Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Иосиф Бродский. Вечный скиталец
Шрифт:

Вот начальная глава этой книжки, из которой вполне ясна оценка филолога-академика.

Академик Бегунов. «Шекспир наших дней»

Кто сегодня не знает русскоязычного поэта, прозаика и переводчика Иосифа Александровича Бродского? Он получил мировое признание. Его стихи триумфально шествуют по миру. Назовем некоторые из вышедших в свет его сборников: «Стихотворения и поэмы» (Вашингтон – Нью-Йорк; 1965), «Остановка в пустыне» (Нью-Йорк; 1970), «Конец прекрасной эпохи» (Анн Арбор; 1977), «Римские элегии» (Нью-Йорк; 1982), «Часть речи» (М., 1990), «Осенний крик ястреба» (Л., 1990), «Назидание» (Л., 1990 и М., 1991), «Письма римскому другу»(Л., 1991), «Холмы. Большие стихотворения и поэмы» (СПб.,1991), «Бог сохраняет все» (М., 1992), «Рождественские стихи»(М., 1992), «Форма времени» (Минск, 1992), «Сочинения. В четырех томах» (М., 1992), «Избранное» (СПб. и М., 1993), «Каппадокия» (СПб., 1993), «Избранные стихотворения» (М.,1994) и многие другие. В современной России его сочинения издаются многотысячными тиражами.

Бродского изучают в школах и университетах, читают и перечитывают и не могут понять: что за поэт? Но вокруг

все говорят: «Классик, Блок наших дней», и этим все сказано. Почитатели называют Бродского «нашим феноменом культуры» и даже «Шекспиром наших дней». Спрашивается: оправданы ли такие пышные титулы?

Друг Бродского, живущий в Нью-Йорке, острый и хлесткий журналист Владимир Соловьев, пишет о «трагедии русской культуры в связи с там, что в ней все-таки нет Бродского». Так ли это? Кажется, совсем напротив: слишком много нынче Бродского в официальных анналах русской культуры, выставленной как бы напоказ, т. е. на всеобщее обозрение!

Родившийся в Ленинграде 24.V.1940 г. в семье фотокорреспондента Александра Ивановича Бродского (мать Мария Моисеевна Вольперт), ныне Иосиф Бродский с 1972 г. живет на чужбине, в Нью-Йорке. Он гражданин США, удостоенный в 1987 году Нобелевской премии. Сам шведский король Карл XVI Густав вручал ему эту премию. Постоянный секретарь Шведской академии наук Стуре Аллен произнес речь на торжественной церемонии, в которой назвал Иосифа Бродского продолжателем традиций русской классической литературы. Вот его подлинные слова: «Характерная черта Нобелевского лауреата Иосифа Бродского изумительная радость открытия. Он видит связи и сближения, тончайшим образом передает их словесно, затем видит их новые сочетания. Нередко они противоречивы и неоднозначны, часто уловлены в молниеносном прозрении… Иосиф Бродский теперь гражданин США, но родился он и вырос в Ленинграде или Питере (от старого имени Петербург, как он называет свой город). В стенах этого города работали Пушкин, Гоголь, Достоевский; его архитектурные красоты, даже в том, поврежденном войной виде, относящемся к 1940—1950-м годам, родственны существеннейшему в истории нашего мира искусству.

Иосиф Бродский принадлежит к классической школе русской поэзии, включающей такие имена, как Мандельштам, Ахматова и лауреат Нобелевской премии Борис Пастернак. В то же время, он искусный обновитель поэтического языка. Он находит вдохновение и на Западе, в особенности, в англо-американской поэзии от метафизика XVI столетия Джона Доннадо Роберта Фроста и Уинстена Одена… Через все испытания: суд, ссылку он сохранил свою цельность и веру в литературу и язык. Он говорит, что существуют критерии человеческого поведения, идущие не от общества, а от литературы.

Поэт играет ключевую роль как экзаменатор и испытатель, как тот, кто ставит вопросы. Поэзия превращается в решающий противовес времени, т. е. принцип деформации. Поэт равно становится глашатаем в умопомрачительном молчании тоталитарного и информационном наводнении открытого общества…

Для меня было честью и радостью представить Вас, Иосиф Бродский, публике на моем родном языке. Смысл всего сказанного мной, пожалуй, сосредоточен в одной строке одного из Ваших последних стихотворений: «Позволь сказать тебе: с тобою все в порядке». В самом деле, Вы принадлежите к той истории XX века, о которой идет речь».

Последняя фраза правдива. Наследие Иосифа Александровича принадлежит истории XX века и людям тех стран, где он жил и творил. Поэтическое наследие Бродского огромно и неоднозначно. Оно еще будет уделом пристального изучения. Однако уже сегодня ясно, что его нельзя безоговорочно причислять к русской литературе, продолжающей традиции Пушкина, Гоголя. Скорее всего, перед нами нечто постмодерное, русскоязычное, близкое по духу Мандельштаму и Пастернаку, но не равновеликое им.

