Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы

Женщины-инженеры, как и мужчины, с воодушевлением стремились в ряды практиков, но на пути к цели сталкивались совсем с иными проблемами. Об этих специфически женских проблемах в свое время писали и газеты. Т.Б. Кожевникову, окончившую Военно-воздушную академию зимой 1939-1940 гг., направили научной сотрудницей в московский НИИ: «Это назначение огорчило меня: мне так хотелось на аэродром, к самолетам. Об этом я просила при распределении. "Женщину на эксплуатацию? Да это невозможно!" — неизменно слышала я в ответ. "Почему?" — спрашивала с болью. "Нельзя!" — и все тут» ^{778} . Кожевникова не опустила рук и в конце концов добилась назначения инженером авиационной истребительной эскадрильи 45-го истребительного авиационного полка. Свою деятельность практика она защищала и в споре с коллегой, выговаривавшим ей: «Ведь ты могла бы работать в научно-исследовательском институте! Подумай только, чем ты здесь занимаешься! Не зря говорят, что работа техсостава на аэродроме сводится к поискам запчастей и масленым тряпкам» ^{779} . Но для Кожевниковой ее труд был овеян «дыханием поэзии» ^{780} . Т.В. Федоровой казалась прекрасной и совершенно естественной работа в шахтах Метростроя, и она вернулась в них инженером после окончания учебы в 1941 г. «…Женщины работали повсюду. Они добивались этого, считая себя обязанными делить все трудности наравне с мужчинами», — объясняет она ^{781} .

Первой женщиной-кессонщицей стала инженер-метростроевец Софья Александровна Киеня (1912-1982), которой, как и Кожевниковой, пришлось завоевывать свое рабочее место в жестокой борьбе: «Скверно мне на душе. Девушек не пускают в забой. Что же мне делать? Представьте мое положение. Рабочие моей смены находятся внизу в забое, а я, их техник, наверху. Руковожу работой по телефону. Смешно и грустно. И я твердо решила спуститься в забой, к кессонщикам. Врачи сказали: во всем мире не было и не будет девушек, работающих в кессоне. Нет, сказала я, будет! Мало ли чего не было до сих пор в мире… Я добилась своего. Скрепя сердце врачи дали мне разрешение на две недели. Но я осталась в забое до конца строительства» ^{782} . В.А. Богдан — несколько иной случай. Она охотно занималась бы наукой, но, как и три вышеупомянутые коммунистки, считала себя вправе претендовать на место инженера-практика. Она замечает, что разозлилась, когда один профессор не взял ее к себе на кафедру, потому что не хотел, чтобы у него работала женщина. Богдан год проработала в институте в Саратове, а в 1935 г. вместе с мужем и родившейся у них в 1934 г. дочерью переехала в Ростов-на-Дону, где муж получил должность преподавателя. Сначала она устроилась заведующей «площадкой брака» на комбайновом заводе, затем в 1936 г. — конструктором на мукомольный комбинат и признается: «Я любила свою конструкторскую работу» ^{783} . Т.А. Иваненко также не настаивала на практической деятельности, но считала само собой разумеющимся, что женщины могут выполнять любые инженерные задачи. Как и Богдан, она какое-то время работала конструктором. В 1931 г. она через ленинградскую биржу труда попала в конструкторское бюро «Лакокраспроект», откуда в 1935 г. перешла в Ленинградский механико-математический институт, где тоже трудилась в конструкторском отделе. Иваненко не пришлось драться за свои должности, зато получала она значительно меньше коллег-мужчин ^{784} .

Наиболее выразительное свидетельство того, что для инженеров, критически относившихся к режиму, практическая техническая работа была не только увлекательна сама по себе, но и выполняла еще одну функцию, можно найти у А.П. Федосеева. На производстве он спасался от политики. Только завод позволял ему найти себя, смысл и цель своего существования. Закончив учебу в 1936 г., Федосеев пришел на ленинградский электроламповый завод «Светлана». Он рьяно взялся за порученную ему работу и совершенно в нее «погрузился» ^{785} . Это рвение помогало ему многого вокруг не замечать: «Так или иначе, но я тогда был вполне удовлетворен своей работой, хотя жизнь и была тяжелой, и это продолжалось до середины 1937 года…» ^{786}

