Инвиктум

словно пытается ее угомонить. Но мать непреклонна. Ее лицо – жестокая маска, на которой я

вижу лишь презрение. – Просто прекрати это, хорошо? Ради всего святого, что ты делаешь?

Это ведь наш сын.

– Я знала, - тянет мать, кривя натянутую улыбку и качая указательным пальцем, - Я

всегда знала, что это ты. Ты всему виной.

– Умоляю, Элия, - отец качает головой, пристально глядя на нее, - Не заставляй меня

делать это.

– Ты, - выплевывает она, словно яд, - лжец. Но я давно раскусила тебя, Грегори. Я знала, что ты такой. Именно из-за тебя я начала работу над программой «Инвиктум». Подозревала, что ты будешь именно тем, кем оказался в итоге. Опасным фриком.

Папа не злится. Его лицо спокойное, но глаза подернуты тревогой. Он едва заметно

осматривает тела людей, лежащих на полу. Возможно, ищет там меня. Хочу вскочить и

побежать к нему, но не могу. Данте крепко держит меня.

– Пусти, - шепчу я отчаянно, - Пусти меня, я должна…

– Это безумие, - шипит он, - Тебя убьют.

Вижу, как мать подходит совсем близко к сетке. Ее глаза сужены, рот скривлен

высокомерием. Она считает себя лучше отца. Лучше всех. Стражи ждут приказа. Мои глаза

застилают слезы. Господи, я должна что-то сделать! Я должна помешать ей! Ведь она

собирается убить его.

– Ради наших детей, - шепчет отец, опуская ладони, которые понемногу прекращают

пылать, - Остановись. Я сдамся. Но не смей преследовать Адриана.

– Я убью его, - холодно тянет мать, разводя руками, - Я истреблю эту чертову расу раз и

навсегда. Как завещала Элен Грин – Инсолитусы должны быть уничтожены.

Эта фраза – последнее, что она говорит. Ее глаза загораются яростью всего на секунду, когда она смотрит на отца, а затем ледяная женщина кивает. И я слышу множество

выстрелов. Их будто бы сотни, миллионы. Мои внутренности рвутся на части, я истекаю

кровью, хотя в меня и не стреляли. Изо рта вырывается нечеловеческий вопль.

– Нет! – ору я, что есть мочи, дико вырываясь из хватки Данте, - Папа! Нет!

Дымка от выстрелов затемняет видимость. Я не слышу ничего, кроме свиста пуль и

собственных криков. Из глаз катятся слезы, и я оседаю на пол. Сердце заходится в

ужасающем, колючем ощущении. Руки трясутся так, что мне не остановить их.

Смотрю вперед. Выстрелы стихают. Солдаты грудами окровавленных тел лежат на

земле. Они больше не дышат, их нет. Как и моей матери – она буквально испарилась.

Наверняка, унесла ноги, когда все это безумие началось. В этот момент я осознаю, что дико

ненавижу ее. Не так, как раньше. Эта ненависть другая. Сильная, жгучая. Она не просто

ударила меня, она меня уничтожила.

Вскакиваю и несусь вперед, наплевав на ситуацию. Про себя шепчу «пожалуйста,

пусть он будет жив». Мои колени трясутся, мозг перестает соображать. Я не хочу, не могу

позволить себе даже мысли, что отец мертв.

20

3

Megan Watergrove 2015 INVICTUM

Но так и есть.

Когда я вижу его изрешеченное тело на полу, рядом с телами солдат, которых он убил, меня обдает жаром. Я падаю на колени рядом с ним и воплю от ярости.

– Нет! Нет!

Папа еще дышит. Но очень слабо. Вся его рубашка в крови – ее можно выжимать.

Лихорадочно ищу, чем бы зажать рану, но потом понимаю, что ран слишком много. Они

повсюду. Он буквально утопает в собственной крови. Из его рта тянется красная струйка, на

лбу царапины, шея кровоточит. Папа задыхается, ловит ртом воздух, а я не могу никак

справиться с дрожью в руках. Все мое тело содрогается в диких, неконтролируемых

потряхиваниях.

– Реми, - еле слышно шепчет он, его окровавленная рука тянется к моему лицу, - Беги из

города, дочка. Она…знает…

Отец замолкает. Из его рта вырывается последний вздох, и я кричу, заглушая все звуки

этого мира. Мое сердце сжимает ужасная боль, конечности немеют, губы дрожат, а из глаз, не

прекращая, текут горячие, обжигающие кожу, слезы.

– Папа, нет! – вою я, захлебываясь в рыданиях. Мои руки бьют по его груди, трясут его

тело. – Пожалуйста, нет! Очнись, папа!

Падаю на его тело, обнимая и вереща что-то, чего уже сама не понимаю. Мой отец

мертв. Он лежит здесь, на полу нашего дома, расстрелянный по приказу моей собственной

матери. Его глаза закатились, губы приоткрыты. Он так и не успел сказать мне что-то важное.

А я не успела с ним попрощаться.

В этот момент меня не волнует ничего. Вокруг пустота, внутри только яростная боль, сжимающая мою грудную клетку, ломающая ребра, уничтожающая сердце. Слезы на глазах

высыхают. Я полусижу над телом отца и качаюсь из стороны в сторону, будто безумная.

Наверное, так и есть. Я сойду с ума. Я лишусь разума, потому что его больше нет со мной.

Мой отец мертв. Это навсегда. Это навеки.

Слабо всхлипываю, пытаясь унять дрожь во всем теле, но это не помогает. Изнутри

меня раздирает. Руки странным образом горят, словно я опустила их в открытый огонь.

Качаю головой, отмахиваясь от всего окружающего. В этот момент до моей руки

дотрагиваются.

И происходит дикость.

Данте Манчини не может оторвать своей руки от моей. Его тело сотрясается, лицо

покрывается пятнами, а вены на лбу и шее становятся багровыми. Он начинает задыхаться, но руки моей отпустить не может. Не понимаю, что происходит, но, кажется, это делаю я.

Данте вырывает на пол. Но это не рвота. Это кровь. Он отрывает от меня руку слишком

поздно. Пятится назад, хватаясь за горло, которое покрывается краснеющими волдырями. Я

качаю головой, мол, нет, это не я. Это не могу быть я. Нет.

Наконец, спустя несколько секунд, Данте падает на пол, в диких, поражающих

судорогах. Он не может дышать, его глаза краснеют, кожа трескается и покрывается мелкими

полосками. Из них вполне можно было бы собрать мозаику. Прикрываю рот ладонью, чтобы