Иные

Все это не могло быть всерьез, но отчего-то лютая злость пожирала Катарину изнутри. Она стояла у стены, вдавливая ногти в собственные ладони, и смотрела, как Макс, прямой и стремительный, кружит по залу Аню, а та еле переставляет вслед за ним неуклюжие, не привыкшие к высоким каблукам ноги. Жалкое и в то же время до крика невыносимое зрелище.

Она старалась, правда, старалась относиться к ней с уважением, как того хотел Макс. Ради этого пришлось срезать лучшие розы для букета, а потом еще получить выговор за то, что Макс опозорился, не угадав с цветами. Ради этого она выбирала и посылала Ане одежду, привела ее обгрызенные волосы в порядок перед праздником и уходила, как только Макс хотел остаться со своей новой игрушкой наедине. Она делала все возможное и даже больше, чтобы он своего добился.

Но чем дальше это заходило, тем било больней. Катарина держалась из последних сил.

Когда Макс придумал вызволить Аню из лап советского НКВД, Катарина решила думать о ней как об очередной воспитаннице, просто чуть старше, чем остальные. Но то, что начало стремительно разворачиваться на ее глазах, вызывало совершенно неконтролируемую ярость и жгучие слезы по ночам.

Она знала Макса почти всю свою жизнь, с самого детства, когда помогала маме в больнице, а его держали на сильных успокоительных. Он прятал таблетки под язык, а потом незаметно сплевывал ей в ладошку, и Катарина смывала их в раковину. Он никогда не применял к ней свой дар. Делился всеми секретами. Угадывал мысли и чувства. Называл особенной, единственным другом. А она в ответ позволяла ему все, что он хотел, и вытаскивала из любой передряги. Во всех сказках, которые любила читать Катарина, у героя, простого человека, был волшебный помощник. А волшебному герою порой нужен самый обыкновенный помощник, который сделает за него всю черную работу.

Рядом с Максом Катарина чувствовала себя на своем месте, даже когда он ее не замечал, — всегда, до этих самых пор. Даже когда Макс отправился на фронт и пришлось вытаскивать его из-под огня, как случилось в Мадриде, даже когда увлекался очередной женщиной, Катарина чувствовала: их двоих связывает нечто большее, чем глупая юношеская влюбленность или скороспелая страсть. Он доверял ей свою жизнь. Она доверяла ему свое сердце. Он учил ее языкам, необходимым для его работы, — она старалась приносить ему только пользу. А еще у них были дети — целый приют сирот, для которых Макс стал заботливым щедрым отцом, а она — строгой, но любящей матерью. Они с Максом были семьей. Даже гауляйтер Миллер, произносивший первый тост, это знал.

— Герр Нойманн, — говорил Миллер, блестя стеклами очков, — не только глава организации, не раз послужившей на благо рейха, но и достойнейший человек. Он воспитывает сирот, дает им кров и жизненную цель, которой им так не хватает. Цель эта — служить рейху. Вы, герр Нойманн, делаете по-настоящему важное дело!

Пока звучал тост, Макс смотрел только на Катарину. Она чувствовала его взгляд. Щеки теплели от смущения и гордости. Вот только потом он пригласил на первый танец Аню, эту худую и невзрачную девчонку, которая не могла сказать ни слова на их языке и путалась в ногах. В совсем не подходящем ей золотом платье она сверкала дорогой безделушкой, самое место которой — на полке трофеев. В ней не было ничего, кроме дара, — и ничего, кроме дара, Максу не было от нее нужно. Катарина знала это твердо. Так отчего же так пекло в груди, когда она видела их вместе?..

— С праздником, Катарина. — Адмирал Канарис возник у левого плеча грузной тенью. — Это ведь и ваш праздник тоже. Что вы подарили своему хозяину?

Он усмехнулся и, подхватив с подноса два бокала с шампанским, протянул один Катарине.

— Спасибо, адмирал, — сдержанно ответила она, но к бокалу не притронулась. Адмирал, ничуть не смутившись, влил в себя оба и шумно рыгнул. Катарина сморщила нос, стараясь не смотреть в его сторону. Но адмирал понял ее гримасу иначе.

— Так и будете истекать слюной, глядя на них? — спросил он, провожая глазами Макса и Аню, которые как раз пролетели мимо. — На вас же лица нет.