Техника представляла собой убежище, куда скрывались инженеры вроде Федосеева и Богдан; они «эмигрировали» в технику Преимущество такой «эмиграции» заключалось в том, что внешне она выглядела особенно ревностной поддержкой социалистического строительства и, следовательно, целей советской власти. Существовала, однако, большая опасность, что активный и примерный труд повлечет за собой «награду» в виде дополнительных заданий, которые заставят инженера выступать перед заводской общественностью и обозначить свою политическую позицию. Богдан слыла на мукомольном комбинате образцовым инженером, и поэтому ей все время доверяли новые поручения. Ей пришлось вести общественную работу, участвовать в кампании выборов в Ростовский горсовет, разъяснять и нахваливать рабочим комбината Сталинскую конституцию ^{787} . В 1939 г. она стала заместителем председателя фабрично-заводского комитета (ФЗК), в 1941 г. — уполномоченной по технике безопасности, а после того, как началась война, — главным инженером ^{788} . Подобная карьера кажется абсурдной, если подумать, как ненавидела Богдан советскую власть и всех коммунистов. Но, будучи первоклассным инженером, она заодно считалась надежной и достойной доверия коммунисткой ^{789} . Все эти повышения по службе противоречили интересам Богдан, поскольку она любила свою конструкторскую работу и больше всего хотела спокойно заниматься ею, не отвлекаясь ни на какие другие обязанности. Нечто похожее происходило и с Федосеевым, которого в середине 1937 г. назначили помощником заведующего центральной лабораторией радиотехники. У него в подчинении оказалось несколько сотен сотрудников, в его задачи отныне входили координация работы различных лабораторий, проверка технических отчетов и решение других организационных и административных вопросов: «Однако уже через месяц я ощутил страшную тягость и пустоту моих занятий. Весь мой пыл исчез, и я стал ходить на работу как на каторгу» ^{790} . Федосеева, как и Богдан, вынудили покинуть место его «эмиграции» и взвалить на себя управленческие обязанности, которые были ему совершенно не по душе.

Инженеры, относившиеся к большевикам нейтрально или враждебно, все же имели с советской властью кое-что общее, даже если не хотели этого признавать: они точно так же преклонялись перед техникой. Но если коммунисты видели в своей работе созидательный труд на благо советского общества, то для них производство служило спасением от конфликта с окружающей политической действительностью.

Пропагандируемое средствами массовой информации увлечение практической инженерной деятельностью находило широкий отклик среди молодых инженеров, формируя их самосознание. Советский инженер почитал за честь быть практиком, осваивающим свою профессию с самых низов. На этой почве дети рабочих и «буржуев» сливались в единую советскую техническую интеллигенцию, имевшую перед собой одну цель — трудиться в рядах передовиков и новаторов, и неважно, что кто-то делал это, чтобы строить социализм, а кто-то таким способом старался отстраниться от большевиков. Для них наступила эра техники, эра инженера.

в) Конфликт поколений

Начинающие инженеры устремились на заводы и фабрики в качестве новой технической элиты. В романах и газетах они читали, что старые инженеры в лучшем случае некомпетентны, а в худшем — «вредители», и вот теперь сталкивались с представителями старшего поколения на рабочем месте. Часто это происходило как раз в тот момент, когда старая интеллигенция реабилитировалась. В своей знаменитой речи «Новая обстановка — новые задачи хозяйственного строительства» 23 июня 1931 г. Сталин объявил о завершении культурной революции и реабилитации старых и беспартийных инженеров. Он нашел «глупым и неразумным» «рассматривать теперь чуть ли не каждого специалиста и инженера старой школы, как непойманного преступника и вредителя» и велел «изменить отношение к инженерно-техническим силам старой школы, проявлять к ним побольше внимания и заботы, смелее привлекать их к работе» ^{791} . К середине 1931 г. тон прессы в отношении инженеров заметно потеплел ^{792} . Газеты теперь главным образом рассказывали, как «пролетарский суд» очищает инженеров от подозрений и «зорко стоит на страже защиты прав честных специалистов» ^{793} . Обвинения в адрес технических специалистов отныне осуждались как «яркий образец безобразного нарушения указаний тов. Сталина об отношении к специалистам», «абсолютная политическая близорукость» и подрыв «авторитета ИТР» ^{794} .