«Всемирно восприимчивый» (определение Евгения Рейна), вобравший в себя эллинское, римское, российское и даже англо-американское, а также «различные узоры культур», Бродский замкнут в архитектурно подобных конструкциях современного стиха. Это «длинные поэмы» и краткая лирика в духе элитарной поэтической культуры (такой, как у Мандельштама и Пастернака). Его поэзия реализована в необыкновенно остроумных, броских строфических формулах, формально совершенных, и она, однако, совершенно чужда исконному строю русской художественной речи. Русскоязычное – это еще не русское. Можно ли это понять? Да. При желании можно. И ничего в этом обидного для художника нет. Смотря кто и что выбирает в искусство. Кому и чему служат его музы – Эвтерпа, Мельпомена, Каллпопа. Поэзия Бродского – это искусство ясных поэтических образов, страстного и энергичного стиха, музыкального и одновременно резкого как трубный звук. Где здесь напевность и музыкальность подлинного русского акцентного стиха? Где реминисценции былинного фольклора, как у Цветаевой, или Древней Руси, как у Волошина, или хотя бы барокко и рококо? Нет ничего подобного. Или, может быть, в поэзии Бродского слышится хотя бы слабое подражание великому Пушкину? Нет, не слышится. Есть только сильное подражание творчеству англоамериканского поэта Томаса Элиота(1888–1965), Нобелевского лауреата, автора «Бесплодной земли», «Голых людей», «Пепельной среды» и «Убийства в соборе». Вся эта «оксфордская поэзия» предназначена для избранных, рафинированных интеллектуалов, не поддерживающих национального в искусстве и мечтающих о приоритете общечеловеческих ценностей над национальными. Здесь ясно видится путь к космополитическому, общечеловеческому, захлестывающему все и удушающему последние ростки «своего» в России.

Космополитизм Бродского, его принадлежность к кочующей интеллигенции «граждан Мира», ярко выражен в следующем его стихотворении:

Я входил вместо дикого зверя в клетку,выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,жил у моря, играл в рулетку,обедал черт знает с кем во фраке.С высоты ледника я озирал полмира,трижды тонул, дважды бывал распорот.Бросил
страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.Я слонялся в степях, поющих вопли гумна,надевал на себя что сызнова входит в моду,сеял рожь, покрывал черной толью гумнаи не пил только сухую воду.Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок,позволял своим связкам звуки, помимо воя;перешел на шепот. Теперь мне сорок.Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.Только с горем я чувствую солидарность.Но пока мне рот не забили глиной,из него раздаваться будет лишь благодарность.
1980

Россию и Петербург, его вскормившие, Бродский не видит и не слышит, что подтверждают его стихи: Петербург – это только холодные, серые громады, свинцовое небо и серые тучи, да еще мосты, наконец, это население – люди, бабы, без определенной национальности, ибо все они в его поэтическом мире – только лишь участники своеобразного вербального действа – волхвы. Вот поэтическое подтверждение только что сказанного:

В Рождество все немного волхвы.В продовольственных слякоть и давка.Из-за банки кофейной халвыпроизводит осаду прилавкагрудой свертков навьюченный люд:каждый сам себе царь и верблюд.Сетки, сумки, авоськи, кульки,шапки, галстуки, сбитые набок.Запах водки, хвои и трески,мандаринов, корицы и яблок.Хаос лиц, и не видно тропыв Вифлием из-за снежной крупы.И разносчики скромных даровв транспорт прыгают, ломятся в двери,исчезают в провалах дворов,даже зная, что пусто в пещере:ни животных, ни яслей, ни Той,над Которою – нимб золотой.Пустота. Но при мысли о Нейвидишь вдруг как бы свет ниоткуда.Знал бы Ирод, что чем он сильней,тем верней, неизбежное чудо.Постоянство такого родства —основной механизм Рождества.То и празднуют нынче везде,что Его приближенье, сдвигаявсе столы. Не потребность в звездепусть еще, но уж воля благаяв человеках видна издали,и костры пастухи разожгли.Валит снег; не дымят, но трубяттрубы кровель. Все лица, как пятна.Ирод пьет. Бабы прячут ребят.Кто грядет – никому непонятно:мы не знаем примет, и сердцамогут вдруг не признать пришельца.Но, когда на дверном сквознякеиз тумана ночного густоговозникает фигура в платке,и Младенца, и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда;смотришь в небо и видишь – звезда.«24 декабря 1971-го», 1972

– Опомнитесь, – однажды заявил Я. М. Лернеру Бродский, – нас же окружают одни хазырим (т. е. «свиньи», евр.). Ненависть к русскому народу обуяла будущего поэта чуть ли не с рождения. Типичное для Бродского-поэта самовыражение, принимающее внешние атрибуты христианства, но весьма далекое от сущности нашей религии: высочайшей нравственности, духовности, всепрощения, подвига самопожертвования ради спасения народа и страны. У Бродского не найдешь слов: «Мой Израиль». Тем более нет и слов: «Моя Русь». Бродский вовсе не Минин и отнюдь не Пожарский, тем более не патриарх Гермоген!

Поэт в США.

«Как бессчетным женам гарема всесильный Шахизменить может только с другим гаремом,я сменил империю. Этот шагпродиктован был тем, что несло горелым…»И. Бродский. «Колыбельная Трескового мыса»

А как раз наоборот – диссидент без стержня, без царя в голове! В лучшем случае, Бродский может порассуждать о правах или об унижении русскоязычного поэта, но останется абсолютно безучастным к голосам страждущих русских людей. Он не интересуется Русской идеей, идеей спасения Русского народа от жестокого геноцида. «Искусство – вне политики», – лозунг поэта Бродского. «Искусство – не для народа!», – другой лозунг поэта.

Вот почему поэтические мечты аполитичного «Шекспира наших дней», в котором, по его признанию, «дремлет обезьяна», лишено глубины национальной памяти: Иосиф Александрович и не русский, он и не иудей, потому что не интересуется иудаизмом. Он универсальный поэт Вселенной, глашатай «культуры городов», вечной и бесконечной, мысленно обращается к итальянскому, латинскому поэту Фортунату(VI–VII вв. н. э.), автору «Жизнеописания Радегунды». Фортунат, конечно, не преподобный Сергий Радонежский, с ним можно поговорить запросто, запанибрата, никого этим не задевая:

Поделиться с друзьями: