Иные измерения. Книга рассказов

Потом местный настоятель обязательно водил нас по собору, показывал различные древности и реликвии, советовал, что нужно посмотреть в его городе.

Дон Джузеппе непременно следовал всем рекомендациям. Таскал нас за собой. Заходил в каждом городке на почту, откуда посылал открытки маме и тёте.

Вчера, перегруженный обилием впечатлений, я взбунтовался и засел в уличном кафе перед музейчиком античной керамики. Спустя некоторое время дон Джузеппе с компанией появился перед моим столиком, потрясая копией древнеримских бус, которые он купил в сувенирном киоске музея для моей жены.

Лишь поздним вечером возвращались мы в наш дворец. Там ждал ужин, приготовленный стерильно чистенькими пожилыми монашками в синих платочках. Занятия в семинарии ещё не начались, семинаристы ещё не вернулись с каникул. Мы занимали лишь край одного из длинных столов в пустой трапезной. Иногда нам составлял компанию директор семинарии — интеллигентный пожилой человек, заботившийся о том, чтобы я не забыл попробовать тот или иной сорт маслин или сыра.

Каждое утро в семинарии начиналось с молитвы. Один из моих товарищей по путешествию — семинарист Паскуале деликатно стучал в дверь комнаты, где я спал, приглашая пройти в помещение с алтарём и распятием. Там дон Джузеппе служил перед нами мессу.

Сегодня я поднялся, умылся, увидел, что за окном идёт дождик, омывающий кипарисы и пальмы, заросли кустов с поникшими от влаги цветами, и малодушно подумал, что, может быть, из-за непогоды мы в этот раз никуда не поедем. Я несколько очумел от этой гонки. За день мы посещали по два, а то и по три города со всеми их соборами и музеями. Оказалось, дон Джузеппе странным образом за всю свою двадцативосьмилетнюю жизнь не покидал родных мест. Не был ни в Риме, ни в Неаполе, ни в Венеции, ни во Флоренции. Подозреваю, своего любимца не отпускали в большой мир мама и тётя. Может быть, этим и объяснялось его теперешнее стремление повидать как можно больше.

Все это было по-человечески понятно. Однако столь долгое отсутствие компании, отправившейся невесть куда осматривать во мраке проклятые раскопки, становилось скандальным, нестерпимым. Было уже без четверти два.

Я то присаживался на низкую каменную ограду, то маятником ходил вдоль неё.

…Утром мы долго ждали дона Джузеппе в комнатке-часовенке. Паскуале несколько раз бегал за ним, стучался в дверь. Но Джузеппе не открывал, не отзывался. В конце концов пошли завтракать без него. Он и к завтраку не пришёл.

«Наверное, заболел», — подумал я. Вышел в парк. Дождик кончался. Проглянуло солнце.

Свернул с аллеи кипарисов на мокрую тропинку, ведущую куда-то мимо шеренги высоких кустов гибискуса, когда увидел за ними нашего предводителя.

Джузеппе стоял бледный, страшный, с раскрытым молитвенником в руках. Заметив меня, он в ужасе отступил, замахал рукой, чтобы я не приближался к нему, ушёл.

Я и ушёл.

Всё объяснилось очень скоро, сразу после нашего выезда из семинарии. Оказывается, он просто-напросто проспал час молитвы, счёл это величайшим, постыдным грехом.

…«Что же могло с ними случиться?» — с тревогой подумал я, и в этот момент внимание привлекла плотная кучка людей, показавшихся из-за тёмной громады собора.

Это были, несомненно, мои спутники. О чём-то тихо переговариваясь, они прошли мимо, совсем близко, стали спускаться к машине, уселись в неё. Сверху стало видно, как зажглись фары, слышно, как заработал двигатель.

Они собирались уехать без меня! Бросить иностранца одного, в чужом городе, в чужой стране! Можно было сойти с ума от странности их поведения.

Я ринулся вниз к машине.

Она двинулась навстречу. Дверь приоткрылась. Я перевёл дыхание, сел рядом с доном Джузеппе.

Сзади кто-то постанывал. Это был Паскуале, как выяснилось, сорвавшийся в темноте с деревянных мостков над раскопками и вывихнувший лодыжку.

Долгое отсутствие объяснилось тем, что они едва довели его назад, много раз останавливались, давали возможность отдохнуть, пока наконец усадили в машину. А меня они, конечно, видели. Собирались подъехать за мной наверх.

— Ну, как археология, раскопки? — спросил я, когда у меня отлегло от сердца.

— Манифико! — воскликнул дон Джузеппе. — Руины времён римских цезарей. Арки. Цитадель. Гробницы. Великолепно!

Но я ни о чём не пожалел.

Фантомная боль

Солнце только встаёт где-то там, впереди, за синеватой стеной далёкого хребта. По обе стороны трассы тянутся пирамидальные тополя. И там же, справа и слева, взблескивают арыки, громко вызванивают струями воды, бегущей с горных ледников.

В опущенное оконце газика тянет знобкой предутренней свежестью. Всё время слышится оглушительное чириканье каких-то пичуг. Вспугнутые нами, они стайками взлетают и опускаются вдоль обочин.

Знобит не от свежести — от ни с чем не сравнимого волнения, которое дарит эта дорога за тысячи километров от родного дома.

— Что за птички? — спрашиваю русобородого человека за рулём.

— Хохлатый жаворонок, — кратко отзывается он, понимая, что было бы кощунством нарушить лишним словом эту звенящую тишину.

Действительно, у пичуг задорные хохолки на голове.

Сизая туча хребта постепенно вырастает. Кажется, зубчатая стена, подёрнутая посередине длинными облачками, встаёт поперёк пути неодолимой преградой.

В разрыве двух вершин что-то засверкало. До боли в глазах. И стало очевидным: солнце — звезда. Невозможно уловить момент, когда хребет начинает раздвигаться, пропуская нас в долину.

Здесь уже все обласкано солнечным теплом. Шеренги виноградников, бахчи, кишлаки, утонувшие в зелени шелковиц и цветущих персиковых деревьев, с виднеющимися кое-где белыми круглыми куполами, похожими на крыши обсерваторий, — банями.

—«Белеет парус одинокий…» — некстати запевает за рулём бородатый водитель. Любит скрасить песней дорогу. Куда ни глянь, ни клочка голой земли. Отовсюду прут, тянутся к солнцу взрывы зелени.

Ни души. Только белобородый старик в чалме проводит навстречу ишачка, на котором посередине двух полосатых тюков со свежескошенным сеном восседает мальчик.

Недолго длится путь через оазис. Горы опять начинают смыкаться.

В конце долины у чайханы, под сенью векового грецкого ореха, недвижно сидят в позе какающего человека над придорожной пылью парни в джинсах и тюбетейках. Покуривают, передают самокрутку из рук в руки, молча провожают нас взглядами.