Инверсия

Я же сейчас не на уроке. — Фёдор сделал попытку отбиться. — И сегодня воскресенье.

— Лодырь. — В голосе сестры появились нотки осуждения. — В воскресенье, значит, мозги напрягать не надо?

— Я тебя чему учил? — поддержал жену Никита. — Первый принцип Мяосина…

— …гласит: сторонись нерадивости и лени, — оттарабанил парнишка. — Вот вы меня и потренируйте.

— Хват! — расхохотался Кобыш. — Зря пацана обижаете. Он своего не упустит.

— Вот и чудесно. — Мастер-наставник легко поднялся с травы. — Сооруди-ка нам, братец, для начала стол. Простой. Деревянный. И пару лавок.

Фёдор старательно засопел и устремил напряжённый взгляд на то место, где только что сидел его старший друг и несравненный учитель. Через несколько томительных мгновений рядом с Никитой образовался колченогий уродец и две доски, закреплённые на сосновых чурбаках.

— С пространственной геометрией тоже плоховато, — констатировала Маша. — Надо форму чётче выдерживать.

— Ладно, — Кобыш, не вставая с табурета, хлопнул ладонью по оструганной поверхности стола, — уже кое-что. А теперь, хлопчик, не отвлекайся и следи за процессом.

И он принялся выстраивать перед Фёдором вазочки с самым разнообразным мороженым — пломбиром, крем-брюле, шоколадным, фисташковым, клубничным, смородиновым и ещё десятком других сортов, пока у парня глаза не разбежались.

Чайная церемония в моменты пребывания в Москве являлась для Монаха чем-то вроде отдушины. Вот и сейчас он неторопливо налил из чахая благоухающий настой в высокий узкий сянбэй и накрыл его широкой чашкой. Потом перевернул, отставил сянбэй, выждал несколько секунд и сделал микроскопический глоток. «В горле так, как в первый дождь весной», — подумал он и закрыл глаза. Ему вдруг вспомнилась прошлогодняя встреча с Учителем. Тогда он впервые появился в храме не один, а со своими новыми друзьями. Лу-Хтенг благосклонно отнёсся к его просьбе о встрече и даже выразил желание познакомиться с адептами второго уровня. Он принял их в зале для медитаций, с тихой улыбкой ответил на приветствие каждого, и после того, как команда испытателей чинно расселась на циновках, начал долгую и неспешную беседу. О неисповедимых тропах человеческой истории и об ответственности каждого человека за жизнь на планете, о великих пророках древности и о путях, указанных ими. Лама не столько говорил, сколько внимательно наблюдал за реакцией гостей на сказанное, ему было очень интересно знать, чем отличаются обычные люди от инициированных среди звёзд. Плавный поток его речи не иссякал ни на секунду, и тем не менее казалось, что он не сказал ещё ничего, а время замерло и прекратило своё течение. Испытатели, зачарованные звуками его голоса, сидели неподвижно. И вот в какой-то неуловимый момент вдруг наступила тишина. Она всё длилась и длилась, пока Женя Седых не задал вопрос, вздрогнув от неожиданно вырвавшихся слов: — Что это было, Учитель?

— Каждый должен ответить сам. — Глаза Лу-Хтен-га остались полуприкрытыми. — Когда мы раскрываемся и становимся частью Пустоты, мы приходим к переживанию и взаимосвязанности, к постижению того факта, что все вещи соединены и обусловлены во взаимозависимом возникновении. Каждое переживание и событие содержит все события другого порядка… Что мы слышим, когда звучит звонок? Колокольчик? Воздух? Звук в наших ушах? Или это звенит наш мозг?.. Звенит всё вместе. Звенит то, что находится между.

— Необычная формулировка, — сказал Кобыш, — хотя и несложная для понимания.

— Так всё устроено. — Лама посмотрел на него долгим взглядом. — Речь — клевета. Молчание — ложь. За пределами речи и молчания есть выход.

Одну фразу, существующую до слов, не передадут и тысячи мудрецов.

— И как же следует относиться к такому миру? — поинтересовался Тёрнер.