Старые инженеры понадобились в начале 1930-х гг., поскольку многие молодые советские инженеры оказались плохо образованными, а потребность в хороших технических работниках по мере пуска все новых и новых фабрик и заводов неуклонно росла. Молотов признавался: «Без этих старых высококвалифицированных кадров у нас и теперь не может обойтись ни одна отрасль промышленности» ^{795} . Таким образом, старые кадры снова приобрели большой вес, а новые, многие из которых с младых ногтей привыкли видеть в старом инженере врага, внезапно были поставлены перед необходимостью учиться у старшего поколения. Такая ситуация таила в себе большой конфликтный потенциал. «Инженерный труд» отмечал, что обе группы зачастую относятся друг к другу «прохладно». Старики видят в молодых конкурентов, а молодые держатся очень «замкнуто». В качестве примера приводилась история одиннадцати молодых инженеров, ушедших с завода, на который их распределили, потому что коллеги старшего поколения не давали им работать. С одной стороны, старые специалисты лишили их всякого авторитета, возмущался молодой техник, а с другой стороны, никто не помогал им, когда они нуждались в помощи ^{796} . И другие выпускники вузов жаловались, что старые специалисты не доверяют молодым ответственных заданий и не сотрудничают с ними ^{797} . Эту проблему отразил Яков Наумович Ильин (1905-1932) в своем романе «Большой конвейер», где молодой инженер Шилов относится к старому инженеру и бывшему «вредителю» Александру Сергеевичу Ставровскому с недоверием и опаской, подозревая, что тот может дискредитировать молодого большевика своими действиями ^{798} . Нарком Орджоникидзе констатировал натянутость отношений между поколениями. Он предупреждал молодых инженеров, чтобы «не задирали нос»: им еще многому предстоит научиться у старых специалистов ^{799} . Приоритетной задачей, подчеркивал нарком, является образование и повышение квалификации молодого поколения: «Из них сколько угодно людей капризных, из которых, возможно, ничего и не выйдет, но в целом это НАШЕ поколение, это НАША техническая интеллигенция, их надо поддерживать, им надо помогать расти и учить их» ^{800} .

О конфликтах между молодыми и старыми, опытными и неопытными, ревнителями традиций и новаторами можно прочесть в большинстве мемуаров, правда, зачастую лишь между строк или в паре фраз, брошенных мимоходом. Логинов однозначно принадлежал к молодым энтузиастам, которые чувствовали себя новыми «хозяевами в доме», явившимися на смену прежнему поколению. Занимаясь расчетом годовых контрольных цифр, он пришел к выводу, что темпы производства «неоправданно низки». На ближайшем открытом партийном собрании треста, где заместитель директора представлял свой проект, Логинов подверг его план резкой критике и потребовал увеличить производство не на 20, а на 30%. Впечатление от выступления Логинова на этом собрании передает инженер В.Д. Шевлягин (р. 1897), долгое время работавший под его началом: «Шаг за шагом, уверенно, с юным задором, обоснованно, с цифровыми выкладками и конкретными предложениями Л.И. подвергает беспощадной критике проект плана… Выступление Леонида Игнатьевича было взрывом бомбы, начиненной не только революционным самосознанием, но уже и наукой, дерзостью молодости, талантом — смотреть вдаль и зорко видеть абрисы будущего» ^{801} . Логинов с гордостью сообщает, что его критика способствовала значительному расширению производства. Вскоре его назначили одним из трех заместителей руководителя треста. Хотя подробно об обстоятельствах своего повышения он не распространяется, можно предположить, что в результате его беспощадной критики замдиректора, составивший прежний план, был уволен или понижен и уступил ему свое место. Очевидно, Логинов, молодой, пылкий и старательный инженер, сменил старого специалиста, привыкшего к старым меркам. Он рассказывает еще одну похожую историю. В начале 1933 г. его послали в Киев на завод «Точприбор» снять директора завода Калиновского, проявлявшего «пассивное отношение» к тому, что предприятие выполняло план по производству запчастей для сельскохозяйственной техники лишь на 40%. Логинов пишет, что отстранил директора от должности, запретив тому даже появляться на заводе, и на четыре месяца взял бразды правления в собственные руки, пока завод не выполнил свои обязательства и не нашелся новый директор ^{802} . О дальнейшей судьбе прежнего он и в этом случае ни словом не упоминает. Сам Логинов стремительно пошел вверх в своем тресте. Он стал одним из основателей и ответственным редактором газеты треста, а также «Энциклопедии технических измерений», разрабатывал цифры для второго пятилетнего плана, отвечал за развитие точного приборостроения для авиации ^{803} .