Макс, казалось, был поглощен только Аней. Но Катарина чувствовала, что он ни на секунду не упускает свою помощницу из виду. Это чувство было как поводок на шее, к которому давно привык и почти не замечаешь. Сейчас поводок слегка натянулся.

— Может, потанцуете со мной? — не унимался Канарис.

— Не старайтесь, адмирал, — ответила Катарина ровно, чтобы ничего в голосе ее не выдало. — Я на службе.

Канарис хохотнул, ничуть не обиженный.

— Вот потому вы мне и нравитесь! Всегда завидовал Нойманну, что у него есть такой человек, как вы. А теперь у нас, кажется, появилась возможность вас заполучить.

— Правда?

Катарина повела подбородком, и Канарис игриво ей подмигнул. Он уже набрался, поняла она.

— Вы же не думаете, что поездка Нойманна в Советский Союз останется без последствий? Никто от этого не в восторге. Я бы мог его защитить, конечно, но на определенных условиях.

— Никто не в восторге?.. — Катарина бросила взгляд на гостей. Неужели все эти улыбки и поздравления, подарки и льстивые речи были ложью, а на самом деле Макс попал в немилость? Или Канарис говорил о ком-то конкретном? Например, о том, кто не приехал. Катарина вспомнила, что рейхсфюрер даже не прислал поздравительной открытки. Неприятный холодок побежал по загривку: Макс и впрямь был в опасности.

— Мы ведь союзники, — напомнила она осторожно.

— Я тоже так думал, — ответил Канарис, и в его голосе прорезался металл. — Но союзникам рассказывают о планах, а Нойманн темнит. Кроме того, он прекратил поставлять рейху ваших воспитанников…

— Может, потому, что вы бездарно ими распоряжаетесь? — перебила его Катарина, чувствуя, как темнеет в глазах, а лицо покрывается горячими пятнами гнева. — Мальчики были лучшими разведчиками, а вы их просто…

— За это я уже извинился, — мягко сказал адмирал.

— Перед кем? Перед Максимилианом? Мне вы ни слова не сказали…

Мимо проходила Герта с мини-пирожными на подносе. Канарис сцапал угощение и улыбнулся Герте как-то хищно, будто уже выбирал новых жертв. Катарина едва сдержалась, чтобы не погнать ее с праздника куда подальше — во флигель, в спальню, под замок, лишь бы она никогда не попадалась на глаза людям в военной форме.

— Послушайте, Катарина, идет большая война, — пробормотал Канарис, наклонившись ближе, чтобы никто их не подслушал, и поднес ко рту пирожное. — И дальше будет только хуже, в том числе из-за Нойманна. Так что мне понадобятся все. Считайте это мобилизацией.

Катарина почувствовала, как немеют ноги. Ледяная вода поднялась от кончиков пальцев вверх, к голове, зашумела в ушах, и звуки праздника утонули в этом шуме.

— Максимилиан никогда вам их не отдаст, — процедила она, крепко сжав зубы, чтобы не дрожал подбородок. — Можете не рассчитывать, адмирал.

— Его никто и не спросит. — Канарис досадливо цыкнул. — Приказ вермахта и точка.

Он кивнул на Макса и Аню, которые кружились в дальнем конце зала.

— За девушкой уже идут. Очень скоро вам может понадобиться моя помощь, поэтому… Всё в ваших руках, Катарина, — добавил он и ушел за следующей порцией шампанского.

Танец кончился, гости стали аплодировать — оркестру, друг другу и особенно Максу и его спутнице. Макс улыбнулся ослепительно и беззаботно, поблагодарил и поцеловал Ане руку. Поймав взгляд Катарины, он наклонился к Ане и что-то прошептал ей на ухо. Она звонко рассмеялась.

Борух

Белая накрахмаленная рубашка давила в плечах, а дурацкая бабочка стягивала горло. Еще очень чесалась нога. Борух разносил напитки, и каждый бокал на его подносе был из настоящего хрусталя, а в нем золотилось дорогое шампанское. Эберхард сразу дал понять: если упадет хоть один, Боруху не жить. Глупая угроза. Да и учитель все равно занят тем, что распекает Ансельма за какую-то мелкую оплошность.