Иоганн Гутенберг
Шрифт:
Скандально известному Колонне, очевидно, больше всего нравились женщины, архитектура и сады, что стало предметом энциклопедического исследования.
В коммерческом смысле это был провал, но что касается внешнего вида и последующей репутации, «Гипнэротомахия Полифила» стала настоящим чудом. За полстолетия она превратилась в культовую книгу, особенно во Франции. Использованный в ней шрифт, произошедший от латинского шрифта Жансона, – это свое образный типографский эквивалент вожделения. Историк книгопечатания Джордж Пейнтер описывал его следующим образом: «высокий шрифт с засечками, одновременно жирный и изящный, темный и сияющий в своих черно-белых тонах» (этот шрифт был восстановлен в 1920-х годах и получил название Poliphilus (Полифил), тогда он должен был использоваться для перевода, который так и не был сделан; появился шрифт позже, в новом переводе Джоселина Годвина). В «Гипнэротомахии Полифила» присутствуют вычурные орнаментированные инициалы и многочисленные надписи в римском стиле, торжественно возвещающие о совершенстве классических
За полстолетия «Гипнэротомахия Полифила» превратилась в культовую книгу, особенно во Франции.
Данная книга рассматривается также с совершенно другой точки зрения, игнорирующей язык и дизайн и исследующей ее как наглядный трактат о классической архитектуре, охватывающий широкий спектр зданий со всей соответствующей терминологией. Каждое упомянутое здание имеет свой древний источник: вот храм, связанный с Галикарнасским мавзолеем, а вот мостовая, напоминающая палестринскую мозаику. Но здесь есть не только реальные здания: в книге описываются вымышленные, фантастические строения, висящие в облаках, освещаемые через очень узкие щели или прозрачные, как Хрустальный дворец.
Знания автора настолько совершенны, что один эксперт, Лиана Лефевр из Делфтского технического университета, написала книгу, посвященную гипотезе о том, что автором «Гипнэротомахии Полифила» был не Колонна, а величайший и самый эрудированный из архитекторов Ренессанса Леон Баттиста Альберти, который использовал похожие источники и стилистические приемы. Она приводит серьезные аргументы (которые тем не менее не получили всеобщего признания), связывая Альберти с совершенно другим Франческо Колонной – римлянином, а не венецианцем. Таким образом, акростих, вероятно, является не подписью, а осторожным посвящением.
«Гипнэротомахия», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии, чем это экстравагантное, языческое, совершенно некоммерческое предприятие; ничто не могло быть более чуждым его строгим, коммерческим и религиозным намерениям.
«Гипнэротомахия Полифила», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии.
В Англии и во Франции, где книгопечатание было не менее значимым, чем где-либо еще, развитие новой отрасли происходило без лихорадочной конкуренции и не слишком зависело от немецких предпринимателей. Здесь наблюдалась скорее приливная волна, чем сметающее все на своем пути цунами.
В интеллектуальной жизни Парижа господствовала Сорбонна. Руководство этого университета подписало с 24 книгоиздателями, продававшими свою продукцию через четырех книготорговцев, договор, согласно которому они должны были изготовить копии традиционных академических текстов. Но в XV веке преподаватели – во главе с Гийомом Фише – тоже хотели получить доступ к трудам греческих и римских писателей – вдохновителей распространения гуманизма в Италии. В 1470 году ректором Сорбонны был немец Иоганн Гейнлин. Вместе с Фише он положил начало новому подходу к книгопечатанию в Париже. При поддержке Фише Гейнлин пригласил двух своих земляков – Ульриха Геринга из Констанца и Михаэля Фрибургера из Кольмара, – для того, чтобы они основали книгопечатный цех, и сообщил им, что нужно печатать. Тогда издательство впервые было отделено от книгопечатания, тем самым положив начало специализации, которая в конце концов привела к формированию отдельных профессий: издатель, шрифтолитейщик, наборщик, книгопечатник, переплетчик, книготорговец.
Уильям Кэкстон, первый английский книгопечатник, примечателен хотя бы по той единственной причине, что он не был немцем. Это не является чем-то чрезвычайным, тем не менее до того, как стать книгопечатником, Кэкстон был признанным дипломатом и коммерсантом, и в своей новой профессии ему удалось достичь больших результатов, чем предшественникам. Его выделяет не техническая компетентность, а стремление издавать книги на английском языке, которое положило начало долгому процессу превращения хаоса склонений и диалектов в более простой всеобщий язык.
Первый английский книгопечатник – Уильям Кэкстон.
