(Интро)миссия

Этот милый компрачикос делает, кажется, всё для того, чтобы я навсегда остался Человеком, Который Смеется. Я даже языком не могу пошевелить, чтобы еще больше раздраконить неистового. Язык прилип к нёбу, вытесненный огромным куском мяса. Пытаясь отвлечь себя от боли в уголках рта поиском ассоциаций, я неизменно натыкаюсь на пустоту в своих реестрах. Какой там Антон — инфузория-туфелька по сравнению с этим ископаемым! Фу, я больше не могу!.. Изыди из меня, противный! Целую. Денис дышит часто — чаще, чем нужно. Смелая мысль посещает мою безумную голову: а что, если?.. Вазелин, который я давно хотел выбросить за ненадобностью, чтобы не компрометировал, если что, размазывается по обеим сторонам баррикад. Сейчас начнется бой… Головка входит быстро, не причиняя боли. Дальше — сложнее. Кажется, я слышу скрип… Нет — хочется верить, что это мыши. Мои пальцы контролируют глубину бурения. Половина! Аж дух захватило! Ты только не дергайся — сначала всё запихнем, а потом будет видно… Всё не входит — оказывается, и здесь есть предел (вот бы никогда не поверил!). Первый толчок. Второй. Странно, но мне совсем не больно… „У траха глаза велики“ — еще раз убеждаюсь в справедливости народной мудрости. Денис уже вовсю ездит во мне. С каждым движением вперед стенки отнюдь не бездонной, как казалось раньше, пропасти упираются в простату, создавая неведанный доселе кайф. Денис убыстряет скольжение, и — о чудо! — я кончаю! Руки, упиравшиеся в стену, тут ни при чём. Сжавшиеся дверцы доводят до конца и этого изверга. Он стреляет, войдя почти полностью. Я утопаю в сперме. Натянув штаны, чувствую, как она выливается обратно. Дверцы остаются незакрытыми — кто-то свернул рукоятку экстренного открывания дверей… Присев на корточки, я облизываю безразмерный конец. Он пахнет мной. Он пахнет моими лёгкими… На каждого мудреца довольно простАты…

Денис со злорадной улыбкой наблюдает, как я выхожу на строевой смотр. Он, как связист, стоит поодаль со своими связными офицерами и, рассказывая им что-то, косится в мою сторону. Надеюсь, что вещает не о нашей с ним связи. Мне же не до смеха — действительно трудно ходить. Такое ощущение, что он забыл во мне свой поганый отросток. А тут — строевой смотр! За всеми этими поебушками я забыл, что завтра должна явиться представительная инспекция из округа. Так повелось еще со времен, когда Мойдодыр был не только лейтенантом, но и мужчиной. Два раза в год в нашу часть, впрочем, как и во все другие, наведывалась комиссия, которая должна была определить пригодность солдатиков и остальных служивых к исполнению своего воинского долга. Грузные минские дядьки заставляли бегать, прыгать в вонючих резиновых костюмах, по идее, защищавших от химической атаки потенциального неприятеля, шагать строевым шагом — короче, делать то, что снилось офицерам только в снах с холодной испариной. Хорошо, что подобные экзекуции устраивались только два раза в год — вряд ли кто смог бы пережить это еще раз. Мойдодыр осматривал офицеров, нам же достался начальник штаба. С предельной тщательностью он проглядел подворотнички, вставив Ростику за то, что тот выглядел — впрочем, как и всегда — неопрятно. До меня очередь так и не дошла — на Ростика он потратил слишком много времени. А то бы и мне досталось. Вчера мне было явно не до подворотничка. Да и сперма засохшая была именно на том месте, где находилась надпись, гласившая о том, что штаны действительно мои, а это НШ тоже проверял.

Весь день я провел за начертанием разных предкомиссионных списков и стиркой штанов. А с утра нас построили по тревоге еще до подъема. Мойдодыр решил вновь убедиться, что все готовы к встрече грузных дядей. После завтрака эти толстосумы проверили наш внешний вид. Они были менее придирчивы, чем наше начальство, и вакханалия замечаниями не увенчалась. Сразу после строевого смотра начались экзамены по строевой подготовке. Нам следовало по одному подходить к толстому полковнику — строевым шагом, разумеется — отдавать честь и говорить, что, мол, „по вашему приказу прибыл“. В моем сознании прибывали только скорые поезда, поэтому я шел к толстяку слишком быстро. Он аж испугался, но честь в ответ отдал. И пятерку поставил. Еще бы! Посмел бы он не оценить, как стройные длинные ножки, чеканя шаг, рисовали на асфальте прямые линии, смыкавшиеся в квадраты, прямоугольники и чуть ли не тетраэдры (это когда нога поднималась на уровень груди)! У новичков получались сплошные овалы, но в ведомостях милосердный полковник нарисовал всем четверки.

