Иосиф Сталин. Гибель богов

– И часто так отдыхаешь?

Васька молчал.

Коба повторил, уже обращаясь к главкому Жигареву:

– И часто этот, с позволения сказать, генерал так отдыхает?

– Бывает, к сожалению, – глухо ответил Жигарев.

– Да пошел ты на хуй! Как ты смеешь, говно?! – в бешенстве заорал на него Васька.

Вспыхнули желтые глаза Кобы. Он стал страшен.

– Вон отсюда! – коротко приказал он.

Васька испуганно поплелся из зала.

На следующий день я снова был у Кобы на Ближней.

Он молча ходил по комнате. Потом сказал:

– Генерал снят со всех постов. Будет слушателем в Военной академии… там посмотрим.

У него не было выхода, мой друг Коба обязан быть справедливым товарищем Сталиным, одинаково строгим отцом всем военным. Хотя Ваську официально никто, по-моему, не наказывал. Он как бы ушел в Академию на время – поучиться, повысить квалификацию.

Конечно же, Коба понимал, почему так пьет Вася. Его слабый сын смертельно боялся того, что с ним неминуемо случится, когда не станет старого отца… Оттого старался забыться, заливал страх вином. Коба знал, что Васька прав: его старые соратники тотчас избавятся от его сына, слишком многое он о них знает.

Думаю, это было еще одной тайной причиной, почему Коба решил их всех убрать.

Коба в тот день долго молчал, но я чувствовал: он очень хочет что-то сказать. Наконец заговорил:

– Заметил, с какой радостью Мингрел и все они… – (Политбюро), – и эти надутые фанфароны… – (военные), – забравшие большую волю в войну, смотрели на его унижение? Даже не старались скрыть. Неискренние они люди… Всех надо менять. Все не годятся… – и, помолчав, добавил выразительно: – для великой задачи.

Накануне

Что же касается Васьки, вскоре ему крупно повезло.

Начались Олимпийские игры. Мы впервые в них участвовали. И я, далекий от спорта, не знал, что на Олимпиаде происходило величайшее событие – любимый народом футбол! Игрался матч, победа в котором была для Кобы важнее всех медалей Олимпиады. Мы встречались на футбольном поле с главными нынешними врагами – Югославией. С «кликой Тито»!..

И вся страна, наверное, кроме нас с Кобой, сидела у радиоприемников.

Я был в его кабинете, когда туда вбежал Васька.

– Проиграли, сволочи! Проиграли, отец! – орал он. – Я предупреждал! Все потому, что сунули в сборную одних футболистов ЦДСА и не взяли моих игроков!..

Коба не дослушал. В бешенстве поднял трубку.

– Спорткомитет!

Поскребышев, конечно, ждал звонка. Ждали, должно быть, в параличе от ужаса и в Спорткомитете. Кобу тотчас соединили.

– Ну, что там… с поганым матчем?

Ему, видно, начали рассказывать, но, как часто с ним теперь бывало, от ярости он не мог дослушать.

– Говнюка тренера лишить звания заслуженного мастера спорта! Гнать его из тренеров! Ведущих игроков? Отнять звания! У всех! И вопрос к вам: может ли команда носить имя Центрального дома Советской Армии? Команда, футболисты, которой опозорили имя победоносной Советской Армии?! Команду ЦДСА расформировать! Такой команды у нас нет. Пишите постановление. Вами лично мы тоже займемся потом!

В глазах Васьки светилось торжество. Он понял: лучшие футболисты свободны. Он может сформировать небывалую команду!

Но времени на это у него уже не хватит. Наступали последние месяцы спортивного меценатства председателя Федерации конного спорта, члена Президиума Верховного Совета, генерал-лейтенанта Васьки Сталина…

И его тоже ждал пятьдесят третий год. «Самсон, разрывающий оковы».

В дни террора

В нашем Доме на набережной и в доме на улице Грановского (где так же жили кремлевские бояре) сановитые евреи теперь исчезали каждый день.

Создатель Мумии и главный Хранитель нетленного Ильича Збарский отправился в тюрьму. Незадолго до ареста я встретил его во дворе нашего дома. Он возвращался из гостей навеселе и громко рассказывал своему спутнику:

– Все последнее время стараюсь читать легкие книжки, чтобы хоть как-то отвлечься. Даже попивать стал. Я ведь все двадцать четыре часа в сутки подключен к Мавзолею. Я сотрудников учу: любое происшествие с телом – тотчас звоните мне. Без меня – ничего! Если даже случится что-то ужасное, допустим, муха влетит в саркофаг, без меня удалять категорически воспрещаю.

– Муха вправду может залететь к Ильичу? – в священном трепете спросил его спутник.

– В том-то и дело, что не может! Но снится! Всю жизнь снится кошмарный сон: звонят из Мавзолея: «Борис Ильич, высылаем машину – муха в саркофаге!» И я просыпаюсь, вскакиваю, как сумасшедший, на кровати… – Он звонко захохотал.

Но хохотал он зря. Мне рассказывали потом, как его арестовали. Дело было, естественно, ночью. Он крепко спал, когда его начали будить. Он вскочил на постели с диким криком:

– Муха в саркофаге!

Услышал в ответ голос оперативника:

– Чего орешь?! Одевайся, муха!

В тюрьму отправился мой знакомец, наш официальный отравитель, глава Лаборатории Х М-ий… Его арестовали прямо в Лаборатории и повели по подземному ходу в так хорошо ему знакомую внутреннюю тюрьму.

Коба был неутомим. Арестовали группу кремлевских врачей во главе с начальником Санитарного управления Кремля. Почти все арестованные врачи были с «прожидью», как сострил ведший это дело следователь Рюмин. Всех этих знаменитых профессоров, академиков медицины зверски допрашивали по заявлению какой-то медсестры из кремлевской больницы.

Я был у Кобы на Ближней, когда он вызвал Поскребышева.

Коба дожидался его в Большой столовой…

Приехав, вмиг вспотевший Поскребышев, блестя лысой головой и красным лицом, стоял перед Кобой. Он знал своего хозяина и, конечно, чувствовал неладное.

– Ничего не хочешь нам сказать?

Поскребышев жалко молчал.

– Полюбуйся на этого ротозея, Фудзи. Оказывается, сейчас были бы живыми и товарищ Жданов, и многие другие товарищи. Простая медсестра… – Коба заглянул в бумажку, он теперь мгновенно забывал фамилии. – Товарищ Тимашук написала мне письмо о том, что бедняге Жданову нарочно поставили неверный диагноз. Еврейские врачи из кремлевской поликлиники решили погубить его. И я поручил тебе – что?

– Разобраться, – вмиг потеряв обычную насмешливость, несчастно ответил Поскребышев.