Инжектором втиснутые сны

Я улыбнулся. И она поцеловала меня — глубоким долгим поцелуем. Я особо не сопротивлялся — пока не увидел выходящую из дома Шарлен. Мы с Луизой все еще стояли вплотную друг к другу, но Шарлен, похоже, была занята чем-то своим и не обратила на это внимания.

— Мы готовы ехать? — спросила она.

Я заехал на заправку, попросил подкачать шины, и после этого мы направились на скоростную трассу Харбор. Сначала нам надо было заехать в Голливуд, мне нужно было заскочить в свой банк и взять в банкомате хоть сколько-нибудь налички. Но когда я повернул на въезд, Шарлен воскликнула:

— О Боже, нет! Не надо!

После того, что случилось вчера, я не мог осуждать ее. И вместо трассы поехал на север, к Вермонту.

— Рано или поздно нам придется выехать на трассу, — сказал я ей. — Возле Оушенсайда автострада Тихоокеанского побережья переходит в скоростную трассу. И другой дороги в Мексику нет.

— Должна быть. Скотт, я правда не выдержу поездки по трассе. Со мной будет истерика, ты понимаешь, о чем я.

Спорить я не стал. Но внутри у меня все кипело. Если мы действительно будем держаться подальше от всех скоростных трасс, мы до конца жизни до границы не доберемся.

Шарлен молча курила, замкнувшись за стеклами темных очков; жаркий ветер трепал ее волосы.

Мы бы охотно послушали новости, но радио в машине не было — только дырка и свисавшие из нее провода. Солнце палило, температура подбиралась к ста градусам. [430]

К тому времени, как мы повернули налево на Сансет, одежда из синтетики промокла от пота, и мы уже приклеивались к раскаленным виниловым сиденьям.

— Просто не понимаю, как он сумел выжить, — произнесла Шарлен, когда мы проезжали мимо высотки на углу Сансет и Вайн.

430

100 градусов по Фаренгейту составляют примерно 38 градусов по Цельсию.

Я остановился на светофоре и принялся потирать бровь, как герой фильма — боялся, что кто-нибудь с радиостанции может оказаться неподалеку.

— А куда ты попала?

— Даже толком не знаю. Я просто навела пистолет и нажала на курок; всего лишь пыталась успеть выстрелить во всех троих. Я имею в виду, включая собак.

— Да, забавно. Как правило, я хорошо отношусь к домашним животным. Над «Возвращением Лесси», помнится, все глаза выплакал. Но к этим псам я никакой симпатии не испытывал, уж не знаю, почему.

Мотор захрипел, когда я добавил газу. Мне в голову закралась мысль: а он вообще дотянет до Мексики?

— И все-таки это меняет многое, — сказала Шарлен.

— Что именно?

— Что Деннис остался жив.

Я ждал продолжения, но она молчала.

— Можешь не объяснять. Ты хочешь к нему вернуться.

— Это что, шутка?

— Могу подбросить тебя прямо до вашего дома, если хочешь. Сегодня чудесный день, чтобы прокатиться по побережью.

— Ты что, не понимаешь, что я скорее умру? — Она говорила серьезно, но когда поняла, что ее слова прозвучали весьма мелодраматично, издала смешок, словно показывая, что здоровое чувство юмора ей не изменило. Я тоже коротко посмеялся, с той же самой целью. Мы оба были до предела измучены. Нам нужно было устроиться где-нибудь и хоть немного поспать.

Я в очередной раз потянулся к радио, которого не было. Мне до зарезу нужно было что-нибудь, что отвлекало бы от мыслей.

И вот она задала неизбежный вопрос:

— О чем ты говорил тогда, у Луизы? Что-то о девушке, которую убили?

— А, да это было давным-давно. Девушку изнасиловали и убили на пляже; я тогда школу заканчивал.

— Ты знал эту девушку?

— Нет. По-видимому, на самом деле ее никто не знал.

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Конечно, она могла бы заявить, что я своими увертками пудрю ей мозги. Но я просто не способен был рассказывать ей историю Черил Рэмптон, по крайней мере, прямо сейчас. Я расскажу ей потом, на досуге, в безопасном месте, когда мы будем вместе сидеть за стаканчиком на продуваемой ветерком веранде дома в Мазатлане.

О черт, как бы я хотел прибавить громкости с воплем «О, моя любимая песня!» — даже если бы в этот момент передавали «Mandy».

— Так вот почему вы с Норрайн так вырядились прошлой ночью? И твоя прическа…

— Ты только посмотри! — я указал на Шато-Мармон, мимо которого мы как раз проезжали. — О, Белюш! Вот это да!

— Скотт, ответь на мой вопрос.

— Шарлен, прекрати меня доставать. У меня нервы на пределе, да еще и с машиной явно далеко не все в порядке. — На весьма пологом подъеме в гору мотор чихнул несколько раз и едва не заглох.

— Я не достаю тебя. Просто мне интересно. Я хочу сказать, в таком виде она была необычайно похожа на…

— Ностальгия, только и всего. Я думал, будет прикольно. Ты же меня знаешь: все во имя хохмы.

— Просто она в чем-то выглядела очень похожей на меня. То есть на меня, какой я была тогда, давно.

Я почувствовал облегчение. Так вот в чем все дело. Она решила, что я глумился над ее прежним имиджем.

— Шар, в те годы абсолютно все выглядели похожими на тебя. У нас даже один парень в футбольной команде старался быть похожим на тебя…

— Но она-то получилась больше в стиле, который был еще до «Stingrays». Деннис ни за что бы не допустил, чтобы я показалась в дрянном дешевеньком прикиде, вроде того, что…

— Шар, так уж вышло, что это лучшее из всего, что у нее…

— Я имела в виду этот потаскушечный видок — ну прямо Ангел. Меня именно от этого как током тряхнуло, когда я ее только увидела, ну ты понимаешь, когда мы догнали ее на Тихоокеанской автостраде. Я на какую-то секунду даже подумала, что это Ангел сумела выбраться из пожара, — на этот раз вырвавшийся у нее смешок отдавал истеричностью.

У меня было ощущение, будто я только что вылетел на машине с моста:

— О чем ты говоришь?

— Что значит «о чем»?

— Ангел — это ты.

— Я?!

Твою мать, не может быть.

— Шар, я видел на втором этаже гаража твою фотографию в спальне. Ты подписала ее «Ангел»…

— Ты имеешь в виду фотку из «Обсерватора»? На которой Джеймс Дин у дере… — она хохотнула. — Это — не моя фотография! — Ее голос так и дрожал от сарказма. — И ты еще говорил мне, что он водил тебя туда — и что, он не рассказал тебе все о своем Ангеле? Что ж вы, ребята, делали там все это время, слушали старые пластинки из его коллекции, что ли?

— Ты что, хочешь сказать, что была какая-то другая девушка?

— Другая девушка! Ха! Еще как была! Мог бы и сам догадаться. Да, была другая девушка. Единственная любовь всей его жизни, — она произнесла «любовь» таким тоном, каким большинство людей говорят «дрянь».

— И она была у него до тебя? — у меня перехватывало дыхание.

— Да. До меня. После меня. Ныне, присно и во веки веков. Его непреходящая, бессмертная любовь.

То, как изменилась она сама, пугало меня едва ли не больше, чем ее слова. От ее ухмылки веяло извращенной злобой.