Следующим испытанием была Защита от Оружия Массового Поражения — иными словами, ЗОМП. Если не успеешь за семь секунд напялить на рыло противогаз, другой толстый полковник считает тебя мертвым, а стало быть, двоечником. Ростик единственный из нас не управился в жизненный норматив и целую лишнюю секунду глотал условные газы, за что и получил „трояк“. Прохожие, которых угораздило в это время проходить мимо забора, с интересом наблюдали, как с десяток дураков, которым полковник истошно орал „Газы!“, зажмуривали глаза, затаивали дыхание и, путаясь в лямках противогазной сумки, нащупывали спасительную резиновую мякоть. Через семь секунд все защитнички были на одно лицо, и только рост отличал Дениса от Вовчика, а меня от Ростика. Спасительный „Отбой!“ вернул каждому свое лицо, но тут же последовала команда „Химическая тревога!“. Спастись от этой напасти можно было, только надев на себя противно зеленого цвета общевойсковой защитный комплект, перед этим, правда, повторив процедуру с противогазом. Этот самый ОЗК представлял из себя очень ценную вещь для рыболовов-любителей. Непромокаемые резиновые сапожки, резиновые штаны, плавно перерастающие в резиновый смокинг и заканчивающиеся резиновой шапочкой. Именно такого цвета шапочка была у меня в детстве, когда я любил хаживать в бассейн „Москва“. Короче, ОЗК был весь резиновый. Теперь уже разница в росте была менее заметной, ибо нашим маленьким ребятам достались костюмы на несколько размеров больше. Именно поэтому они быстрее всех облачились и наблюдали, как Денис натягивает сапожки на несколько размеров меньше. Толстый полковник простил Дениса, видя явную недоработку со стороны противохимической промышленности. Воскрешенный полковником, мой вчерашний лавер еще долго ругал противохимическую промышленность, успокоившись только перед началом экзаменов по физической подготовке.

Мне даже и не пришлось уламывать экзаменатора освободить меня от кросса. Тот сам спросил, кто освобожден. Более того, я проявил чувство патриотизма по отношению к родной части, изъявив желание пробежать стометровку в паре с длинноногим Денисом — на спор. Напялив три пары носков, дабы ноги не метались в сапогах, я принял стойку низкого старта. Потом Денис визжал, что я рванул задолго до отмашки командира взвода. Теперь это уже неважно: я обогнал Дениса на два своих тела и показал абсолютно лучший результат в части. Жаль, что на задницу не поспорили! На остальные мероприятия, типа общения с турником и пятикилометрового кросса, я не пошел. Пропитые и прокуренные офицеры плелись в хвосте дружной колонны солдат, а замыкали весь этот растянувшийся на добрый километр караван прапорщики. Надо отдать им должное: добежали все. Вовремя сообразив, что любое мое слово вызовет у них жажду крови, я молчал и даже не смеялся — почти. Позволил себе только поиздеваться над Денисом, которого длинные ноги так не вынесли за пределы прапорщицкого пелотона. Злобно покосившись, Мистер Большая Шишка пошел отстирывать штаны. Он их испачкал, когда на повороте ноги заплелись буквой „гамма“, и младший сержант лег сразу под двоих прапорщиков.

Пятница, двенадцатое, началась с политзанятий, которые проводили три пухлых полковника. Не нужно было быть большим фантазером, чтобы на ум пришли три толстяка Олеши. Мы с Денисом по очереди передавали друг другу роль горбатого могильщика тостяков (забыл, как его звали — на „г“, по-моему). Толстяки быстро поняли, что опрашивать народ на предмет знания состава блока НАТО и тусовки наших друзей не имеет смысла, и перешли на более желанную тему — состав Политбюро ЦК КПСС. Благо, все эти старпёры висели на стене, так что ребятам не составило труда повернуть голову и прочитать заветные фамилии. Три толстяка остались довольны, а мы отправились собираться на стрельбы.

По дороге на полигон, который находился далеко за нашим „Луна-парком“, я донимал командира взвода вопросами, как и по кому именно нам нужно будет стрелять. Тот был занят разговором с толстым полковником и ответами меня не удостоил. Оказалось, что мишени, заботливо расставленные Ростиком еще вчера, растащить на дрова не успели. Полковник объяснил, что стрелять стоит по мишеням — просто лечь и стрелять. Если попадешь — „пятерка“, не попадешь ни разу — „двойка“. Всё просто и ясно. Признаться, мне не понравилось стрелять — слишком шумно. Да и в плечо отдавало так, что под вечер я ходил искривленный. Но попал. Мишень моя свалилась после первой очереди, которая глубоким эхом застряла в мозгах. Попали все — на самом деле в этом ничего сложного не было, зря я так волновался. На этом, оказалось, проверка для нас и закончилась. Мне даже не дали почистить автомат — прискакал замполит и увел меня писать проверочные ведомости. Оно и к лучшему — перспектива измазаться в масляных автоматных внутренностях особо меня не прельщала.

