Инженер Петра Великого

— Фельдфебель, Петр, — тут же пояснил мне Орлов шепотом, видя мое непонимающее лицо, — это почти как прапорщик. Чин еще не офицерский, но уже и не мастеровой. Право шпагу носить имеешь, довольствие приличное, и главное — можешь быть произведен в офицеры за дальнейшие заслуги! Поздравляю!

Вот оно что! Шаг наверх, и какой! Я стоял, охреневший от этой новости.

Но это было еще не всё. Капитан Краснов откашлялся и продолжил читать указ:

— А также, в знак монаршего благоволения за труды твои на пользу Отечества, жалуется тебе личное дворянство Российской Империи!

Дворянство! Мне?! Вчерашнему сироте Петрухе! Это было что-то нереальное! Я чувствовал, как кровь ударила в лицо. Дворянин! Теперь я дворянин! Мой статус, мое место в этом мире значительно изменились, ведь теперь я мог говорить с такими как Крюков или ему подобными на равных и даже свысока!

— И сверх того, — голос Краснова звучал уже совсем буднично, будто он читал ведомость на гвозди, — повелено выдать тебе из казны Артиллерийского приказа единовременную награду в сумме ста рублев серебром!

Это какое-то безумие! Сто рублей! Серебром! Да я таких денег в жизни в руках не держал! Это же целое состояние! На это бабло можно было дом купить в слободе, а то и два!

Указ дочитали. Капитан Краснов свернул бумагу, подошел ко мне и пожал руку.

— Поздравляю, Петр Алексеич! — сказал он уже неформально, с улыбкой. — Заслужил! Честно заслужил!

Следом подошел полковник Шлаттер. Он тоже пожал мне руку, хоть и без особого тепла, но с явным уважением.

— Поздравляю, фельдфебель… э-э… господин Смирнов. Служите и впредь так же усердно на пользу Государя и Отечества.

Потом посыпались поздравления от Орлова, других присутствующих. Старые мои враги наверняка бы скрипели зубами от злости и зависти.

Я стоял посреди конторы, принимая поздравления и чувствовал себя как во сне. Чин фельдфебеля! Личное дворянство! Сто рублей серебром! Всё это свалилось на меня как снег на голову. Всего год с небольшим назад я был забитым пацаном, которого пинал кто хотел. А теперь я почти офицер, дворянин, человек, которого отметил сам Царь!

Конечно, это огромная ответственность. Теперь с меня спрос будет еще строже, ведь я должен был «попробовать» что-то, а давать конкретный результат. Сверлильный станок, надежные замки, мощные пушки — всё это теперь было моей прямой обязанностью, подкрепленной чином и статусом.

Но в тот момент я не думал об ответственности. Я чувствовал пьянящую радость успеха. Мои знания, мой труд, мой риск — всё это оценили по заслугам. Я смог не просто выжить в этом чужом, жестоком мире, я смог найти свое место, доказать, что я чего-то стою. Инженер Волков, погибший под обломками цеха, мог бы гордиться Петром Смирновым, артиллерийским фельдфебелем и новоиспеченным дворянином. Путь наверх был открыт.

Мой новый чин фельдфебеля и, тем более, дворянство, конечно, многое поменяли на заводе. Теперь ко мне обращались не иначе как «господин Смирнов» или даже «ваше благородие» (к этому я так и не привык, дико звучало). Шлаттер выделил мне каморку побольше, уже не в старом сарае-цейхгаузе, а в здании поприличнее, рядом с мастерскими. Даже приказал выдать мне солдата-денщика из отставных — старичка Потапа, который должен был у меня прибираться да бегать по поручениям. Жизнь налаживалась, становилась какой-то более солидной, что ли.

Но вместе с уважухой и новыми возможностями пришла и другая хрень, куда более опасная. Зависть. И не простая зависть работяг, а зависть людей при власти, которые сидели в высоких кабинетах здесь, в Питере, и считал себя пупом земли.