Кэкстон был торговцем тканями, когда в 1462 году его назначили защитником торговых интересов Британии в Брюгге, где он управлял своей небольшой колонией в качестве посла и губернатора. Тогда ему было 40 лет. За несколько лет до окончания своего губернаторского срока в 1470 году Кэкстон начал работу по переводу собрания легенд о Трое, составленного французским священником и посвященного герцогу Бургундскому. Вскоре он оставил перевод, вероятно, потому, что не видел возможности продать его в Англии в разгар гражданской войны, получившей название «война Роз». Но после окончания губернаторского срока его призвали к Бургундскому
двору. Случилось так, что в то время герцогиней была Маргарита Йоркская, сестра короля Эдуарда IV. Двумя годами ранее она вышла замуж за Карла Смелого Бургундского, который пытался сделать Бургундию независимой страной и искал поддержки Англии в войне с французами. В стране все еще говорили об их пышной свадьбе. Во время аудиенции герцогиня захотела увидеть перевод Кэкстона. Она предложила ему внести несколько правок и приказала закончить перевод. Затем Кэкстон поехал в Кёльн, где взялся за работу. Но для него это было слишком сложно. Когда он писал, перо изнашивалось, рука уставала и в глазах темнело от перенапряжения.Именно в Кёльне он узнал о лучшем способе воспроизведения рукописей. Ульрих Целль, один из протеже Петера Шёффера, основал здесь в 1466 году книгопечатный цех, и одним из его учеников был Иоганн Вельденер, которого Кэкстон нанял то ли в качестве учителя, то ли в качестве издателя своей книги, то ли в качестве учителя и издателя. Предприятие это было весьма рискованное, но Кэкстон, по-видимому, оправдывал свой риск стремлением исследовать новый рынок – издательство книг на английском языке. Выучившись ремеслу, купив пресс и литеры, он нашел себе верного помощника, Винкина де Ворде, немца из Ворта, расположенного в 100 километрах к югу от Майнца (как видим, связи с немцами избежать не удалось). Потратив кучу денег на покупку бумаги, Кэкстон издал первую печатную книгу на английском языке – 700-страничное «Собрание повествований о Трое» (Recuyell of the histories of Troye), – возможно, в 1471 году в Кёльне либо одним-двумя годами позже в Брюгге, куда он перенес свое производство.
Кэкстон стремился исследовать новый рынок – издание книг на английском языке.
В 1476 году Кэкстон вернулся в Лондон, на территорию Вестминстерского аббатства, с первым в Англии книгопечатным прессом. Скромность стала отличительной чертой Уильяма, и казалось, будто он счастлив уже тем, что ответственность за печатание книг на английском языке выпала на долю «простого человека Уильяма Кэкстона». У истоков его успеха стояла самокритика. Кэкстон знал французский достаточно хорошо для того, чтобы признать все допущенные им при переводе неточности, но был не совсем уверен в своем знании родного языка. «Простите мне мой грубый и простой английский, если где-либо встретится ошибка, – писал он в посвящении королеве-матери Маргарите Бофорт, – ибо признаюсь, что я не изучал ни искусство риторики, ни те блестящие слова, которые используются в наши дни». Но ему не нужно было волноваться. Как говорил Кэкстон, он желал создать «английский, который не был бы ни слишком грубым, ни слишком сложным», и здорово в этом преуспел, издав 100 книг, которые все вместе, по словам одного из его биографов, Лотте Хеллинги, образуют «монумент удовольствию одного человека, разделившего с другими свое уважение к книгам (которым он придал новую форму) и свое наслаждение от их чтения».
Первая печатная книга на английском языке, которую издал Кэкстон, – 700-страничное «Собрание повествований о Трое».
Успех Кэкстона, сделавший его богатым, также заложил основы двух факторов, которые сохранились до наших дней: лингвистическое господство Лондона и множество нелогичностей, которые так смущают иностранцев. Как отмечал сам Кэкстон, в то время английский язык чрезвычайно быстро менялся: «Определенно, наш язык сегодня очень далек от того, каким он был, когда я родился». Язык Чосера, родившегося в предыдущем столетии, понять намного сложнее, чем английский Кэкстона. Как говорил сам Кэкстон, он воспроизвел старомодную сложность Чосера в наиболее известном своем издании – «Кентерберийских рассказах», вышедших в 1477 году и переизданных в новой редакции в 1483 году. Старые формы – адъективные склонения, неправильные формы множественного числа, изменяющиеся формы прошедшего времени – отживали свое, как отмечает Билл Брайсон в своей книге «Родной язык» (Mother Tongue). Если бы вы отъехали от Лондона на 80 километров, вас могли бы и не понять. В Лондоне в молитве говорили: Forgive us our trespasses, а в Кенте: And vorlet ous oure yeldinges (Прости нам наши прегрешенья). Кэкстону удалось зафиксировать в печати формы, которые могли исчезнуть, такие как half / halves, grass / graze, bath / bathe, и даже несколько тройных форм, таких как life / lives, из которых вторая может иметь и длинную, и короткую форму, как, например, в предложении: A cat with nine lives lives next door. Людям, которые сегодня изучают английский, кажется неудачным совпадением, что Кэкстон начал свое дело, когда люди все еще писали слово knight (англ. – рыцарь) так же, как Чосер (что-то вроде ker – n – ich – t, то есть ближе к германскому корню Knecht, чем к слову nite времен Кэкстона или современному варианту написания).
Все это имело огромное значение в эволюции английского языка. Однако в истории книгопечатания работа Кэкстона – скорее, следствие, чем причина. К моменту его смерти в 1491 году горячие дни исследований и открытий закончились и вся Европа была занята их практическим применением.
Кэкстон желал создать «английский, который не был бы ни слишком грубым, ни слишком сложным».
Постскриптум
Тем не менее на южной окраине Европы уверенное распространение книгопечатных прессов внезапно столкнулось с препятствием. Путь ему преградил исламский мир.