Иоанн III, собиратель земли Русской

Вошел Патрикеев, и беседа прекратилась.

— Государыня Софья Фоминишна! — сказал он весело. — Государь просит.

— Буду!

— Государь теперь же просит…

— Иду!

— Не изволишь ли приказать проводить?

— Я дома, князь! Дорогу знаю.

«Погоди же, — подумал князь, уходя и подозрительно поглядывая на послов. — Эти сидят, а мне и места не предложили. Погоди! Погоди!..»

— Вы догадываетесь? — спросила Софья, приподнимаясь с места. — Вы были свидетелями всего, так вы вместо меня и отвечать будете государю. Надеюсь, вы не забыли ни одного слова и повторите, как все было. Больше я ничего не требую. Пойдем!

III СВАТОВСТВО

Близ того места, где теперь Нескучное, на Москве-реке, на городской стороне, красовалась Греческая слобода. Деревянные домики, как в кудрях, укрывались в темной июльской зелени лип и кленов; хотя она и называлась Греческою, но тут жили также итальянцы, немцы и даже жиды. Брат великой княгини Софьи, Андрей Палеолог, проживал на государевом дворе за Москвой-рекой, или, по крайней мере, так полагали, потому что с тех пор, как он выдал дочь свою Марию за князя Верейского, он почти не бывал в своем жилище, а проживал у греков, перебравшихся в Московию из Рима вместе с Софьей и более из самолюбия, нежели по чувству показывавших вид почтительного уважения к последнему потомку владык византийских, наследнику имени царьградского престола. Дорого стоило им это уважение, потому что Андрей не только для себя, но и для гостей требовал царского приема, обильных угощений, поздних пиров; надоедал своим мнимым подданным до того, что доходило до ссоры. Поссорясь сегодня с Ласкиром, он переезжал к Ивану Рало; поссорясь с ним, отправлялся к Меотаки, богатому купцу, и так далее. Перессорясь же со всеми, начинал очередь снова, мирясь и опять ссорясь; он наезжал было и на итальянские дворы Фиораветти Аристотеля Алевиза, Петра Антония Фрязина, придворных зодчих, пушкарей, Дебосиса и Петра Миланского, но тут, угостив сытным столом, умели наскоро выживать гостей из дому, извиняясь, что хозяину предстоит срочная работа. За огромным пушечным двором Дебосиса, который стоял уже за слободой, тянулась узкая, темная и грязная улица; тут жили немцы и жиды, само собою разумеется, тайные, потому что, кроме Новгорода и Пскова, нигде они не жили на Руси открыто. В этой слободе, или отделении Греческой слободы, были только три порядочных дома, но один из них, лекаря Антона, был наглухо заколочен; уже третий год никто не решался купить этот дом у наследников: имя несчастного хозяина наводило ужас на слободян. Врач Антон не вылечил Даниярова сына, тот умер, а врача выдали головою сродникам, которые и зарезали его на Москве-реке под мостом. Другой красивый дом принадлежал мистру Леону, тоже врачу, а третий — немецкому гостю Хаиму Мовше. И врач и гость были жиды, но первый называл себя итальянцем, последний — любчанином… Андрею Палеологу было уже далеко за пятьдесят, но крепкое сложение и беззаботный нрав были поводом, что в волосах у него не было седины, а на лице ни морщинки; лицо его было правильно, приятно и свидетельствовало, что в молодости он был знаменитым красавцем. Любимейшим местопребыванием Андрея был дом Аристарха Меотаки, старого и весьма богатого купца; у него была молодая жена ослепительной красоты, и хотя осторожный и ревнивый Меотаки употреблял все предосторожности, чтобы никто ее не увидел, но, на беду, Андрей догадался, отчего Меотаки так тщательно ее скрывает, и принял свои меры. Меотаки скоропостижно умер. Андрей распоряжался похоронами и освободил Зою из-под турецкого гаремного ярма.

Возвращаясь из Кремля с Леонидом, сыном Иоанна Рала, своим молодым наперсником [11] , Андрей у самых ворот Греческой слободы повстречал мистра Леона, который, в богатой одежде, на великолепно убранном коне, ехал в Москву; за ним двое слуг везли походную аптеку и хирургические инструменты.

— Принчипе! — сказал по-итальянски мистр Леон, удерживая своего коня и слезши с лошади. — Я рад, что тебя вижу.

«А я очень не рад», — подумал Андрей, с приметным отвращением и боязнию взяв за руку жидовина.

11

Наперсник — друг и доверенное лицо, которому поверяют сокровенные мысли и тайны.

— Кого едешь морить?..

— Спасать, следовало бы сказать; по крайней мере, заплатят. Позволь, принчипе, на одно слово… Меотаки на кладбище…

— Знаю.

— А где же сто златниц?..

— Безумец, да разве я обещал?..

— Когда я лечил его, не ты ли сказал Хаиму: «О, я дал бы сто златниц, если бы мой друг Аристарх переселился на двор отца Мефодия».

— А! Так ты убил его?.. Ты отравил несчастного?.. А я думал, что мой бедный Меотаки умер естественною смертию. Постой же, поганый жидовин! Я раскрою твое скверное дело, не то подумают, что я твой сообщник… Я мог сказать, я мог желать смерти Меотаки, но сулить, подкупать… О! Да ты злодей, и находишься при дворе сестры моей, — это опасно…

Мистр Леон побледнел.