До этого я был для них никем — странный тульский умелец, сирота, которому повезло попасться на глаза генералу фон-дер-Ховену да поручику Орлову. Мои успехи с литьем и станком замечали, но считали скорее приколом, удачей. Ну, фартануло парню, ну, молодец. Но когда пришел указ о присвоении мне чина фельдфебеля, да еще и дворянства, да еще и со ста рублями награды — вот тут-то некоторые и задергались.

Как так? Какой-то мужик без роду, без племени — и вдруг такая милость от самого Царя! А ведь у них, у шишек этих, у каждого были свои протеже — свои мастера, свои инженеры (часто «немцы»), которых они двигали, которым выбивали заказы и награды. И эти протеже годами сидели на теплых местах, получали нехилое бабло, а толку от них часто было ноль. Пушки как рвались, так и рвались, ружья как давали осечки, так и давали. А тут явился хрен пойми кто — и сразу результат! Да еще какой! Это било по их самолюбию, ставило под сомнение их собственную крутость и умение подбирать кадры.

Первые звоночки я услышал, когда попытался получить нормальные материалы для своего сверлильного станка. Когда выгнали старого Воробьева на его место пришел новый — некий господин Лыков, с виду приличный, но с хитрющими глазками и, как я быстро понял, человек кого-то из влиятельных чинуш в Артиллерийской Канцелярии, не самого генерала, а кого-то пониже, но тоже с весом.

Когда я пришел к Лыкову со списком того, что мне надо — хорошего металла для резцов, бронзы для подшипников, нормального дуба для станины (я решил переделать ее понадежнее), — он встретил меня с приторной любезностью.

— Ах, господин Смирнов! Наслышан, наслышан о ваших успехах! Рад служить такому умельцу! Всё, что надо — мигом предоставим! Только вот… — он развел руками. — Сами понимаете, война… Запасы скудные… Металл хороший весь на клинки идет, бронза — на пушки для флота… Дуб тоже весь расписан… Вы уж погодите маленько… Авось, подвезут чего… Или возьмите пока вот это железо, — он указал на кучу ржавого дерьма в углу, — она хоть и неказистая, а может, и сгодится на ваши нужды…

Это была та же песня, что и при Воробьеве! Явная тягомотина, саботаж под видом «трудностей». Я попытался возразить, напомнил про приказ Шлаттера и генерала обеспечивать меня всем необходимым. Лыков только вздыхал и ссылался на «строгий учет» и «первостепенные нужды». Стало ясно, что он получил команду сверху тормозить мои работы, не давать мне развернуться.

Потом начались наезды на качество замков, которые мы начали делать по-новому. Приперлась какая-то комиссия из Канцелярии (явно не по инициативе генерала или Орлова), долго вертела в руках пружины и огнива, докапывалась до малейших царапин, до цвета металла после закалки. Составили акт, якобы, «новшества сомнительны, требуют дальнейших испытаний, а посему массовое производство начинать рано». И это несмотря на то, что пробная партия показала себя отлично! Кто-то явно не хотел, чтобы мои замки пошли в серию, возможно, потому что это било по интересам тех, кто поставлял на заводы старое, негодное фуфло.

Даже поручик Орлов, который всегда меня поддерживал, как-то пришел ко мне хмурый.

— Беда, Петр, — сказал он тихо. — Нашел я тебе пару мастеров-слесарей толковых, хотел к тебе перевести, для станка твоего. А мне из Канцелярии отказ пришел. Дескать, люди эти нужны на другом, «более важном» участке. А на каком — кто его знает. Явно кто-то палки в колеса ставит. Чуют, что ты им поперек горла со своими машинами да замками. Боятся, что ты их всех переплюнешь.

Я понял, что круг замкнулся. Мелкие интриганы типа Клюева и Воробьева были лишь пешками. Теперь против меня начали играть фигуры покрупнее, сидевшие в теплых кабинетах, привыкшие получать чины и награды не за реальные дела, а за интриги и блат. Мой успех был для них как кость в горле. Они не могли допустить, чтобы какой-то выскочка-мужик добился большего, чем их собственные блатные ставленники.