— Реальный мир пребывает по ту сторону наших мыслей и идей, мы видим его сквозь сеть своих желаний, разделённым на удовольствие и страдание, на правильное и неправильное, на внутреннее и внешнее. Чтобы увидеть Вселенную такой, какова она есть, нам необходимо перешагнуть через эту сеть.

— Примерно это самое я и чувствовал после возвращения от Сферы, — прошептал Брюс, а Седых согласно кивнул.

— Но мы научились управлять этим миром — Дорин протянул к ламе раскрытую ладонь, на которой поблёскивал и переливался крупный аметист. Лама узнал этот камень. Он являлся точной копией того, что украшал лоб бодхисаттвы Авалокитешвары в одном из пещерных храмов Аджанты, где Лу-Хтенг когда-то очень давно начинал свой Путь Постижения Истины, и символизировал всевидящий третий глаз.

— Ещё не научились, — вздохнул он. — Это иллюзия.

И он начал рассказывать, как триста лет назад в заброшенном и обветшавшем селении на берегу Ганга появились буддистские монахи и выкупили у родителей-париев маленького мальчика по имени Даярам. Как долго потом пробирался маленький отряд через джунгли, подвергаясь жутким опасностям, как представлялось тогда мальчику, хотя хищники, попадавшиеся буквально на каждом шагу, почему-то не трогали монахов, и наконец достигли Аджанты. Там началось обучение будущего Лу-Хтенга. Он потратил на это долгих пятнадцать лет и узнал то, что ревностно скрывалось от окружающего мира.

Каждые сто лет Совет старейшин тибетских храмов собирался для групповой медитации и определял избранников, которым предстояло поддерживать Равновесие Мира. Кропотливо взращиваемые лучшими наставниками молодые хранители исподволь постигали многообразие и сложность планов бытия, методики установления грядущих ключевых событий истории и техники воздействия на них, но не впрямую, а косвенными путями. Они не должны были сами вмешиваться в дела людей, но им вменялось в обязанность брать учеников, выбирая из сотен и тысяч вероятных вершителей судеб, обладающих определённой харизмой, именно тех, кто мог наиболее безошибочно влиять на расклад сил в земном сообществе. Способы привлечения к себе нужных учеников были предметом отдельного, особенно заковыристого курса обучения.

Войдя в силу, Лу-Хтенг, ставший лучшим среди равных, сам выбрал себе в качестве объекта влияния огромную страну на севере Евразийского материка, носившую загадочное имя Россия. Как раз при его незримом содействии императрица Елизавета Петровна в 1741 году официально признала буддизм на территории своей державы. Наибольшие хлопоты доставил ламе двадцатый век с его двумя мировыми войнами, с установлением жестоких тоталитарных режимов и появлением всё более мощного оружия массового уничтожения. Стараниями всех Хранителей с большим трудом удалось уберечь мир от превращения в выжженную пустыню. И вот в начале девяностых годов Лу-Хтенг привлёк к себе наиболее перспективного — в чём он уже имел счастье убедиться — ученика, приложившего немало сил для создания условий, способствовавших появлению новой ветви человечества.

Правда, большинство из неофитов, сравнившихся в возможностях с древними богами, слишком плохо представляли себе мировые взаимосвязи и тонкие механизмы, приводящие к их изменению. При этом лама с некоторым укором посмотрел на Дорина. Тех же, кто действительно достиг уровня эффективного влияния на плотный мир, ещё чрезвычайно мало. Среди них, к слову сказать, Лу-Хтенг особо выделил бы группу Ли-Бородина-Терехова-Тараоки, уже взявшую на себя нелёгкий труд по поддержанию равновесия.

— Но если существуют Хранители, к чему сводится миссия адептов третьего уровня? — с искренним недоумением спросил Виктор Хромов.

— Охотящийся за оленем не видит горы, — терпеливо произнёс лама. — Мы можем лишь способствовать изменениям, а они в состоянии сами менять реальность. Причём в нескольких мирах сразу. В иерархии близости к Абсолюту они стоят гораздо выше нас. Мы даже не достигли вашего, второго уровня. Мы лишь ощущаем траектории и последствия событий, а выполнение действия возлагаем на других.

— Выходит, вы определяете предназначение людей, — совсем тихо выговорил Клюев. — И заранее знаете, что нас ждёт.