Иные измерения. Книга рассказов

— Жив?!

— В больнице. Врач говорит — спасут. Но мы с девочками не знаем, что с ним, боимся. Он вдруг стал запирать меня на весь день, не давал на базар пойти, в магазин. Запрещает подойти к окну.

— Почему?

— Ревность. Не ревновал, когда была молодая, красивая. Врачи говорят — заживут вены, нужно будет лечиться от депрессии, от какой-то мании. Девочки рядом стоят, плачут.

— Когда опять будете в больнице?

— Каждый день ходим, продукты носим. Ничего не ест.

— Поклонитесь ему от меня.

«Затравленный человек, перенапряжение. Что-то подобное должно было случиться», — думал я в сигаретном дыму.

Ужасно, но мне было нетрудно представить себе Гургена с перерезанными запястьями. Оставаться наедине с этой новостью, чувствовать своё бессилие становилось все невыносимей.

Утром поехал в церковь. Встал перед алтарём, молился о друге. Я жалел, что впопыхах не сообразил взять у Ашхен номер ереванского телефона. Она позвонила только в начале сентября.

— Извините. Мы в Москве. Девочкам пора было в школу. Гурген тоже тут. В психиатрической больнице. В Кащенко. Сегодня еду туда. Если бы вы смогли… Его никто не навещает. Запретил кому-либо говорить…

По дороге я купил яблоки, сливы, виноград. Пакет фруктов. Встретился у ворот больницы с Ашхен.

— Идите к нему сами, один. Иначе он что-нибудь подумает… — она объяснила, как найти корпус, палату. — А я пойду после вас, через некоторое время.

Торопливо шёл по больничным аллеям со своим пакетом. Думал о том, насколько стал дорог мне этот человек.

В корпусе у меня проверили содержимое пакета, провели в отделение. Санитар отпер железнодорожным ключом какую-то комнату с двумя стульями, велел ждать, запер меня и вышел в другую дверь.

Вскоре оттуда появился Гурген. На первый взгляд, все такой же, все в том же чёрном пиджаке из кожзаменителя.

Я кинулся было к нему. Он отстранил меня властным жестом.

— Не сам пришёл? Ашхен привела?

— Но я не знал, где ты, что ты… — Приглядевшись, можно было заметить и шрамы на запястьях, и то, как он измождён.

— Я — хорошо. Ты как?

— Не важно. Скажи лучше, что с фильмом? — неосторожно спросил я и пожалел о том, что спросил.

— Разве не знаешь, не успел тогда домонтировать, озвучить, — ярость загорелась в его глазах. — Смотри, за нами подглядывают!

И вправду, за прорезанным в двери окошечком виднелась голова санитара.

— Принёс тебе немного фруктов. Возьми.

— Привёз бы лучше план Иерусалима! Набрасываю тут сценарий фильма о Голгофе. — Он все же взял пакет, не попрощавшись, направился к двери.

…Как большинство талантливых людей, Гурген и до болезни был эгоцентричен, думал только о себе, о своих проблемах. Остальное говорилось из вежливости. В его положении все можно было ему простить, но после этого посещения в душе осела горечь.

Не скоро удалось раздобыть большую карту древнего Иерусалима, передать Ашхен. Она рассказала, что Гургена выписали из больницы.

Он мне не звонил. Я ему тоже.

Финал всей этой истории наступил во время перестройки.

Публиковались лежавшие под спудом книги. Вышел в свет и мой роман. Снимались с полок, выходили в прокат ранее запрещённые кинофильмы.

— Здравствуйте! Извините, это Ашхен! — голос в телефонной трубке был счастливый, радостный. — Сегодня вечером в Доме кино ретроспектива фильмов Гургена! Придёте? Приходите! Он будет встречать всех своих у входа.

Я, конечно, пришёл. В вестибюле, окружённый людьми, стоял Гурген. В коричневой куртке из настоящей кожи, вельветовых джинсах.

— А! И ты появился. Зачем? Ты же знаешь все мои фильмы. Зачем пришёл? Ашхен позвала?

— Не видел ещё картины про космос.

— Ну, иди в зал. Увидишь. А я подумал — пришёл ради банкета.

Впечатление от его прежних картин осталось прежним — ловец неуловимого. Фильм о покорении космоса показался слабее, чем предыдущие. Но тоже хорошим.

Барахтался в невесомости космонавт, вздымались протуберанцы над солнцем.

Я сидел среди зрителей, как забытый, выброшенный из монтажной фразы ребёнок.

…Фильм о Голгофе Гурген так и не снял. Космическая станция «Мир» давно покоится в пучине Тихого океана. Солнце пока что мечет свои протуберанцы.

Ночь

Лучистые медузы фонарей ещё светились в темноте на вершине холма и ниже — над ущельями узких улочек. На одной из них смутно виднелся автомобиль, на котором я был сюда доставлен. Тусклый отблеск отражался от его крыши.

Несмотря на то что шёл только одиннадцатый час вечера, улочки были пусты. И только здесь, на возвышении, под большими платанами скверика в стеклянном баре перемещались тени нескольких посетителей, мерцал экран телевизора.

Я похаживал по брусчатке вдоль низкой ограды сквера, нисколько не жалея о том, что остался тут совсем один. Тащиться в темноте по незнакомому городу в поисках каких-то археологических раскопок показалось мне диким, неинтересным занятием. Тем более, что я и так был переполнен впечатлениями последних дней.

Ни один из моих четырёх спутников не знал ни русского, ни английского языка. А я почти не владел итальянским. Поэтому предводитель нашей компании дон Джузеппе с трудом уразумел, что я не хочу на ночь глядя искать и осматривать эти самые раскопки. А уразумев, предложил подождать в машине или пойти в светящийся бар.

— О ’кей! — сказал я. — Не волнуйся.

Они неуверенно двинулись куда-то в темноту, свернули за тёмную громаду старинного костёла. Некоторое время я ещё слышал удаляющиеся отзвуки их голосов. Потом всё стихло. И я почему-то вдруг вспомнил, что не захватил с собой в эту поездку паспорт.

На всякий случай решил, согласно российскому опыту, не заходить в бар, где были люди и куда могла, чего доброго, нагрянуть полиция. Правда, моя одинокая фигура, торчащая у ограды, тоже могла привлечь внимание.