— Принчипе, — сказал он, оглядываясь. — Ты хочешь погубить меня и очернить себя, а я был тебе полезен, могу и еще быть тебе полезным…

— Едва ли! Откровенно говорю тебе, что, если бы я встретил смерть лицом к лицу, уж тебя бы не позвал… Но помириться с тобой я, пожалуй, готов…

— И поверь, что я буду тебе союзником лучше многих.

— Согласен! Но скажи, куда ты это так разрядился?

— В Кремль! Ездовой прискакал: Елена, царская невестка, занемогла…

— Елена! — воскликнул Андрей, задумчиво посмотрев на врача. — И ты не спешишь? Болезнь, видно, не опасна…

— Да, дурнота, — отвечал жид, принужденно улыбаясь. — У нее это часто бывает…

— То есть, когда надо повидаться с мистром Леоном и расспросить у него о том да о другом…

— Неблагодарные! Откуда же вы все узнаете про придворные дела? Вы знаете, что затевают противу вас Патрикеевы и Ряполовские, владеющие умом молодого князя и Елены. Уж не Мовша ли твой сидит мухой на теремных обоях и подслушивает? Если бы не… Да что говорить! Неблагодарность — идол человечества. Если я умою руки, вас всех живыми съедят Ряполовские. Сегодня по закате солнца соберутся ко мне добрые люди; приходи — увидишь, услышишь!

И Леон не без труда влез в седло и поспешил в Москву со своими помощниками. Андрей задумчиво смотрел ему вслед.

— Ваше величество! Кажется, беседа с мистром Леоном была не совсем приятна? — сказал Рало, подойдя.

— Ты угадал, Леонид! Я боюсь этого жидовина; напрасно вы привезли его из Италии.

— Государь московский нам поручил привезти врачей и художников; мы могли залучить охотников, а кому охота ехать в Москву, особенно после смерти Антона. Удивляюсь, как нам удалось привезти и этих семерых; правда, из них только один грек, наш сродник, и один итальянец, оружейник, — все остальные жиды. Впрочем, мистр Леон и в Италии был в славе…

— Рало! Я боюсь его! Он кует противу нас злое дело.

— Я слышал, что у него собираются многие бояре, противники Патрикеева и Ряполовских; странно, что в то же время он в чести у Елены, а ты знаешь, как любит Елена мою сестру, ее детей и всех нас… Поверь, что он служит двум господам и с обоих берет большие деньги.

— Такой предатель не страшен. Важной тайны он ни тут, ни там не проболтает; он мелочной и фальшивый торговец, и должно надеяться, что скоро попадется, как попался Антон. Одно мне не по сердцу: это то, что ему очень нравится Зоя.

— Моя Аспазия! Это ты с чего взял?..

— Моя! Ох, эта Аспазия пока ничья; беда в том, что многие могут считать ее своею…

— Ты с ума сошел, Леонид; если она не сдастся мне, так, надеюсь, другие…

— Другие. Я не хочу сердить твое величество.

— Вздор, говори, я требую…

— Другие моложе… Другие богаче… Хотя положительно я и не смею сказать про Зою, что она отдалась уже кому-либо, что уже есть счастливец… Нет! Но Зое хочется замуж; она сманивает не любовников, а женихов, чтобы было из кого выбрать…

— И ты знаешь хоть одного из них?..

— Всех!

— И ты молчал, и ты мне друг!

— Я жалею даже, что теперь проговорился, я боюсь нрава твоего; ревность…

— К кому? Неужели к мистру Леону?..

— И этот недурен, но Ласкиров сын Митя — красавец; живописец Чеколи богат и наружностью, и способностями; ты сам восхищался портретом Зои; а когда Чеколи поет, Зоя тает, млеет; этот из жениха легко может поступить в любовники, если захочет. Я люблю тебя, Андрей, и потому не свожу глаз с Зои; у меня свои лазутчики; ты знаешь, что у нашего отца Мефодия теперь довольно большое училище, туда ходят учиться не только наши, но и дети многих бояр и князей; я видел между учениками князя Холмского, сына знаменитого полководца, видел Тютчева, Образца, детей важных московских бояр; для своей академии Мефодий нанял еще у покойного Меотаки большой сад и там философствует со своими учениками. По смерти Меотаки Зоя, по твоей милости, получила свободу, и это с твоей стороны большой промах; Зоя проводит иногда целое утро в плетеной беседке, разделяющей большой сад от малого; она видима тут и невидима, по воле; тут ее видал Ласкир, здесь она с ним познакомилась; она знает имена всех учеников, расспрашивает о достатке и значении их родителей. Ну, и я знаю всех ее женихов…

— Кроме одного…

— А именно?..

— Тише! Это, кажется, Зоя мелькнула между цветами…

Андрей не ошибся: они проходили мимо Мефодиевой академии. В саду гуляла Зоя, и, к особенному удивлению Андрея, одна; она была одета роскошно, по-восточному: дорогая ткань на платье, ценный жемчуг и камни на шее, пальцы в перстнях; наряд много возвышал очаровательную красоту Зои; в глазах Андрея она никогда не была так хороша, как сегодня. Академические решетчатые ворота не были заперты, и Зоя порядочно испугалась, когда Андрей и Леонид поравнялись с нею и первый проговорил: