Малибан. И добавил, скорее шепотом:

— Мне думается, вы напрасно не внесли в Настасьинском переулке вступительный взнос…

Малибан отошел к мягким диванам.

Данилов в растерянности постоял у барьера, затем не спеша, тоже как бы прогуливаясь, отошел к стулу. Сел. Совсем недавно, в начале перерыва, он чувствовал себя обессиленным рабом, свалившимся на смоченный кровью песок римской арены, меч его был сломан, а в проходе за решеткой ревели оголодавшие львы. Демоны по ту сторону барьера тогда представлялись ему зрителями из лож Колизея, какие могли дать знак и впустить львов. Теперь, после беседы с Малибаном, Данилов ожил. Какие там рабы и какие ложи! А напоминание Малибана о музыке и вовсе укрепило Данилова. Опять он знал, что он Музыкант, и потому признавал себя равным каждому.

Новый Маргарит, попивавший во время разговора Данилова с Малибаном прохладительный напиток в компании с незнакомыми Данилову основательными демонами, оставил их, подошел к барьеру. Он был оживленный и светски-легкий. Улыбался. Данилов не удивился бы, если б Новый Маргарит принес и ему бокал с напитком.

Однако не принес. Новый Маргарит как будто бы явился из восемнадцатого века,

на нем была черная судейская мантия британского покроя и пепельный пудреный парик. Данилов встал, подошел к Новому Маргариту.