Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы

— Да, это действительно он.

— Но ведь его приговорили к высшей мере…

— Расстрелять Рамзина, крупнейшего ученого страны, человека с мировым именем, создателя прямоточного котла — изобретения, признанного всем миром, было бы непростительной ошибкой. До сих пор не ясно, как человек, столь преданный науке, мог совмещать призвание к науке с интригой в крупной политике и даже стремиться к антинародному посту, исключающему возможность проводить научную работу?» ^{809} Инженеры, верившие советской власти, но мыслившие все-таки старыми критериями, терялись в догадках. Все работники строительства собрались на вокзале, чтобы увидеть легендарного Рамзина, «вредителя» и ученого с мировым именем. На Лаврененко этот человек произвел огромное впечатление: он держался спокойно и уверенно, проанализировал положение дел, как будто никогда ничем другим и не занимался, чрезвычайно ясно изложил свои выводы и перечислил необходимые меры. Лаврененко был так очарован и в то же время растерян, что попытался заговорить с Рамзиным, но тот не отреагировал, и его тут же загородил собой сотрудник НКВД. «У меня родилась мысль: мог ли такой ученый уйти от техники в сомнительную политику и так активно действовать против народа?.. Нет, тут что-то не так… Не перегнул ли Крыленко в обвинении?» ^{810} Лаврененко оставляет вопрос без ответа.

Яковлев избирает еще один путь. Он, подобно Логинову и Гайлиту, изображает себя молодым энтузиастом, не питающим уважения к предшественникам и безгранично верящим в себя и свое дело. При этом он косвенным образом защищается от невысказанного упрека, что его возвышение могло иметь прямую связь с падением старых конструкторов из окружения Андрея Николаевича Туполева (1888-1972). С одной стороны, он рассказывает, как тяжело было неизвестному конструктору взять верх над именитыми коллегами. С другой стороны, находит нужным подчеркнуть неприятное чувство, которое вызвало у него назначение на должность, поставившую его выше старших коллег. Первый конфликт возник, потому что старшие увидели в его молодой конструкторской команде конкурентов: «…встревоженные ростом молодой конструкторской группы, независимой от Центрального конструкторского бюро, руководители завода, в ведении которого находилась занимаемая нами территория, в покое нас не оставили и решили выжить. За какие-нибудь два месяца (сентябрь-октябрь 1933 года) я получил три распоряжения дирекции завода с требованием освободить занимаемую площадь…» ^{811} В конце концов Яковлев победил: благодаря жалобам в правительственные органы он добился, чтобы им предоставили маленькую отдельную мастерскую, и заводу пришлось отдать им инструменты ^{812} . Начиная с 1938 г. Сталин не раз заставлял Яковлева вступать в соревнование с признанными конструкторами, которое тот тоже всегда выигрывал. И бомбардировщику, и истребителю, спроектированным Яковлевым, Сталин отдал предпочтение перед проектами В. Климова, А. Микулина, А. Швецова, С. Ильюшина, Н. Поликарпова, А. Архангельского и М. Шульженко: «Видимо, складывалось убеждение, что, если старые специалисты уже больше ничего дать не могут, придется опереться на молодежь. На мою долю стечением обстоятельств выпало представлять, наряду с другими, еще "не признанными", молодые конструкторские силы нашей авиации» ^{813} . Хотя Яковлев разделял убеждение, что молодые силы лучше, он все же задним числом чувствовал необходимость оправдываться за свое особое положение. У детей «буржуев» конфликт поколений разыгрывался в иной плоскости. Молодые инженеры Федосеев и Богдан так стремились с головой окунуться в работу, что активное участие в «социалистическом строительстве» приводило их к столкновениям с родителями или старшими коллегами, которые относились к советской власти с большим отчуждением, чем молодежь, выросшая уже при ней. У Федосеева были резкие разногласия с отцом. Последний не питал иллюзий относительно нового режима, тогда как сын надеялся интегрироваться в него, найти свое место и достичь процветания. Он верил в лучшее будущее и желал видеть Советский Союз только в самом положительном свете ^{814} . Одно время он настолько разошелся с отцом во взглядах, что даже порвал с ним ^{815} .

Богдан также не хотела обращать внимание на окружающую политическую обстановку и ссорилась из-за этого со своим главным инженером Н.Н. Сербом, старым специалистом. На ростовском мукомольном комбинате она обнаружила гармоничный инженерный коллектив, все его члены единодушно не любили советскую власть. Однако Богдан и другие молодые инженеры и техники, невзирая на это, были готовы разрабатывать новые конструкции и повышать производительность, а старый главный инженер расценивал любые действия в этом направлении как поддержку ненавистного ему ударничества. Они много раз спорили о смысле и цели технических новаций, и в итоге Богдан и ее коллегам порой приходилось реализовать свои проекты тайно, в отсутствие начальника ^{816} . Стремление к интеграции отдаляло Богдан от старых, критически настроенных инженеров, заставляя причислять ее скорее к новой, советской технической интеллигенции. Это коренное различие между старым и молодым поколениями видел и главный инженер Серб, заявивший Богдан: «Дражайшая, вы — наша собственная советская интеллигенция» ^{817} .