Такое же поведение и такую же самооценку демонстрирует Гайлит, который начал свою карьеру в качестве начальника электролизного цеха алюминиевого комбината в Волхове. Его профессиональный опыт на тот момент исчерпывался полугодом работы помощником главного инженера на строительстве алюминиевого завода и пятью месяцами изучения алюминиевых заводов во Франции. Как и Логинов, он ощущал себя представителем нового поколения, призванным руководить народным хозяйством. В январе 1933 г. он заменил руководителя плохо работавшей глиноземной фабрики. Когда был снят технический директор, он взял на себя и его обязанности ^{804} . Таким образом, Гайлит вытеснил с комбината двух человек, но сообщать о них какие-либо подробности не считает нужным. Подобно Логинову, он не говорит о судьбе этих людей, а увольнения рассматривает как чисто административную процедуру, обусловленную производственно-техническими требованиями.

Поздняк гораздо более пространно рассказывает о том, как раздражали его представители старшего поколения, иной культуры, иного отношения к труду. Когда он в 1932 г. пришел работать в проектный отдел Гипроцветмета, то столкнулся с совершенно чуждым и непонятным ему миром старых инженеров, где царила атмосфера чопорности, показного лоска и помпы ^{805} . С точки зрения Поздняка, его коллегам недоставало проворства и деловитости. Они предпочитали вести неспешные и высокомерные беседы. Рабочий день начинался с получасовых взаимных приветствий, расшаркиваний перед канцелярскими барышнями, обмена новостями и насмешками над молодыми специалистами пролетарского происхождения ^{806} . Поздняк чувствовал, что его сторонятся и презирают. Он отличался от этих господ не только происхождением и системой приоритетов, но и одеждой. Костюмы и крахмальные воротнички, в которых они являлись на работу, резали ему глаз и казались неуместным напоминанием о различии между старой и новой интеллигенцией. Поздняк работал с такой скоростью и с таким рвением, что скоро стал председателем профбюро своего сектора и в этом качестве вошел в руководящий треугольник отдела, то есть взял на себя функции, к исполнению которых его нейтральные, мало интересующиеся партийными и профсоюзными делами сослуживцы не слишком стремились. Но в результате он оказался выше многих старших коллег по положению, контролировал их рабочие графики, созывал собрания, проводил со старыми инженерами политинформации. Его антипатия к ним смешивалась со стремлением добиться их признания. В отличие от Логинова, он подчеркивает, что вел себя с коллегами тактично и те скоро начали его уважать за «скрупулезную объективность». Он также купил себе с первой получки костюм и надевал его на работу, чтобы не выделяться среди окружающих ^{807} . Тем не менее на протяжении почти двух лет работы в этом проектном отделе Поздняк оставался аутсайдером. С одной стороны, он занимал должности, нисколько не соблазнявшие старых инженеров, с другой стороны, именно на него коллеги всегда сваливали неприятные поручения ^{808} . Поздняк показывает здесь и свое двойственное отношение к советской действительности. Он чувствовал себя революционером и сознавал свою правоту, но хотел ладить с коллегами; их шикарный внешний облик привлекал его. В то время как Логинов и Гайлит одержали победу над старым поколением, Поздняк предпочел приспособиться к нему и заслужить его расположение. Он размышлял над происходившим в то время, но от окончательных выводов воздержался, оставив нарисованную им картину неоднозначной.

Примерно так же ведет себя Лаврененко, который в своих мемуарах не дает прямого ответа на вопрос, верил он во «вредительство» или нет. Он пережил внутренний конфликт, когда всемирно известный инженер-теплотехник и приговоренный к смертной казни государственный преступник Л.К. Рамзин в сопровождении офицера НКВД приехал в качестве эксперта на строительство теплоэлектростанции в Березниках, испытывавшее большие трудности. Известие о его прибытии вызвало всеобщее смятение:

«— Это тот Рамзин, который, судя по процессу, после свержения Советской власти, о чем говорил прокурор, претендовал на пост премьера? — спрашивал мой друг Топольский.