Мойдодыр прозрачно, как только он это умеет, намекнул, что я должен написать себе все пятерки, если хочу в отпуск. В отпуск я хотел и намек Мойдодыра понял. К вечеру бумажки предстали перед тремя толстяками в лучшем виде. Напоследок подписав их и выразив перед всем строем оральное удовлетворение нашей боеготовностью, толстяки поспешили в свой Минск, дабы успеть вернуться к концу пятницы — рабочей недели, то есть. Ростик снова бесился: не мог он простить меня, а тут еще я в отпуск еду! „Резон в этом есть, — сказал я ему. — Как же могут свиньи остаться без своего пастыря?“ Как всегда в подобных случаях, диалог закончился „милым Августином“. Песенка эта, думается, снится Ростику до сих пор.

Официально Мойдодыр объявил о том, что я поощряюсь отпуском, ровно через неделю. Всё это время офицерский состав обмывал успешную демонстрацию боеготовности, и к пятнице от них осталась лишь кожа, обтягивавшая проспиртованные скелеты. Если бы не звезды на погонах, их бы наверняка унесло ветром. Я не скрывал радости и, увидев Голошумова за пультом дежурного, решил это дело отметить. Тут еще Славик вернулся из госпиталя, полный сил, желания попить коньяка и, как я надеялся, массы других желаний. Но и это, как оказалось, было не всё: при пятничном прощании с солдатиками Мойдодыр зачитал приказ об увольнении Стаса с Юриком. Для них это было полной неожиданностью — до этого замполит грозился продержать их до конца мая. Бросив нас по дороге на ужин, они помчались на вокзал покупать билеты, а заодно и самогон.

Я выпил с ними чисто символически, лишь пригубив зловонное пойло. В полночь, обнявшись со всеми, они покинули часть. Голошумов принял их дембель настолько близко к сердцу, что не мог подняться для объятий. Я поманил Славика в клуб… Со дня на день прапорщики хотели перетащить бильярд на улицу. Эта ночь будет последней, когда мы сражаемся с глазу на глаз в клубе. Славик всё время выигрывает. Между делом опрокидывая рюмку за рюмкой, мы приближаемся к состоянию дежурного по части. Славик действительно пару раз трахнул Ирку. Но она ему сказала, что я был лучше. „Ну еще бы! А как ты думал?! Видишь — девчонка, а понимает в этом! Кстати, о трахе: неплохо было бы…“ Я раздеваю Славика. Одежда разлетается по бильярдному столу. Вот уже Славик совсем голый лежит на бархате и барахтается в моих объятиях. Коньячный спирт валит меня с ног, но не может сбить эрекцию. Я влетаю в него почти с разбегу. Славик не может вырваться, хотя и пытается. А потом уже просто лежит, закрыв глаза, двигаясь только в ритме моих толчков. От пота бархат становится влажным, потом — и от его обильного фонтана. Мы кончаем одновременно. Славик встает, только когда я протягиваю руку. Он обессилен настолько, что последнюю партию сливает всухую. Я провожаю его и зачем-то возвращаюсь. Играю сам с собой, постоянно выигрывая. Прислонясь к стенке, стягиваю одежду и ложусь туда, где час назад лежал Славик. Он уже видит сны, когда я, представляя его на мне, ввожу в себя кий. Трахаю себя до рези в кишках, до очередного опустошения спермохранилищ, которое наступает не скоро. Еще задолго до этого я слезаю со стола. Стоя гораздо приятнее. И вот оно — опустошение… Я даже огорчаюсь, что самодельная радость прерывается так внезапно. На репетер сил нет. Их нет даже на обратную дорогу… Возвращаюсь уже с рассветом, представляя по дороге, как забиваю шарик в лузу, не меняя позы, с кием в себе. Смешно, но этого я так и не попробую: наутро стол перенесут в беседку. Замполит еще возмутится, что бархат так быстро износился…

Мне страшно было смотреть в зеркало, когда Голошумов, вопреки логике и законам физики и биологии, поднял нас на завтрак. Я дошел только до железной дороги и увалился на мягкую травку за сарайчиком, попросив ребят особо назад не торопиться. Парко-хозяйственный день обещал быть нелегким, и эти полчаса сна были как нельзя кстати. Славик тоже выглядел не лучшим образом: помятое лицо и волочащиеся ноги. Денис всё понял, но промолчал. С развода меня отправили в связную каптерку помочь убраться. Там-то я и дорвался снова до большого куска мяса. Уже забыл, что в рот неудобно, и попробовал еще раз. Это быстро надоело, и я доделал руками. Как раз Денис успел вытереться, и пришел главный связной капитан — проверить, как мы там убираемся. Вставил за медлительность, но нам обидно не было. Мы действительно не торопились убираться…