* * *

Шельмование и преследование старых инженеров вырыло между двумя поколениями такую пропасть, что даже реабилитация старых специалистов и зазвучавшие в печати призывы учиться у них и «не задирать нос» вряд ли могли навести через нее мосты. Логинов, Гайлит, Поздняк и Яковлев глубоко прониклись недоверием к старым специалистам, чувствовали себя новыми хозяевами и были уже не в состоянии относиться к старшим коллегам без предубеждения. Эти конфликты — запретная тема, которую инженеры в различной степени «вытесняют» из сознания, обходят молчанием или упоминают лишь вскользь. Типично для советского инженера, предпочитающего забыть о конфронтации с поколением своих предшественников, высказывание Розанова: «Никаких конфликтов между старыми и новыми инженерами не было» ^{818} . Наиболее яркий пример внутренней борьбы между новым дискурсом и старыми ценностными ориентациями демонстрирует нам Поздняк. В нем как будто жили две души: «новая», заставлявшая его видеть в лощеных господах врагов, и «старая», которая тянулась в мир ученых, к изысканной одежде и вежливому обхождению.

2. На производстве

а) Индустриализация как война

Перед молодыми инженерами, которые в начале 1930-х гг. устремились на заводы и фабрики, чтобы работать непосредственно на производстве и заменить старое поколение, правительство поставило великую задачу: в кратчайший срок превратить отсталую Россию в индустриальную страну, способную конкурировать с такими государствами, как США и Германия. Сталин требовал преодолеть «50-100 лет отставания» за десять лет. Рабочих и инженеров призывали выполнить только что принятый первый пятилетний план в четыре года. Гидроэлектростанции, металлургические комбинаты, химические и тракторные заводы надлежало построить за время, немыслимое даже для развитых западных стран. Металлургические гиганты Магнитогорска и Кузнецка, на возведение которых отводились фантастические 1000 дней, начали «социалистическое соревнование» за то, кто задует первую домну. На Днепрострое левый берег Днепра соревновался с правым: каждый стремился как можно быстрее завершить строительство своих объектов. Главным средством ускорить работу служили встречные планы, которые принимали рабочие и инженеры, беря на себя обязательство перекрыть план, спущенный сверху правительством, и выполнить порученные задания раньше установленного срока. Все старались трудиться «большевистскими темпами», т. е. опережать графики, работать по несколько смен без перерыва, сокращать производственные процессы. В печати новые инженеры изображались кудесниками, повелевающими временем: «Строители моста уплотнили время. Они втискивали в свои дни неимоверно много дел. То, что обычно требовало недели, у них отнимало сутки. Бетон, изготовляемый в течение месяца, они укладывали лишь 10-12 дней. Пролет № 2был закончен на 18 суток раньше срока. 3-й и 9-й кессоны были опущены в небывало короткий срок. Дни строительства были, так сказать, днями конденсированной плотности» ^{819} . Инженеров, которые, опровергая прежние расчеты, ставили новые рекорды по срокам строительства, славили как «поколение Октября»: «Инженер Щит… знал… что страна требует темпов и темпов и что каждый день затяжки строительства — удар по всему хозяйству страны… Щит сделал единственный возможный для него вывод… В итоге кран был смонтирован не в месяц, а ровно в 15 дней без помощи "Союзсантехпропа"» ^{820} .

Новым темпам посвящались художественные произведения, прозаические и драматические, под такими названиями, как «Время, вперед!» или «Темп». В. Катаев в своем романе показал, что означали «большевистские темпы»: «При нормальных условиях… такой комбинат, который ставим мы здесь, должен строиться восемь лет, и тем не менее… мы построим его в три года» ^{821} . Для инженера — героя романа время измеряется исключительно производственными операциями, единицами труда: «Время не было для него понятием отвлеченным. Время было числом оборотов барабана и шкива; подъемом ковша; концом или началом смены; прочностью бетона; свистком механизма; открывающейся дверью столовой; сосредоточенным лбом хронометражистки; тенью тепляка, перешедшей с запада на восток и уже достигшей железнодорожного полотна… Между ним и временем не было существенной разницы» ^{822} .

Темпы первых пятилеток входили в план точно так же, как само хозяйственное строительство. Они представляли собой неотъемлемую часть программы индустриализации, а не одно из ее следствий, с которым приходилось мириться под давлением обстоятельств. Сталин объяснял: «Иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать… Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют» ^{823} . Очень важный элемент первого пятилетнего плана заключался в том, чтобы его считали планом выживания, делом жизни и смерти. Индустриализация и ее бешеные темпы легитимировались и оправдывались как программа обороны: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость… Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» ^{824} . В памяти людей еще живы были Первая мировая война, Гражданская война и интервенция. Газеты постоянно пугали их тем, что Советский Союз находится на грани новой войны, что на его границах повсюду подстерегает враг, который только и ждет удобного момента, чтобы напасть. Чуть не каждый день появлялись сообщения об агрессивных замыслах и действиях капиталистических Англии, Франции, Германии и Японии. Индустриализация страны, внушалось читателям, служит в первую очередь не для повышения уровня жизни, а для обеспечения безопасности и самого существования СССР. Недаром стройку называли «фронтом», прямо приравнивая бои, которые велись киркой и лопатой, к войне с оружием в руках. Осуществление грандиозного проекта требовало, чтобы люди относились к первым пятилеткам как к войне и действовали соответственно — отказывая себе во всем, работая на пределе сил.

Представление об индустриализации как о войне наложило свой отпечаток и на образ инженера. Советский инженер шел на работу, словно в бой; того, кто «служил по инструкции» и относился к работе формально, могли ославить как бюрократа. В катаевском романе «Время, вперед!» различие между советским инженером и саботажником заключается в том, что для первого его трудовой участок — настоящий фронт, а второго заботит исключительно техническая сторона дела. Действие романа происходит на Магнитке, на строительстве коксохимического комбината. Молодой специалист по бетону Давид Львович Маргулиес, вначале сомневающийся скептик, который «рекордсменством не занимается», становится энтузиастом и поборником «большевистских темпов». Его антагонист — старый инженер Георгий Николаевич Налбандов — резко осуждает намерение Маргулиеса поставить новый рекорд по замесам бетона: «У нас строительство, а не французская борьба!» ^{825} Налбандов существует по старинке, в привычном ритме, в то время как молодой инженер стремится превратить стройку в театр военных действий. В конце битвы бригада ставит рекорд и отходит с поля боя; другой передовик выводит «на передовую» свою бригаду, чтобы в новом бою поставить очередной рекорд. Налбандов же ведет себя как саботажник и доносчик, пытаясь любыми средствами помешать рекорду ^{826} .

Роман Катаева свидетельствует, что индустриализация требовала не только чудовищного напряжения сил и чрезвычайных методов работы, но и особого языка. Военная терминология встречается в этот период повсюду. В романе Ф. Гладкова о Днепрострое «Энергия» один из персонажей говорит: «Строительство — ведь это война» ^{827} . «У меня люди горят!.. Война!» — восклицает и директор Златоустовского механического завода в «Поэме о топоре» Н. Погодина (1931) ^{828} . Понятия и категории из области обычной трудовой деятельности оказывались несостоятельными перед лицом проекта пятилетки. Начальник Магнитостроя Я.С. Гугель (1895-1937) в 1935 г. называл Магнитку «отрезком фронта», «первым аванпостом» социалистического фронта индустриализации, на котором рабочие и инженеры ведут «самозакаливающую борьбу» ^{829} ; руководитель Кузнецкстроя С.М. Франкфурт описывал эпизоды трудовых будней как битвы: «Подрывники, инженеры, рабочие, служащие, ежесекундно рискуя жизнью, бросались в атаку на льду… Утром лед отводился. Мост производил впечатление серьезно раненного, но все же живого организма» ^{830} .

Рабочие и инженеры сплачивались в единое войско. Крупных инженеров вроде начальника Днепростроя А.В. Винтера превозносили как «генералов великой армии» ^{831} . И.П. Бардин, главный инженер Кузнецкстроя, даже сравнивал себя с фельдмаршалом Кутузовым во время войны с Наполеоном: «Процесс задувки происходил примерно так, как подготовка к сражению под Аустерлицем по роману Л.Н. Толстого "Война и мир"» ^{832} . Наркома тяжелой промышленности Г.К. Орджоникидзе Бардин именовал «нашим командармом» и «танком прорыва» ^{833} .

Инженер должен был не просто работать новыми, небывалыми большевистскими темпами, но и вести бой, подобно полководцу. Это означало не только огромную ответственность: «война» требовала жертв ради победы. Военная лексика служила как для мобилизации всех сил, так и для оправдания нечеловеческих условий на стройках и порой весьма необычных, зачастую рискованных или дилетантских методов строительства.

Из инженеров, с которыми мы здесь познакомились, больше всего пользуются в своих воспоминаниях военной терминологией А.А. Гайлит и Л.И. Логинов. Гайлит пишет о своей работе на строительстве алюминиевого завода в Волхове, словно о военных маневрах: «Широким фронтом осуществлялись мероприятия по созданию первенца алюминиевой промышленности» ^{834} . Логинов, рассказывая о том, как добивался повышения квалификации ИТР и производительности заводов-поставщиков в авиационной промышленности, говорит, что работал «на два фронта» ^{835} . Но даже те инженеры, которые не проводят прямых аналогий с боевыми действиями, так или иначе рисуют картину настоящей войны.